Истоки тоталитаризма
Шрифт:
Главное значение континентального империализма, в отличие от „заморского“ колониального, состоит в том, что его идея экспансии при сохранении сцепления частей не допускает никакого географического расстояния между порядками и учреждениями колонии и нации, так что ему не надо дожидаться „эффекта бумеранга“, чтобы заставить почувствовать себя и все свои последствия в Европе. Поистине, континентальный империализм начинается дома. [507] Разделяя с заморским империализмом презрение к узости национального государства, он противопоставлял ему не столько экономические доводы (которые в конце концов очень часто выражали подлинные национальные нужды), сколько „увеличенное племенное сознание“, [508] объединявшее, как полагали, всех людей происходящих от одного народа, независимо от их истории и случайного места проживания». [509] Следовательно, континентальный империализм начинал с гораздо большей близости к расовым идеям, с энтузиазмом усваивал традицию мышления в категориях расы [510] и очень мало опирался на конкретный опыт. Его расовые понятия в основе были полностью идеологическими и превращались в удобное политическое оружие значительно быстрее, чем аналогичные теории заморского империализма, которые всегда могли претендовать на определенную опору в подлинном опыте.
507
Эрнст Хассе из Пангерманской лиги предложил рассматривать определенные национальности (поляков, чехов, евреев, итальянцев и т. д.) точно так же, как заморский империализм трактует туземцев вне Европейского континента (см.: Deutsche Politik. Heft 1: Das Deutsche Reich als Nationalstaat. 1905. S. 62).
508
Deckert E. Panlatinismus, Panslawismus und Panteutonismus in ihrer Bedeutung fur die Politische Weltlage. Frankfurt a. M., 1914. S. 4.
509
Пангерманисты уже перед первой мировой войной проводили различие между "Staatsfremde", людьми немецкого происхождения, которые оказались подданными страны, и "Volksfremde", людьми негерманского происхождения, которым выпало жить в Германии (см.: Frymann D. (псевдоним Генриха Класса). Wenn ich der Kaiser war. Politische Wahrheiten und Notwendigkeiten. 1912). Когда Третий рейх поглотил Австрию, Гитлер обратился к ее немецкому населению с посланием в духе типичных пангерманских лозунгов. "Где бы мы ни родились, — вещал он, — мы все "сыны немецкого народа" (Hitlers speeches / Ed. by N. H. Baynes. 1942. Vol. 2. P. 1408).
510
Т. Масарик говорит о "зоологическом национализме" славянофилов, начиная с Данилевского (см.: Masaryk Th. G. Zur russischen Geschichts- und Religionsphilisophie. 1913. S. 257). Отто Бонхард, официальный историк Пангерманской лиги установил связь между ее идеологией и расизмом Гобино и Чемберлена (см.: Bonhard О. Gescn des alldeutshen Verbandes. 1920. S. 95.)
В обсуждениях империализма пандвижениям вообще уделялось недостаточное внимание. Более осязаемые результаты заморской экспансии затмевали их грезы о континентальных империях, а отсутствие у них интереса к экономике [511] выглядело курьезом на фоне огромной прибыльности раннего империализма. Кроме того, в эпоху, когда почти каждый начинал верить, что политика и экономика — это более или менее одно и то же, было легко проглядеть и сходства и существенные различия между двумя разновидностями империализма. Поборники пандвижений разделяли с западными империалистами осознание всех внешнеполитических проблем, которые забывались более старыми правящими группами национального государства. [512] Еще более явным было влияние пандвижений на интеллектуалов: русская интеллигенция за немногими исключениями, была панславистской, а пангерманизм начинался в Австрии почти как студенческое движение. [513] Главное отличие пандвижений от более респектабельного империализма западных наций состояло в отсутствии капиталистической поддержки. Их поползновения к экспансии не предварялись и не могли предваряться обильным притоком денег и людей, ибо Европа никому не предлагала заманчивых колониальных возможностей. Поэтому среди лидеров пандвижений мы почти не найдем деловых людей и авантюристов, зато обнаружим много представителей свободных профессий, учителей и государственных служащих. [514]
511
Исключением является Фридрих Науман (см.: Naumann F. Central Europe. L., 1916), который хотел заменить множество национальностей в Центральной Европе одним объединенным "экономическим народом" (Wirtschaftsvolk) под руководством Германии. Хотя его книга была бестселлером во время первой мировой воины, она повлияла только на австрийскую социал-демократическую партию; Renner R. Oesterreichs Erneuerung. Politisch-programmatische Aufsatze. Wien, 1916. S. 37 ff.
512
"По крайней мере до войны интерес больших партии к иностранным делам был полностью вытеснен внутренними проблемами. Позиция Пангерманскои лиги иная, и это несомненно составляет ее пропагандистский козырь" (Wenck М. Alldeutsche Taktik. 1917).
513
См.: Molisch P. Geschichte der deutschnationalen Bewegung in Oesterreich. Jena, 1926. S. 90. Это факт, "что студенчество не просто пассивно отражает общую политическую обстановку; напротив, пангерманистские убеждения большей частью зародились в студенческой среде и оттуда нашли дорогу в большую политику".
