Источники социальной власти: в 4 т. Т. 1. История власти от истоков до 1760 года н. э.

Манн Майкл

Превращение временного авторитета в постоянную принудительную власть (power) немного более проблематично. Одним из импульсом было заключение населения в «клетки» городов-государств. Это было отмечено Карнейро (Carneiro 1961, 1970; ср. Webb 1975) ^{в его} милитаристской теории инвайронмен-тальных ограничений (средовой ограниченности). Исследуя вопрос о происхождении цивилизаций, он, как и я, настаивает на важности ограничений, накладываемых самим характером сельскохозяйственных земель. Он утверждает, что по мере роста производительности сельского хозяйства население становилось все более запертым в «клетку». Демографическое давление усугубляло ситуацию. Война была единственным решением. Поскольку побежденным было некуда бежать, их захватывали и превращали в низший класс в расширившемся обществе. Этот аргумент Карнейро использует в качестве объяснения происхождения государства, и по этой причине оно дефективно. Сельское хозяйство не истощало используемые земли в долинах рек, в ранних захоронениях отсутствуют военные артефакты, не существует непосредственных доказательств того, что государства испытывали

демографическое давление. Но Карнейро по существу прав в другом ключевом вопросе. Он воспринял проблему, обычно относящуюся к ранним режимам, в которых авторитет добровольно даровался и поэтому столь же свободно забирался обратно. Следовательно, важны «границы» социального контейнера, которые лишали части свободы. В обществах, которые уже были территориально и социально контейнерными под действием другого давления, границы становились менее проницаемыми. Городские стены символизировали и актуализировали «клетку» авторитетной власти. Лояльность диффузному авторитету (authority), пересекающему их границы, ослабевала — принятие этого государства и его военачальника усиливалось. Так начиналась политическая история гигантских систем протекционистского рекета: «Прими мою власть, чтобы я мог защитить тебя от худшего насилия, пример которого я тебе покажу, если ты мне не веришь!»

Тем не менее остаются две проблемы: почему война стала более важной в этот период и как авторитет военных трансформировался в постоянную принудительную власть?

Ответы на первый вопрос, как правило, в меньшей степени основываются на каких-либо релевантных доказательствах в пользу общего тезиса о роли войны в человеческом опыте. К несчастью, существует мало доказательств. Однако, если мы обратим внимание не на частоту насилия, а на его организацию, мы будем меньше зависеть от предположений и допущений о человеческой природе. Война может быть эндемической, однако к централизованному военному командованию и завоеваниям это не относится. Они предполагают значительную социальную организацию. Весьма вероятно, что организационный отправной пункт был пройден в Месопотамии примерно после 3000 г. до н. э. У захватчиков теперь были ресурсы, позволявшие оставаться во владениях вражеского храмового склада и постоянно извлекать из него излишки и рабочую силу. Возможным ответом были инвестиции в защиту. Военная гонка могла идти полным ходом, хотя речь идет не столько о гонке вооружений, сколько о развитии военных организаций, контуры которых отливались по лекалам более общих социальных организаций. Сопровождалась ли гонка военных организаций увеличением частоты насилия, не известно. Но социальная экология Месопотамии, по всей видимости, вела к росту частоты насилия вместе с ростом уровня социальной орг ство споров, которые прежде касались лишь внутренних обла анизации. Вероятно, большинстей располагавшихся на периферии городов-государств, вдруг стали затрагивать области, ставшие более плодородными благодаря изменению направления течения реки. Многие провоенные партии в рамках города-государства были стратегически готовы получить преимущества или, напротив, страдали от изменения направления реки. Однако это всего лишь предположение, поскольку недо-статоточно информации о воюющих сторонах.

