Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом
Шрифт:
сочинения, переводы и статьи, в коих описываются события, относящиеся до государей-императоров и членов императорской фамилии, или сообщаются личные их действия и изустные выражения, а также на все статьи, содержащие в себе частные письма и записки в бозе почивающих лиц царствующего дома [899] .
Однако эти нововведения не обрели силу закона.
Закон «О дополнении и изменении некоторых из действующих узаконений о печати» от 7 июня 1872 года стал важным руководством для непосредственной цензурной практики, поскольку очень часто он служил основанием для предъявления претензий и для прямых запретов публикации исторических материалов начиная с последней трети века [900] . Последующая законодательная регламентация, включая и печально знаменитые временные положения от 27 августа 1882 года, касалась прежде всего периодической печати, но затрагивала также и сферу исторической информации, контроль за которой всегда находился в русле общей цензурной политики. Кроме того, сведения из прошлого все чаще появлялись на страницах периодики, а исторические параллели помогали более точной характеристике современных событий. Среди обременительных для печати мер, закон содержал статьи, непосредственно повлиявшие на степень контроля за историческим знанием. Это – получение цензорами права приостанавливать выход издания, не возбуждая судебного преследования; обязанность редакций по требованию министра внутренних дел сообщать имена авторов статей. Сюда относился и сам факт распространения
899
РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 3. Л. 113–117.
900
Закон «О дополнении и изменении некоторых из действующих узаконений о печати», признавая факт освобождения от предварительной цензуры в столицах объемных сочинений, принадлежащих «к литературе серьезной, обращающейся к более зрелым умам» и по цене недоступной к распространению «в массе малообразованных читателей» и не могущей «служить орудием вредной пропаганды», тем не менее указывал, что под этой маркой вышло много «сочинений, наполненных самыми опасными лжеучениями», направленными на то, чтобы «поколебать основы государственного и общественного порядка». Особые опасения законодателей вызвало то, что книги эти продавались за треть и четверть стоимости и попадали в университеты, гимназии, а также к лицам, «посвятившим себя распространению вредных учений». Поскольку «пересмотр узаконений о печати» затягивался, закон предусматривал ряд карательных мер. В частности, бесцензурная книга или номер повременного издания, выходившего реже одного раза в неделю, признанные министром внутренних дел «особо вредными», подлежали задержанию в типографии, а вопрос об окончательном запрещении передавался на разрешение в Комитет министров (без высочайшего повеления). Лица, выпустившие в свет, утаившие экземпляр задержанной книги или способствовавшие ее распространению, подвергались наказанию. Если в издании содержалось «преступление, то независимо от задержания возбуждалось судебное преследование». Бесцензурное периодическое издание должно было быть представлено за четыре дня до рассылки читателям, а непериодическое – выйти в свет только через семь дней «после получения расписки» в принятии узаконенного числа экземпляров. См.: ПСЗ II. Т. 4. Отд. 1. № 50958. 7 июня 1872 г. С. 815–817.
901
ПСЗ III. Т. 2. № 1072. С. 390–391.
902
Зайончковский П.А.Российское самодержавие в конце XIX столетия (политическая реакция 70 – начала 90-х годов). М., 1970. С. 264.
Середина 1880-х годов знаменовалась включением наказаний за преступления в сфере печати в круг уголовных преступлений [903] . Из законодательства этого времени практически исчезают акты, дававшие право на бесцензурное получение литературы, столь характерные для предшествующего времени. Последующее законодательство содержало ряд изменений ужесточающего характера [904] . Строже стал и порядок перехода повременных изданий от одного лица к другому, ставший возможным не иначе, как с разрешения министра внутренних дел [905] . Эта временная мера ставила издателей в еще большую зависимость от министра, ибо сама процедура передачи нередко затягивалась, усложнялась, а порой и заканчивалась запретом. С увеличением в августе 1888 года количества букв на печатном листе (с 11 до 33 тысяч) под предварительную цензуру стали попадать печатные издания большего объема [906] , в том числе и исторические.
903
В числе таких наказаний были: денежные взыскания и аресты; тюремное заключение за напечатание произведений без просмотра цензуры, за открытие и содержание тайно типографий, литографий или металлографий, за хранение, продажу книг, запрещенных цензурой и т. п. (Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1885 г. СПб., 1909. Разд. VIII. Изд. V. Отд. II).
904
ПСЗ III. Т. 6. № 4772. С. 512; Там же. Т. 16. № 12992. С. 484–485.
905
Там же. Т. 17. № 13902, 28 марта 1887 г. С. 14.
906
Новомбергский Н.Я.Освобождение печати во Франции, Германии, Англии и России. СПб., 1903. С. 228.
