Источник
Шрифт:
– Позаботься о них, дон Мигуэль, потому что я должен идти в постель. Со дня женитьбы в Поди я каждую пятницу вечером возлежу с женой, даже на борту судна, когда мы оба мучились морской болезнью. И если я сейчас этого не сделаю, она будет недовольна.
В сам Шаббат все синагоги трижды в день заполняются людьми: на рассвете, утром и днем. В это священное время останавливаются любые дела, кроме религиозных. Мужчины не должны брать в руки ничего, даже нитку. В этот Божий день они не должны заниматься даже случайными делами. Ни готовить еду, ни раздувать огонь, ни разжигать светильник. Ребе Заки проводит этот день у окна, пусть даже в синагоге, не отводя глаз от озера внизу. Он рассказывал мне, что, когда Машиах придет на землю, он появится утром одной из суббот, пройдет по этим водам, а затем, перевалив эти холмы, возникнет в Цфате.
– Это будет ошибкой, – говорит ребе Заки, – если мы не будем готовы встретить его, когда
Одним из обычаев Цфата, который вызывал у меня неподдельную любовь, был обычай, когда Шаббат завершался в субботу вечером, и на небосводе глаз человека одним взглядом улавливал три звезды, – раввины собирались, словно желая продлить этот день, устраивали трапезу, пели старые песни и говорили о добродетелях, которые им довелось узнать. Ребе Заки молился почти до рассвета, воспевая одеяния Невесты – и этот день уходил в историю. Как блаженны были последние минуты Шаббата!
Но я никогда не видел более печального дня, чем воскресенье в Цфате. Ребе Заки просыпался с пересохшим ртом, чувствуя в нем вкус пепла. Я слышал, как он ворочался в постели, боясь услышать шаги посланца. Он неохотно одевался, и мы молча отправлялись в холодную синагогу. Как она менялась по сравнению с тем духом, который царил в ней всего несколько часов назад. В эти утренние часы ребе Заки ни на кого не смотрел и молился в одиночестве, как и все мы. А затем, когда поднималось солнце и начинался день, раввины Цфата мрачно встречались на углах улиц и пытались понять, что же было не так на прошедшей неделе.
– Если бы мы всю неделю вели себя как настоящие слуги Божьи, – сетовал ребе Йом Тов, – Машиах конечно же пришел бы. Что мы сделали не так?
И раввины обсуждали прошлые ошибки и огрехи евреев, которые преграждали Машиаху путь на его Святую землю. Я часто слышал, как ребе Заки говорил:
– Здесь в Цфате мы так заняты борьбой за свое личное счастье, что забываем лежащую на нас ответственность за весь большой мир.
И он часто оставлял эти дружеские воскресные встречи, чтобы, молясь, с новым жаром снова и снова повторять свою простую формулу: «Больше добра. Больше любви. Больше преданности Торе, данной нам Богом». И с началом каждой новой недели евреи Цфата снова предпринимали попытку вести такую безупречную жизнь, дабы их пример соблазнил Машиаха все же снизойти на землю, ибо, как ребе Заки никогда не уставал напоминать нам: «Это написано в Талмуде – если хоть одна община преисполнится искреннего раскаяния, мир будет спасен». Но я лично считаю, что если Машиах когда-нибудь и снизойдет на землю, то лишь усилиями одного человека, и человеком этим будет ребе Заки-сапожник.
Что же до мирского управления Цфатом, то двадцатью тремя тысячами евреев, тридцатью тысячами арабов и не знаю, каким количеством христиан правили турецкие паши, которых присылали из Константинополя. Турки собирали налоги, устанавливали правила торговли шерстью и время от времени присылали солдат, если рейды бандитов, именуемых бедуинами, слишком приближались к городу. А вот повседневная жизнь евреев была в руках их раввинов; арабы подчинялись своим кади, или судьям, а христиане – их священникам. После появления ребе Заки и ребе Элиезера здесь никого не приговаривали к смерти, а количество разводов сошло почти на нет. Я слышал о каких-то супружеских изменах – но не было ни одного бедняка, которому было отказано в благотворительности. Если у раввинов было время, они учили детей читать, но я не нашел ни следа тех постоянных школ, к которым так привыкли евреи в Германии. Не слышал я и о попытках нарушить гражданский мир. Я с удовольствием убедился, что деловые люди не позволяли себе какие-то чрезмерные доходы, потому что во время моего пребывания ребе Заки публично упрекнул ребе Йом Това за то, что тот не повысил жалованье своим женщинам, когда у него выросла прибыль, – и по требованию общества жалованье было поднято. Я бы хотел, чтобы все евреи вели такую жизнь, которую мне довелось испытать в Цфате.