514
Полезную информацию о социальном составе Пангерманистской лиги, ее местных функциях и действующих сотрудниках можно найти: Wertheimer M. Op. cit.; Werner I. Der Alldeutsche Verband. 1890–1918 // Historische Studien. Heft. 278. Berlin, 1935; Nippold G. Der deutsche Chauvinismus. 1913. S. 179 ff.
В то время как заморский империализм, несмотря на его антинациональные тенденции, преуспел в придании новой жизни устарелым институтам национального государства, континентальный империализм был и оставался недвусмысленно враждебным всем существующим политическим образованиям. Следовательно, его общий встрой был гораздо более мятежным, а его лидеры — более сведущими в революционной риторике. Если заморский империализм предоставлял достаточно реальные выходы обломкам всех классов, то континентальный империализм не мог предложить ничего, кроме идеологии и участия в движении. И все же этого оказалось довольно в то время, предпочитавшее некую отмычку к истории политическому действию, когда люди в обстановке социальной атомизации и распада общинных связей любой ценой хотели ощутить себя частью коллектива. Подобным же образом видимому отличию белой кожи, преимущество которой легко усвоить в черном или цветном окружении, могло быть успешно противопоставлено чисто воображаемое различие между восточной и западной, или арийской и неарийской душой. Повод к размышлению здесь в том, что весьма путаная идеология и организация, не сулившая никаких непосредственных выгод, оказались более привлекательными, чем вещественные блага и общепринятые убеждения.
Несмотря на отсутствие практических успехов, пандвижения с их всем известной апелляцией к толпе с самого начала увлекали гораздо сильнее, чем заморский империализм. Эта популярность, державшаяся вопреки ощутимым пробелам и постоянным изменениям программы, предвещала позднейшие тоталитарные группы, которые также не определялись относительно своих действительных целей и изо дня в день меняли свою политическую линию. Участников пандвижений куда крепче объединяло общее настроение, чем ясно определенная цель. Правда, заморский империализм тоже ставил экспансию, как таковую, выше любой программы завоевания и потому захватывал при случае любую территорию, сулившую легкую добычу. И все же, как бы ни был капризен и неустойчив вывоз избыточного капитала, сама его природа ставила границы вытекавшей из него же экспансии. Целям же пандвижений не хватало даже этого весьма анархического элемента человеческого планирования и сдерживания географического расширения. И хотя у них не было конкретных планов завоевания мира, они создавали вездесущее настроение полного превосходства, всепонимания и прикосновенности ко всем делам человеческим, настроение «всечеловека», как однажды выразился Достоевский. [515]
515
Цит. по: Kohn Н. The permanent mission // The Review of Politics. 1948. July.
В империалистическом союзе между толпой и капиталом инициатива принадлежала большей частью представителям делового мира (за исключением событий вокруг Южной Африки, где очень рано проявилась определенная политическая линия толпы). В пандвижениях же инициатива всегда была исключительно делом толпы, которую вели тогда (как и теперь) интеллектуалы определенного сорта. Они еще не имели амбиций править земным шаром и даже не думали о возможностях организационного, а не просто идеологического или пропагандистского применения расовых понятий. Значимость последних только поверхностно отразилась в относительно скромных теориях внешней политики,
516
Данилевский (указ. соч.) включал в будущую Российскую империю все балканские страны, Турцию, Венгрию, Чехословакию, Галицию и Истрию с Триестом.
517
Славянофил Аксаков К. С. в середине XIX в. воспринимал официальное наименование "Святая Русь" совершенно буквально (см.: Masaryk Th. G. Op. cit., S. 234). Для характеристики мутной чепухи пангерманизма очень показательна книга: Moeller van den Bruck A. Germany's Third Empire. N.Y., 1934, в которой он провозглашает: "Есть только одна Империя, как есть только одна Церковь. Все, что еще притязает на этот титул, может быть неким государством, или сообществом, или сектой. Существует же только Империя" (р. 263).
Этот новый тип племенного национализма, более или менее свойственный всем нациям и национальностям Центральной и Восточной Европы, был весьма отличен по содержанию и значимости (если не по силе чувства) от западных националистических эксцессов. Шовинизм (ныне обычно связываемый с nationalisme integral Морраса и Барреса на рубеже веков, с его романтическим прославлением прошлого и болезненным культом мертвых) даже в самых диких и фантастических проявлениях своих не утверждал, что лица французского происхождения, родившиеся и выросшие в другой стране, без какого-либо знания французского языка или культуры, будут «прирожденными французами» благодаря каким-то таинственным качествам души и тела. Лишь вместе с «возросшим племенным сознанием» возникает то отождествление национального с собственным душевным строем, та обращенная внутрь гордость, которая больше не связана только с делами общественными, но наполняет каждый шаг в частной жизни до того, например, что «частная жизнь всякого истинного поляка… есть общественное проявление польскости». [518]
518
Cleinow G. Die Zukunft Polens. Leipzig. 1914. Bd. 2. S. 93 ff.