Рассматривая публикации, посвященные прошлому, цензоры особенно внимательно относились к именам участников исторического повествования, строго ранжируя информацию и оценочные характеристики согласно статусу упоминаемой в тексте личности. Среди персоналий отечественной истории первое место, причем с колоссальным преимуществом, несомненно, занимали представители верховной власти. Архивные материалы свидетельствуют и об интересе цензурного ведомства к информации о государях, великих князьях и княгинях (в том числе и самозванцах и самозванках, оставивших след в отечественной истории, вроде Лжедмитрия или княжны Таракановой). Очевиден и контроль за изложением сведений об известных персонажах истории, среди которых фавориты царствовавших особ, представители известных дворянских родов, государственные мужи, деятели культуры и науки.
Вопрос об освещении в печати сведений об особах царской фамилии на протяжении всего изучаемого периода был для цензуры чрезвычайно актуален. Он неоднократно поднимался как цензурными комитетами, так и советом ГУДП. Не решил проблему и циркуляр от 8 марта 1860 года. Уже в 1866 году, в связи с книгой князя К.Н. Урусова «Очерки восточной войны 1854–1855», Московский цензурный комитет отмечал, что ни в Уложении о наказаниях, ни в законе от 6 апреля 1865 года «нет ограничительного законоположения о скончавшихся особах августейшего дома» [907] . Поднят вновь вопрос был в связи с двумя публикациями о княжне Таракановой (в книге первой «ЧОИДР» за 1867 год и в «Русском вестнике»). Московский цензурный комитет вновь указывал на отсутствие закона, запрещавшего сообщения в печати «неблагоприятных сведений о скончавшихся особах царствующего в России дома». Член Совета ГУДП А.Г. Петров также отмечал, что «высочайшее повеление» от 8 марта 1860 года может относиться «только к подцензурной прессе, потому что оно не вошло в Уложение о наказаниях и не подкреплено никакой карательной мерой». Такой же законодательная ситуация оставалась и в 1869 году, о чем свидетельствует заключение Московского цензурного комитета по поводу исторического сборника П.И. Бартенева «Осьмнадцатый век» [908] .
907
РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 3. Л. 48 об.
908
Там же. Д. 4. Л. 170об. –173; Д. 6 Л. 9 об.
Прецедент с изданием в первой книге «Русского архива» за 1871 год «Писем из Петербурга в Италию гр. Жозефа де Местра» вновь возбудил этот вопрос. Член совета Ф.П. Еленев [909] , наблюдавший за журналом, подчеркивал, что цензура обязана «постоянно и настойчиво не допускать» рассуждений о царствующих особах (в данном конкретном случае о кончине Павла I), ибо помимо закона утвержденного есть «высший закон политического приличия и нравственного уважения к верховной власти». МВД не решилось собственною властью разрешить или запретить подобные издания и сочло нужным испросить высочайшее указание [910] . Примечательно, что именно Еленев, специализировавшийся на цензуре литературы исторической, четко сформулировал принципы контроля за информацией о лицах императорской фамилии.
909
Еленев Фёдор Павлович (1829(1827)–1902) писатель (под псевдонимом Скалдин опубликовал очерки «В захолустье и в столице», 1870), автор брошюры о студенческих волнениях (см.: Материалы для характеристики положения русской печати: [в 2 вып.]. Женева, 1898. Вып. 1. С. 4), цензор Санкт-Петербургского цензурного комитета в 1860-х годах, с 1870-х годов член ГУДП, до службы в цензуре придерживался либеральных взглядов.
910
РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 7. Л. 675–679об.
Следует отметить, что охранительное ведомство не чуждалось заботы о качестве печатной продукции. Так, в 1874 году в петербургский цензурный комитет поступила рукопись некоего Лебедева «Император Павел и его царство», автор которой попытался «опровергнуть ложное мнение о характере царствования императора Павла I». Цензурное ведомство обратило внимание на «резкие отзывы о характере Петра III», «неудовольствие, высказанное гр. Н.И. Паниным» по отношению к Екатерине II, упоминание об обещании Екатерины «уступить престол Павлу I», на замечания «об угрюмом и недоверчивом характере Павла Петровича» и др. Подобные утверждения, допустимые, по мнению чиновников ведомства, в специальном историческом сборнике, не должны были появиться в подцензурном издании. Кроме того, крайне низко были оценены научные и литературные достоинства труда, грешившего «весьма поверхностным изложением». В заключении ГУДП книга была названа «бездарной компиляцией» из специальных бесцензурных изданий, что стало одним из основных мотивов ее запрещения [911] .
911
Там же. Д. 3. Л. 47–51; 135–135 об.; Д. 4. Л. 136 об.–138 об.; Д. 14. Л. 161–163 об.
