Исторические сочинения о России XVI в.
Шрифт:
Государь сказал на это: «Ты, Антоний говоришь, что папы проливали кровь во имя Христа, это хорошо. Ведь сказал спаситель: «Не убойтеся от убивающих тело, душу же не могущих убити».
«Вот поэтому, — ответил Антонио, — мы во имя господа и прибыли без страха в Московию; а в Индию и остальные страны мира великий первосвященник посылает других людей, которые выносили всё во имя Христа, чтобы воссияла его правда и чтобы на самом обширном пространстве поднялся знак креста».
Но государь, уклонившись от этой темы, сказал: «В писании сказано: «Шедше научите все языцы, проповедите Евангелие всей твари, крестите их во имя, отца, сына и святого духа». Это делали все апостолы и никто не был выше другого. От них пошли епископы, архиепископы, митрополиты и многие другие. От них же и наши [церковные власти] в наших владениях».
«Так как то, что ты произнес из Евангелия, — сказал Антонио, — слово божье, то мы верим ему без сомнений. Но надо верить и самому Христу, который послал в мир остальных апостолов, даровав им одинаковое влияние и как бы препоручив свою власть (ведь этого требовала необходимость провозглашать повсюду веру), но только одному Петру он вручил ключи от царства божьего, дал возможность утверждать братства, и, как пастырю заботу о пастве в отношении же других апостолов он этого никогда не давал. А если епископы, которые наследуют другим апостолам, имеют свою власть, то тем большей властью обладает престол святого Петра (ведь в Писании ничего не говорится о других апостолах и престолах, поэтому утверждение престолов и их почитание во многих землях оканчивалось или изменениями, или гибелью). И не сломить его даже более сильными средствами, и он будет существовать до скончания веков, о чем непреложно свидетельствует господь, который и есть сама истина и который свободен ото лжи».
Тогда
«По своей мудрости, — ответил Антонио, — ты легко понял бы, что остальные великие первосвященники вплоть до настоящего времени управляют церковью с тем же самым авторитетом, если бы ты позволил объяснить тебе то, что является истинной правдой: они неизменно следуют канонам, доктрине и в первую очередь самому слову божью, почерпнутым из сочинений тех же самых первосвященников, которых ты признаешь. А что касается честности или нечестности их жизни, я не буду говорить об этом много как потому, что права совершать таинства и управление церковью, возложенные на первосвященников, зависят не от смертного человека, а от незыблемого установления Христа, так и потому, что не все то правда, что по своему обыкновению с чрезмерной наглостью наговаривают люди, оторвавшиеся от тела Христова (а они-или не видели того, что утверждают, или отрицают, что видели); и это для того, чтобы остальные не осмелились рассказать правду об их собственной жизни. И я умоляю тебя, светлейший государь, по своему расположению ко мне ответить, являешься л,и ты законным наследником и преемником той власти, которую ты через 500 лет унаследовал от Владимира?» И когда государь ответил утвердительно, Антонио прибавил: «А если бы кто-нибудь захотел протестовать против твоей власти или власти твоих предков и если бы кто-нибудь по свойственному людям непостоянству присоединился к этому мнению, разве не нашлось бы никого, кто не задумался бы над тем, чтобы обличить его по заслугам или, я бы сказал, даже и покарать?»