У нас также нет уверенности относительно размеров нового военного авторитета/власти, и, таким образом, мы не можем дать ответ на второй вопрос. Однако довольно сложно представить, как военное деспотическое государство могло возвыситься над обществом в условиях продолжительного отсутствия одного решающего ресурса — постоянной армии. Военной элиты тогда еще не существовало (Landsberger 1955) — Армия состояла из двух элементов — «гражданской армии» всех свободных совершеннолетних мужчин и «феодальнгое ополчения» богатейших семей и их вассалов (хотя эти термины и не относятся к эпохе Месопотамии). Лугалъ, по всей видимости, был первым среди равных из богатейших семей. Он был скорее верховным главой домохозяйства (каким в действительности был и городской бог). Царство легитимировало себя в терминах «абсолютных рангов». Оно представляло собой фиксированную наивысшую точку в рангах и в их генеалогическом измерении. Некоторым царям, правившим позже, даже удавалось основать непродолжительные династии. В таких случаях происходила институционализация абсолютных рангов. Но никто из них не утверждал своего божественного происхождения или специального отношения к прошлым поколениям, а большинство были просто могущественными людьми, чья власть опиралась на богатейшие семьи и зависела от них. Царь не мог присвоить себе государственные ресурсы. Милитаризм способствовал не только росту власти лу-галей, но и росту ресурсов, находившихся в частной собственности у богатейших семей. К концу раннединастического периода уже появляются свидетельства о напряжении между монархией и аристократией, в рамках которого новые периферийные элементы играли ключевую роль. Последние цари раннединастического периода использовали военачальников с семитскими именами, что, вероятно, свидетельствует об их попытках создать собственные военные силы из наемников, не зависящих от богатейших шумерских семей. Нам известно, что впоследствии наемники захватили власть (но они уже были не просто наемниками). Они существенно укрепили государство и стратификацию. Но чтобы объяснить это (в главе 5), нам потребуется дальнейшее расширение аргументации.

Поэтому, даже несмотря на рост государства и стратификации в конце раннединастического периода, этот процесс зашел не слишком далеко. Население отчетливее запирали в «клетку» (то, что начала ирригация, было закончено милитаризмом), но ни класс, ни государство не достигли постоянной принудительной силы, что было обычным делом для последующих четырех с половиной тысяч лет истории. Эксплуатация

уже существовала, но лишь на протяжении части рассмотренного периода. Как отметил Гелб (Gelb 1967), все продолжали заниматься производительным трудом. Для того чтобы осмыслить дальнейшую траекторию государства и стратификации, связанную с династическими империями и классом землевладельцев, необходимо рассмотреть аккадцев как первых в истории воинственных вождей пограничий. Глава 5 будет посвящена вопросам, все более далеким от вопросов ирригации.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ: ЦИВИЛИЗАЦИЯ МЕСОПОТАМИИ КАК ПРОДУКТ НАКЛАДЫВАЮЩИХСЯ ДРУГ НА ДРУГА СЕТЕЙ ВЛАСТИ

В этом разделе я попытался продемонстрировать удобства модели общества как пересекающихся сетей власти на примере Месопотамии. Социальное развитие Месопотамии базировалось на заключении в «клетку», которая, в свою очередь, была результатом пересечения двух основных сетей взаимодействия: (1) сети горизонтальных отношений между аллювиальным сельским хозяйством и обработкой земель, увлажняемых лишь дождями, а также скотоводством, горной кустарной промышленностью и лесничеством, которое называют отношениями центра и периферии; (2) сети вертикальных отношений между различными аллювиальными областями и их внутренними землями вдоль по течению реки. Они усиливали концентрацию частной собственности и территориальную централизацию локальных социальных единиц и потому способствовали развитию социальной стратификации и государства. Но отношения между этими основными социальными сетями были не жестко структурированными, а свободно пересекавшимися и накладывавшимися, сокращавшими возможности «клетки». Их общим итогом была шумерская цивилизация, мультигосударственная культурная и дипломатическая геополитическая организация власти. Это была самая крупная организационная сеть из тех, которые существовали в тот период. Тем не менее сама по себе она была диффузной, сегментарной, с размытыми границами и тенденцией к фрагментации на более мелкие авторитетные единицы городов-государств. Затем милитаризм стал способствовать преодолению сегментации и восстановлению целостности цивилизации (более подробное описание этого процесса см. в главе 5). Динамическое развитие было результатом пересечений этих сетей, а не результатом некоей эндогенной динамики по аналогии с той, которую мыслил Виттфогель. Месопотамия была не унитарной цивилизацией, а, наоборот, цивилизацией с множеством акторов власти, результатом различных сетей взаимодействия, созданных экологическими разнообразием, возможностями и ограничениями. Цель следующей главы — показать, были ли подобные структуры отличительной чертой Месопотамии или же они были присущи всем без исключения первым, независимо возникшим цивилизациям. На основе ответа на этот вопрос мы придем к общим заключениям относительно истоков цивилизации, стратификации и государств, которые будут представлены в конце главы 4.