Важным аспектом надзорной политики по отношению к исторической литературе являлось цензурирование трудов, посвященных зарубежной истории, особенно тем событиям и фактам, которые могли нарушить общественное спокойствие. Пристальное внимание властей привлекали публикации о французской революции 1789–1794 годов. В 1866 году Главное управление рассматривало вопрос о первой части издания Е.О. Лихачёвой и А.И. Сувориной «История Французской революции» Минье. Книга не была арестована и не подверглась судебному преследованию только потому, что авторы были названы «самыми умеренными восхвалителями революции». Однако политическая репутация издательниц, а также «пропаганда, скрывающаяся под формою перевода», вызвали дебаты в цензурном ведомстве. Совет Главного управления предложил столичному цензурному комитету на будущее время «при появлении книг, исполненных революционных тенденций, под какой бы то ни было формою, приступать немедленно к решительным, на основании закона 6 апреля 1865 год действиям». Книга стала поводом для появления циркуляра, по которому все распоряжения иностранной цензуры должны были сохранять «свою обязательную силу и для переводов с обращающихся в России иностранных сочинений». В то же время разрешение иностранной цензуры на распространение в России книги на иностранном языке не заключало в себе «изъятия от ответственности за содержание оной в случае перевода на русский язык». Особо обращалось внимание на публикации, «не имеющие безусловно ученого характера и заключающие в себе, хотя бы и не совсем очевидное, революционное направление». Высшее цензурное руководство предлагало комитетам «иметь постоянно в виду вопрос о неудобствах перевода» подобных сочинений на русский язык [912] .
912
РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 2. Л. 209–212; Л. 338 об.–342 об.
Издание еще одного перевода труда о французской революции – «Истории Французской революции» Т. Карлейля (т. 1 «Бастилия», под редакцией И. Ляпидевского), – представившего, по мнению надзирающих лиц, «рельефную картину революционной эпохи во Франции», порицавшего «принцип монархической власти» и содержавшего «насмешки» над королями Людовиком XV и Людовиком XVI, повлекло за собой выговор высшей инстанции в адрес московского цензурного комитета. Московский комитет, признав книгу подлежащей судебному преследованию, тем не менее промедлил с наложением ареста, мотивируя это тем, что окончательное заключение следует давать «о целом сочинении в том виде, как оно будет издано», а не о томе первом. Главное же управление распорядилось начать судебное преследование, а комитету поставило на вид за неоперативность ареста [913] .
913
Там же. Д. 3. Л. 221 об.–240; Д. 8. Л. 7–14.
Контрольная функция через надзор за публикациями распространялась так или иначе и на деятельность самих академических учреждений. Одним из старейших научных объединений в стране было Императорское общество истории и древностей российских при Московском университете. Его всегда отличала лояльность по отношению к властям, должность его вице-президента обычно занимал попечитель учебного округа. Самым крупным изданием общества являлись «Чтения в Обществе истории и древностей российских», которые, по мнению цензуры, находились «почти в привилегированном положении… в сравнении с частными издателями и журналистами», что, конечно же, не исключало неусыпного контроля. В рассматриваемый период «ЧОИДР» не подвергались судебным преследованиям. Но все же московский цензурный комитет неоднократно обращал внимание на содержание его публикаций, сообщал сведения о них в Главное управление, указывал председателю общества на необходимость более тщательно соблюдать существующие цензурные правила (а также следить за соответствием содержания «Чтений» специальным целям общества), на несовпадение статей с программой изданий общества и т. п. [914]
914
РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 2. Л. 95–96 об; Д. 1. Л. 192; Д. 6. Л. 125; Д. 7. Л. 587.
Пристальное внимание цензуры приковывали статьи, посвященные: национальному вопросу («Движение латышей и эстов в 1841 г.», «Донесение товарища министра внутренних дел Сенявина о положении в Ливонии в 1845 г.», «О необходимости уничтожения отдельных прав в губерниях, от Польши возвращенных, и изменении недостатков, противных государственному благоустройству», «Записки графа Толя о военных действиях против поляков в 1831 г.», «Латыши, особливо в Ливонии, в исходе философского столетия» и др.); внутренней политике, законодательству, чиновничеству («О редакционном исправлении Свода законов», «Изображение нынешнего состояния России (1830 г.)», «К истории сожжения книг у нас», «О военном значении железных дорог и особенно их важности для России»); смутным периодам русской истории, щекотливым подробностям из жизни особ царской фамилии («Описание Великого княжества русского Петра Петрея», «Заметка об одной могиле в посаде Учеже Костромской губернии», «Записки Штелина об императоре Петре III», «Краткая история княжны Таракановой», «Мысли по поводу события 25 мая 1867 года»); церкви, духовенству, сектам («Материалы для истории Сибири», «Магазин Бишинга», «О секте Татариновой», «Краткое обозрение русских расколов, ересей и сект», «Раскольничий Апокалипсис», «О Филарете, митрополите московском, моя память»).