Истина
Шрифт:
Сергей шепнул Лене:
— Молчи, пусть думает, что я один.
Он затряс дверь.
— Открывайте, Бобаков! Иначе вызову наряд! Сломаем дверь.
— Не открою, гад! Слышишь? Не открою! Уйди лучше, а то пристрелю!
Леня поднялся на две ступеньки наверх, прижался к стене и вынул пистолет.
— Хорошо, Бобаков, я пошел за нарядом.
Сергей нарочно, стуча ногами, опустился по лестнице. Потом тихо поднялся и, вынув оружие, стал, прижавшись к перилам.
Леня слышал, как за дверью спорили двое мужчин, потом заскрипел замок и дверь приоткрылась. И в эту щель сначала выглянули
Сытин рванул дверь и вскочил в квартиру. В полумраке коридора стоял второй. Высокий, крепко сколоченный, в руке у него блестел нож.
— Уйди от греха, мусор, — выдавил он, — уйди!
— Дернешься — застрелю, — Сытин повел стволом пистолета.
В квартиру ворвался Сережа.
— Ну, — твердо сказал Леня, — брось нож, — и спрятал пистолет. А человек медленно пятился к дверям комнаты.
И тогда Сытин прыгнул ему навстречу.
— Леня! — услышал он крик Сергея, увидел руку с ножом. И блеск его увидел, безжалостно яркий в этом полумраке. И чужую руку почувствовал в захвате, и мышцы предельно напряженные, и свою молодую силу, помноженную на злость, ощутил.
Нож упал на пол. Стал тусклым и нестрашным, а человек закричал от боли и ослаб.
Сытин оттолкнул его.
— К стене!
А по лестнице топот ног. Вбежали в квартиру трое милиционеров.
Бобакову дали понюхать нашатырь. И когда он закрутил головой, кашляя, надели наручники.
— Так, граждане уголовники, — Сергей посмотрел на Бобакова и того, второго, стоящего у стены, шевелящего за спиной скованными руками. — Так. Зови понятых, Ступин.
Сержант вышел, а они прошли в комнату.
Чего здесь только не было. Два магнитофона японских, несколько хрустальных ваз, две дубленки — мужская и женская, раскрытые чемоданы с вещами.
— Ты только, Бобаков, не уверяй меня, что все это тебе подарили.
Бобаков молчал. Второй, коротко стриженный, в кожаной, чуть тесноватой куртке, в джинсах совсем новых и необмятых, но в черных стоптанных ботинках, не вязавшихся с этой модной курткой и отличными джинсами, стоял в углу.
— Вот, — милиционер протянул Сереже пачку денег и бумажку.
— Так, гражданин Лосев, — присвистнул Сергей, — справка об освобождении. Здесь же проставлено место жительства: Псковская область. И освободились вы всего месяц назад. Значит, решили красиво пожить в столице?
Наумов приехал в отделение, когда задержанных и вещи доставили туда.
И кого здесь только не было! И начальник, и его заместитель, и два работника МУРа.
Леня сидел в кабинете заместителя и пил кофе. Увидев Олега, он встал.
— Товарищ майор, подозреваемый Бобаков задержан.
— Сиди, пей кофе.
Заместитель по оперативной части, совсем молодой, худенький капитан подошел, протянул руку.
— Ковалев.
— Наумов.
— Мы хотим вашему руководству письмо направить о мужественном поведении лейтенанта Сытина.
— Хорошее дело. А у вас сегодня столько начальства, — усмехнулся Наумов, — прямо народные гулянья.
— Что поделаешь, у победы много родителей, а поражение — всегда сирота.
— Весьма афористично объяснили.
Леня не слушал их, он пил кофе, переживая заново все случившееся. Вот об этом он мечтал, когда шел в школу милиции. Так почему же у него нет радостного ощущения победы, которое испытывают герои увиденных им фильмов, а есть только усталость и гулкая пустота?
В машине Олег сказал:
— Поздравляю с боевым крещением. Но в следующий раз подобные операции рекомендую проводить в полном соответствии с инструкцией.
Леня молчал.
— Хоть ты и герой, но тебе надо найти Чернова.
— Из газеты?
— Да. Он нам нужен завтра. Для разговора с этим Бобаковым.
— Найду.
В управлении их ждал Прохоров. Он сидел в кабинете и читал книгу Бурмина «Поиск».
— Интересно? — спросил Наумов.
— Пока не понял.
— Что так?
— Необычно написано. Постоянные возвращения в прошлое, отступления. Но захватывает.
— Что с Чарским?
— Не он.
Наумов не стал переспрашивать. Если Прохоров с его въедливой скрупулезностью говорит «не он», значит, так оно и есть.
— Как ты думаешь, буфет открыт?
— Пойдем в «Артистическое», там по субботам народу никого, да и кофе лучше.
На стене дома в проезде МХАТа градусник показывал всего двадцать градусов. Хорошо, что июль нежаркий выдался. Переулок, перегороженный строительными лесами, стал узким и неуютным. Театр ремонтировали бесконечно долго. Олег любил МХАТ. Он вообще подходил к проблеме театра несколько консервативно. Ему нравились постановки традиционные, с мастерски написанными декорациями. Со звуками и шумом. Только тогда он мог полностью уйти в тот мир, который показывали на сцене, стать сопричастным к спектаклю. Он и МХАТ любил именно за эту традиционность и за твердое пристрастие к классике. Наумов смотрел здесь пьесы Чехова и Горького, современные он не любил за надуманность ситуаций. У него на работе хватало современных драм.
В кафе было пусто и тихо. Они заказали блинчики, яичницу с ветчиной и кофе.
— Как твоя собака? — Прохоров огляделся.
— Ты знаешь, как ни странно, но с ней в доме стало теплее. Только не говори, что мне пора жениться.
— А я и не говорю. Имя дал?
— Кузя.
— В духе времени. Если детей начинают называть Дарьями и Потапами, то собак уж сам бог велел величать Кузьмами и Феоктистами.
— Ты прав, — улыбнулся Наумов. Он хорошо помнил скандал Прохорова с женой, пытавшейся назвать сына Федотом.
— Что-то стоит наше дело-то, — Прохоров пристально посмотрел на Олега. — А?
— Стоит.
— Ты веришь, что этот Бобаков убийца?
— Откровенно говоря, нет. Но он может указать на человека, причастного к этому.
В кафе вошли две девушки. Прелестные и юные. Лицо одной из них было удивительно знакомо. Они заказали мороженое, и Наумов услышал, как официантка спросила:
— На съемках были, Танечка?
— Да, Людмила Петровна, — низким голосом ответила Танечка.
— Повезло тебе, студентка еще, а так пошло…