Этот разговор затронул государя гораздо больше, чем он это показывал вначале (дело в том, что в это же самое время некие англичане, целиком погрязшие в ереси, и голландский врач, анабаптист, наговорили государю много плохого о великом первосвященнике). Поэтому, почти вскочив с места, он воскликнул: «Знай же, что папа не пастырь!» [233] Антонио не мог спокойно вынести этого, в особенности потому, что при таком большом собрании придворных людей это восклицание преграждало путь к вере молодому переводчику (хотя он и был верным человеком, но из-за страха перед государем колебался), и тогда у него хватило духу сказать следующее [234] : «Почему же тогда ты обратился к нему со своими делами и почему также и ты, и твои предшественники всегда называли его пастырем церкви?» Тогда государь воспылал гневом и совсем вскочил с места, и все подумали, что он вот этим своим посохом (которым он пользуется, как папа жезлом, а острие его обито железом) изобьет или убьет Антонио (ведь такое случалось с другими людьми и даже с собственным его сыном). Он воскликнул: «Это какие-то деревенские люди на рынке научили тебя разговаривать со мной как с равным и как с деревенщиной». Антонио принял эти слова со спокойным лицом и сказал: «Я знаю, светлейший государь, что я говорю с мудрым и добрым государем, по отношению к которому не только я обнаружил свою верность и покорность, что ты испытал при заключении мира, но даже и сам великий первосвященник дарит тебя своей исключительной отеческой любовью. И если мы что-нибудь говорим, я надеюсь, ты воспримешь это с наилучшей стороны, тем более что произнесенные мною слова — это слова Христа, и ты сам разрешил мне свободно говорить обо всем». Когда его гнев был успокоен таким образом (так что этому подивились бояре и остальные приближенные), он снова сел, но вместе с тем он высказал следующие свои четыре упрека (хотя и в более сдержанных выражениях), внушенные ему все теми же еретиками: 1) что папу носят в его кресле, 2) что он носит крест на ногах, 3) что он бреет бороду, 4) что он мнит себя богом [235] . Когда Антонио получил возможность отвечать (а он видел, что присутствовавшие при этом так настроены последними событиями и лживыми измышлениями, не говоря уже о страхе перед государем, что некоторые стали говорить, что Антонио тотчас нужно утопить в воде), он сказал так: «То, что великого первосвященника иногда носят в кресле, делается не из чванства, а для того, чтобы он мог в особенно торжественные праздники благословлять возможно больше народа и не от своего имени, а именем святейшей троицы. Но большей частью он вместе с другими с исключительной простотой входит [в храм] и часто по своей религиозности пешком посещает святые места. А что касается креста, который он носит на ногах, пусть будет тебе известно, государь, что с самого начала народы припадали к ногам апостолов, и то же самое очень часто делали и при преемниках святого Петра. А прикрепили они крест для того, чтобы эти проявления почитания относились не к ним самим, но чтобы припадающие к нему признавали и почитали его как символ креста самого Христа. И какой бы властью и могуществом ни обладали великие первосвященники, они показывают, что следуют этому ради заслуг и страданий Иисуса Христа».
233
«... который папа не по христовому ученью и не по апостольскому преданью почнет жити, и тот папа волк есть, а не пастырь». — ПДС, т. X, с. 307.
234
Русские источники говорят о прекращении диспута, Поссевино же говорит о его продолжении и о возражениях Ивана IV, которые в русских источниках изложены раньше этих слов иезуита. — ПДС, т. X, с. 302—307.
235
«... и папа не Христос, а престол, на чем папу носят не облак, а которые носят его, те не ангелы — папе Григорью не подобает Христу подобитись и сопрестольником ему быть». — ПДС, т. X, с. 306—307.
Государь сказал на это: «Да ведь позор — носить крест на ногах, ведь мы считаем, что крест находится на позорном месте, если он каким-нибудь образом свисает с груди на живот» [236] . Дело в том, что он видел, как у некоторых спутников Антонио кресты свисали чуть ли не ниже груди. На это Антонио сказал: «Так как Христос был распят на кресте всем своим телом, мы должны всем своим телом соприкасаться с крестом Христовым, и мы не совершаем никакого греха, если ради благочестия крест находится на какой-нибудь части тела. А божественная мудрость и чистая совесть искренно считают главным это благочестие, а не внешнее его проявление. Что же касается целования ног (кстати, сам великий первосвященник омывает ноги беднякам и прикладывается к ним), то, конечно, нет никого, кто, целуя его ноги, не думал бы, что оказывает этим почтение богу. Впрочем, было заложено необходимое начало будущего за 700 лет до того, как должна была основаться церковь христова, и об этом господь возвестил и через других своих пророков, и в особенности через Исайю. Вот что изрек господь (как говорит пророк): «Я подниму руку мою к народам и выставлю знамя мое племенам, и принесут сыновей твоих на руках, а дочерей твоих на плечах, и будут цари питателями твоими, царицы их — кормилицами твоими, лицом до земли будут кланяться тебе и лизать прах ног твоих» [237] . Итак, государь, разве господь бог не должен исполнить обещание, чтобы не только целовали, но и, к еще большему посрамлению дьявола, лизали, по словам Писания, ноги тех, кого Христос на время поставил во главе своей церкви (ведь тот почет, который воздавали языческим государям, господь воздал своим слугам, которых он украсил словами «свет», «скала», «основание» и другими названиями, свойственными самому богу). Но ведь и перед твоими простыми епископами твой народ простирается на земле и той водой, что они в храмах омывают себе руки, хотя она и грязная, с благоговением окропляют глаза и лицо. И разве ты по своей мудрости не знаешь, что тот почет, который оказывают твоим послам, князьям или наместникам, распространяется и на тебя. А так как власть ты получил от бога, то разве отнимает у бога почет тот, кто воздает его, по милости божьей, тебе и твоим людям?»