Психологически главное различие между даже самым яростным шовинизмом и этим племенным национализмом в том, что первый направлен вовне, заинтересован в видимых духовных и материальных достижениях нации, тогда как второй, даже в наиболее умеренных формах (например, в немецком юношеском движении), обращен внутрь, сосредоточен на собственной отдельно взятой душе, которая считается воплощением общенациональных качеств. Шовинистская мистика еще указывает на нечто реально существовавшее в прошлом (как в случае nationalisme integral) и просто пытается вознести это в надчеловеческую сферу; трайбализм же начинает с несуществующих псевдомистических элементов, которые он предполагает полностью реализовать в будущем. Его легко опознать по чудовищной самонадеянности, свойственной его сосредоточенности на себе, которая осмеливается мерить народ, его прошлое и настоящее, своим аршином возвышенных внутренних качеств и неизбежно отворачивается от его реального существования, традиций, институтов и культуры.
В политическом смысле племенной национализм всегда твердит, будто его собственный народ окружен «враждебным миром», стоит «один против всех», что существует глубочайшая разница между этим народом и всеми другими. Он провозглашает свой народ единственным, неповторимым, несовместимым со всеми другими и теоретически отрицает саму возможность общности человечества задолго до того, как всё это использовали, чтобы разрушить человеческое в человеке.
8.1 Племенной национализм
Точно так же как континентальный империализм возник из краха честолюбивых притязаний стран, которые не получили своей доли в неожиданной экспансии 80-х годов, так и трайбализм появился как национализм тех народов, которые не участвовали в национальном освобождении и не добились суверенитета национального государства. Всюду, где сочетались обе эти неудачи, как в многонациональных Австро-Венгрии и России, пандвижения естественно находили для себя самую благоприятную почву. Кроме того, поскольку двуединая монархия опекала и славянские и германские национальности, стремившиеся к воссоединению, панславизм и пангерманизм изначально сосредоточились на ее разрушении, и Австро-Венгрия действительно стала центром пандвижений. Российские панслависты уже в 1870 г. объявили, что наилучшим из возможных отправным пунктом для будущей Панславянской империи был бы распад Австрии, [519] и австрийские пангерманисты так яростно и агрессивно выступали против своего правительства, что даже «Alldeutsche Verband» в Германии часто сожалел о «преувеличениях» братского австрийского движения. [520] Зародившийся в Германии проект экономического союза Центральной Европы под ее водительством, наряду со всеми похожими континентально-имперскими прожектами немецких пангерманистов, немедленно превратился (когда австрийские пангерманисты ухватились за него) в план некой структуры, которая стала бы «центром немецкой жизни во всем мире и соединилась бы со всеми прочими германскими государствами». [521]
519
Во время Крымской войны (1853–1856) Михаил Погодин, русский фольклорист и филолог, написал царю письмо, в котором он назвал славянские народы единственно надежными могучими союзниками России (Staehlin K. Op. cit. S. 35). Вскоре после этого генерал Николай Муравьев-Амурский, "один из великих русских строителей империи", выразил надежду на "освобождение славян из-под власти Австрии и Турции" (Kohn Н. Op. cit.); и еще в 1870 г. появился военный памфлет, который требовал "уничтожения Австрии как необходимого условия для образования панславянской федерации" (см.: Staehlin K. Op. cit. S. 282).
520
См.: Bonhard О. Op. cit. S. 58 ff; Grell Н. Der alldeutsche Verband, seine Geschichte, seine Bestrebungen, seine Erfolge. 1898 // Alldeutsche Flugschriften. No. 8.
521
Согласно программе 1913 г. австрийских пангерманистов, цит. по: Pichl Е. (al. Herwig). Georg Schoenerer. 1938. 6 vols. Vol. 6. S. 375.
Самоочевидно, что экспансионистские тенденции панславизма так же смущали царя, как Бисмарка беспокоили непрошеные признания австрийских пангерманистов в верности Рейху и в неверности Австрии. [522] Ибо, как бы высоко ни подымалась иногда волна националистических чувств или какими бы возмутительными ни становились националистические претензии во времена чрезвычайных обстоятельств, до тех пор, пока они привязаны к определенной национальной территории и сдерживаются чувством гордости за данное ограниченное национальное государство, они остаются в пределах, которые трайбализм пандвижений переступил сразу.
522
Когда Шёнерер, обожатель Бисмарка, заявил в 1876 г., что "Австрия как великая держава должна исчезнуть" (Pichl Е. Op. cit. Vol. 1. S. 90), Бисмарк, поразмыслив, ответил своим почитателям, что "сильная Австрия жизненно необходима Германии" (см.: Neuschaefer F. A. Georg Ritter von Schoenerer (Dissertation). Hamburg, 1935). Отношение царей к панславизму было гораздо более двусмысленным, потому что панславистская концепция государства включала сильную народную поддержку деспотическому правлению. Но даже при таких искусительных условиях царский трон отказался поддержать экспансионистские требования славянофилов и их последователей (см.: Staehlin K. Op. cit. S. 30 ff).