Как ни странно, но теперь, когда я покинул этот город, то вспоминаю лишь один звук, который память сохранила об этом рае на холмах. Это призывы муэдзинов с арабских минаретов, которые окружают еврейский квартал со всех сторон, и когда я слышу их эхо, то не могу не вспомнить, как легко арабы и евреи уживались в этом городе, и с горечью удивляюсь настойчивым утверждениям португальцев, что они не могут жить рядом с евреями, и уродству немецких городов, и особенно той ненависти, с которой испанцы в Амстердаме относятся к евреям. Один человек как-то сказал мне: «Евреи и арабы мирно сосуществуют в Цфате лишь потому, что турки с равной суровостью относятся и к тем и к другим. Будь у власти арабы, они бы унижали евреев, а если бы правили евреи, они бы нетерпимо относились к арабам». Я думаю, что раввины Амстердама все объяснят мне.
Потому, что наши евреи в Европе вынуждены вести жизнь, далекую от нормальной, я не имею права
Дон Мигуэль из Амстердама завершает свои заметки о Цфате строками, которые часто цитировались в последующие столетия, поскольку в них шла речь об идеале, к которому должны стремиться евреи:
«По пути в Пекуин я перевалил через холмы и устроился на отдых в пещере, где Симеон бен Иохаи, скрываясь от римских солдат, писал Зохар, и, думаю, теперь я понимаю Цфат. Если в будущем кто-то скажет вам, что мы, евреи, обречены скитаться бездомными бродягами, не имея своей земли, или что мы не можем управлять собой или мирно жить бок о бок с другими людьми, пошлите этих лжецов в Цфат, где они увидят мирно живущих по соседству арабов и евреев. Вы увидите, как доктор Абулафиа спокойно соседствует с ребе Элиезером бар Цадоком ха-Ашкеназ, и вы увидите, как город на склонах гор счастливо живет по законам Моисея и богатеет, подчиняясь им. И чаще всего вам будет попадаться на глаза невысокий толстенький раввин из Италии, который, отдуваясь, разгуливает по крутым улочкам, даря любовь всем встречным. В Иерусалиме мне говорили: «Столицу иудаизма ты найдешь в Цфате». Я ее там не нашел, потому что столицей для меня всегда будет Иерусалим, но я нашел ребе Заки – вот он-то и есть сердце иудаизма».
Лишь в одном смысле дон Мигуэль впал в серьезное заблуждение по поводу Цфата: хотя годы, о которых он рассказывал, считались золотым веком Цфата, город так и не смог найти тайну постоянной гармонии бытия, потому что в начале 1551 года между теми самыми раввинами, совершенства которых дон Мигуэль восхвалял, разразился серьезный спор. Вскоре в него оказалась втянутой вся еврейская община, и со временем она неминуемо была бы разрушена, если бы не благоразумные шаги, которые и залечили этот разрыв. Все началось с того, что еврейская женщина из Дамаска решила развестись с мужчиной, который краткое время жил в Цфате и относительно предков которого не было ясности. Ребе Абулафиа, которого продолжал мучить его давний грех и который был несчастен в браке с Сарой – с годами она все больше напоминала свою мать, – испытывал склонность помогать тем, кто страдал от домашних неурядиц. Поэтому, хотя юридический статус истицы оставался невыясненным, он все же дал разрешение на развод. Ребе Элиезер, который не имел отношения К этому делу, неодобрительно заметил, что доктор Абулафиа в четвертый раз нарушает строгие предписания Моисеева закона, и он, Элиезер, считает, что духовная основа иудаизма подвергается опасности. Посему он уединился в библиотеке, которую своими подношениями организовали для него евреи Константинополя, и написал суровое письмо, полное юридических ссылок и четких немецких определений, к которым он прибегал, кодифицируя закон. И самый главный абзац гласил:
«Неужели ребе Абулафиа считает, что он может беспрепятственно осуществить такой ложный развод? Неужели он считает, что и в будущем все будет точно так же? В таком случае мы не видим, каким образом раввины Цфата в дальнейшем могут доверять его решениям в этой и в других областях. Конечно же человеку, который не в состоянии понять столь простой закон о разводах, вряд ли можно доверить разрешение более серьезных проблем. Своим самонадеянным и непродуманным решением ребе Абулафиа заставил многих задуматься: «Знает ли он закон? Уважает ли он его? Будет ли он в будущем соблюдать его?»