БИБЛИОГРАФИЯ

Adams, R. Me С. (1965). Land Behind Baghdad. Chicago: University of Chicago Press.
– -. (1966). The Evolution of Urban Society. London: Weidenfeld & Nicolson.
– -. (1981). Heartland of Cities. Chicago: University of Chicago Press.

Adams, R. Me C., and H.J. Nissen (1972). The Uruk Countryside. Chicago: University of Chicago Press.

Bloch, M. (1977). The disconnections between power and rank as a process: an outline of the development of kingdoms in central Madagascar. Archives Europeennes de Socio-logie, 18.

Butzer, K. (1976). Early Hydraulic Civilization in Egypt. Chicago: University of Chicago Press.

Carneiro, R. L. (1970). A theory of the origins of the state. Science, 169.
– -. (1981). The chiefdom: precursor of the state. In the Transition to Statehood in the New World, ed. G. D. Jones and R. R. Kautz. Cambridge: Cambridge University Press.

Chi, T.-T. (1936). Key Economic Areas in Chinese History. London: Allen & Unwin.

Childe, G. (1950). The Urban Revolution. Town Planning Review, 21.

Diakonoff, I. M. (1969). Main features of the economy in the monarchies of ancient western Asia. Third International Conference of Economic History, Munich, 1965. Paris: Mouton.
– -. (1972). Socio-economic classes in Babylonia and the Babylonian concept of social stratification. In XVIII Rencontre assyriologique international, ed. O.Edzard. Munich: Bayer, Ak-abh, phil, hist kl. Abh.
– -. (1975). Ancient writing and ancient written language: pitfalls and peculiarities in the study of Sumerian. Assyr io logical Studies, 20.

Eberhard, W. (1965). Conquerors and Rulers: Social Forces in Modern China. Leiden: Brill. Elvin, M. (1975). On water control and management during the Ming and Ch’ing periods. In Ching-Shih wen Li, 3.

Fei, H. T. (1939). Peasant Life in China. London: Routledge.

Flannery, K. (1968). The Olmec and the valley of Oaxaca. Dumbarton Oaks Conference on the Olmec. Washington: Dumbarton Oaks.
– -. (1972). The cultural evolution of civilizations. Annual Review of Ecology and Systematics, 3.
– -. (1974). Origins and ecological effects of early domestication in Iran and the Near East. In the Rise and Fall of Civilisations, ed. С. C. Lamberg-Karlovsky and J. A. Sabloff. Menlo Park, Calif.: Cummings.

Gelb, I. (1967). Approaches to the study of ancient society. Journal of the American Oriental Society, 87.
– -. (1969). On the alleged temple and state economics in ancient Mesopotamia. Studi in Onore di Eduardo Volterra, 6.

Gibson, M. (1976). By state and cycle to Sumer. In the Legacy of Sumer, ed. D. Schmandt-Bes-serat. Malibu, Calif.: Undena.

Hawkins, J. (1977). Trade in the Ancient Near East. London: British School of Archaeology in Iraq.

Hole, E, and K. Flannery. (1967). The prehistory of southwestern Iran. Proceedings of the Prehistoric Society, 33.