Истерли Холл
Шрифт:
Воспоминание о Вейни сдавило ей горло. Как трудно вынести мысль об этом несчастье. Почему она это сделала? Взгляд Вероники затуманился. Она не в состоянии больше видеть этот балкон за длинным рядом окон. Как приятно было сидеть там летом, когда жара уже спадала! Когда теперь она захочет снова там сидеть?
Вероника обернулась на звук голоса мачехи.
– Где в самом деле твой брат? Сначала сидел развалясь за столом, когда мы уже завершили ланч и вышли. Сейчас еще только середина дня, он мог бы заняться чем-нибудь.
Вероника сказала:
– Полагаю,
Голос ее звучал абсолютно ровно.
– Он получает удовольствие от множества вещей и всегда за счет других.
Леди Брамптон сидела на диване и читала «Таймс». Она еще не допила свой кофе. Вероника ничего не ответила. Что тут было сказать?
Мачеха опустила газету и впилась взглядом в Веронику, на лбу ее прорезалась морщина недовольства.
– Что за угрюмое молчание, дорогая? Леди не подобает так себя вести.
Вероника ответила:
– Это просто молчание. Мне нечего добавить к нашей увлекательной беседе.
Интересно, мачеха чувствовала ее, Вероники, ненависть? И если да, заботило ли это ее, занятую только самой собой? Господи, что бы сказала мама о выборе ее мужем такой жены, которая, по ее и Вейни мнению, только позорила женщин? Оберон говорил, что их мать не позволила бы купить титул. Она бы возразила, что титул не покупают, что его надо заслужить, заработать. Вероника подумала, что, может быть, отец заработал титул, руководя своими предприятиями, потому что, несмотря на все свои пороки и недостатки, он много работал. Нет, наверно, все-таки нет. Она снова перевела взгляд в сад.
Но мачеха не унималась.
– Вероника. – Оклик прозвучал как команда. Вероника обернулась. Газета благополучно упала на пол. Можно не сомневаться, был бы здесь какой-нибудь несчастный лакей, он бы бросился за газетой, подобрал ее, разгладил и положил на стол, на случай если она понадобится позднее.
Леди Брамптон заговорила:
– Я считаю своей задачей поднять твой уровень. Мисс Вейнтон со своей расхлябанностью и глупыми идеями только повредила тебе. Нам нужно определиться с расписанием визитов к твоим сверстникам в Нортумберленде, не теряя из виду тот факт, что меньше чем через два года ты начнешь выезжать. К этому времени мы представим тебя в Лондоне, чтобы тебя уже знали. Девятнадцать лет было бы идеально. Нам надо найти тебе мужа с перспективой и положением в обществе.
Вероника переводила взгляд с одного предмета на другой, только бы не видеть эту невыносимую женщину с ее безупречной прической и безупречным нарядом, сидящую здесь, как будто она была декорацией в этом доме, который она обставила как сцену, где, по ее представлениям, она блистала.
Этот дом был слишком велик, он не соответствовал тому, что было нужно Веронике или Оберону. В этом доме их мать чувствовала бы себя неудобно.
– Мне не нужен муж, – произнесла она. – Мне нужна жизнь. И мне нужна карьера, только я пока не знаю какая.
Она встала и подошла к окну. Ей хотелось броситься вниз по лестнице, выбежать из дома и пересечь лужайку, как она делала раньше, до
Мачеха уставилась на нее. Она подалась вперед, как будто плохо расслышала.
– Не уверена, что правильно услышала, что ты сказала.
– Я повторю. Мне не нужен муж. Пока не нужен. Мне нужна жизнь.
Леди Брамптон покачала головой, глаза ее сощурились.
– Эта Вейнтон за многое в ответе. Именно так. Ну и чем же ты намерена заняться? Будешь стенографисткой? Что за чушь ты несешь! И как ты можешь думать о том, чтобы отобрать работу у кого-то, кто в ней действительно нуждается? Я запрещаю тебе, Вероника, и больше не желаю слышать об этом.
Дверь открылась, и вошел Оберон. Вероника предупреждающе качнула головой. Он кивнул, подошел к леди Брамптон и, склонившись к ее руке, сказал:
– Восхитительный ланч, мама.
Галантность оказалась напрасной. Леди Брамптон отшатнулась.
– Я чувствую запах бренди. Садись и веди себя тихо. Тебя стоило бы посадить на хлеб с водой, если вспомнить, как ты вел себя. Боже мой, как ты мог обрушить на своего отца все эти бесконечные волнения, этот позор!
Теперь она отмахивалась от него, глаза ее были холодны как лед. А когда они у этой ведьмы были другими? Не поэтому ли она так долго оставалась старой девой, подумала Вероника уже не в первый раз. Или, может быть, ее сердце было когда-то разбито? Но нет, чтобы такое случилось, нужно хотя бы иметь сердце.
Оберон пересел на другой диван, напротив мачехи. По одному наклону его головы Вероника поняла, что вот-вот разразится катастрофа и что ей следует вмешаться. Она подошла к ним и села рядом с Обероном.
– Как долго вы планируете оставаться в Истерли, мама?
– Не меняй тему, пожалуйста.
Леди Марджори Брамптон держалась прямо, будто кол проглотила, что всегда вызывало у Вероники восхищение. Мачеха продолжала:
– Оберон, ты настаивал на учебе в университете, и я поддерживала тебя, потому что человеку общества приличествует образование, а не этот грязный мир торговли. Но ты выставил меня на посмешище. Поэтому ты останешься здесь. Никакого пьянства, никаких картежных забав больше не будет. Как ты смеешь так себя вести, когда мы все стараемся экономить, когда нам угрожает со всех сторон этот умалишенный, Ллойд Джордж, который отбирает у нас деньги, чтобы пустить их на эти его глупые социальные реформы!
– Но, мачеха…
– Не перебивай, Оберон. Бога ради, мальчик, как ты можешь не понимать всю трудность нашего положения? Людей с состоянием, таких как мы, хотят обложить намного более высоким подоходным налогом, плюс еще налог на наследство, земельный налог – и все пойдет этим рабочим, которые угрожают нам отовсюду и хотят все больше. Если это не литейщики твоего отца или кирпичники, тогда это шахтеры и не одни только его рабочие. Почитай газеты. Куда идет мир?
– Едва ли нам что-то угрожает, мама. У нас вообще-то есть больше, чем немножко, не так ли? – заметил сухо Оберон.