236
«... папа Григорей сидит на престоле, а целуют его в ногу в сапог, а на сапоге у папы крыж, а на крыже распятие Господа бога нашего и только так ино пригожее ль
237
На эту цитату из священного писания (Библия. Исайя, 49, 22; 49, 33) любили ссылаться иезуиты еще со времен Лойолы: так как их орден носит имя Иисуса, то его почитание должно переноситься и на членов ордена.
Тогда государь ответил: И мы, как есть христианские государи, всякий раз, как к нам приходит наш митрополит, выходим ему навстречу со всеми нашими людьми и целуем ему руку. Но бога из него не делаем».
«Следовательно и ты, — сказал Антонио, — при духовной власти такого рода считаешь, что почет воздается тогда не твоему подданному, но боту. Насколько же больше достоин почета тот, кому господь бог вручил всю церковь для управления, по сравнению с любым митрополитом, даже если он и выбран правильно и утвержден надлежащим образом. А сам великий первосвященник в действительности не мнит себя богом, но, отбросив многочисленные титулы, которые он по справедливости мог бы принять, называет себя рабом рабов божьих. И это он доказывает самим делом всем народам, живущим на земле (что видел и твой Шевригин): постоянно посылая по всему миру своих слуг, чтобы те провозглашали имя господа и сына его Иисуса Христа, а этого никогда не делал и не мог делать ни один из восточных патриархов. Что же касается бороды, то, конечно, он не заставляет ее себе сбривать, и она у него довольно длинная. Но если бы он и приказал ее сбрить, то в этом не было бы ничего дурного, так как это делали и святые, и прежние великие первосвященники, изображения которых до сих пор можно видеть на древних монетах, а они могли это делать в соответствии с различными требованиями времени на основаниях законных и благочестивых. Ведь, с одной стороны, св. Климент предписал в «Апостольских установлениях» светским людям не брить бороды, конечно, ради того, чтобы их головы не казались головами их жен, подобно тому как это делают турки по своей нечестивости и любострастию. С другой стороны, это можно делать священнослужителям, если они делают это вследствие благочестивых забот о таинствах тела и крови Христа и чтобы не выдаваться среди других людей». После этих слов Антонио попросил разрешения поцеловать руку государя, чтобы в душе его не осталось чувства досады. Тот милостиво протянул руку и сказал: «Я не только дам ее тебе, но даже и обниму тебя». И, поднявшись, к большому удивлению (Присутствующих, он дважды заключил в объятия Антонио и извинился, говоря, что не хотел говорить о религии, чтобы не вырвалось у него невольно какого-нибудь резкого слова, и затем милостиво отпустил его. От обеда же он прислал Антонио трех знатных людей с кушаньями и питьем, а через час — еще одного придворного с разными напитками. И так как его расположение проявилось дважды, очень многие удивились, потому что до сих пор у него не было обычая поступать с послами и нунциями великого первосвященника столь необычным образом, а ведь немного раньше они, конечно, думали о том, что произойдет с головой Антонио. На самом же деле на следующую ночь государь послал к Антонио, чтобы тот соизволил прислать ему то место из Исайи, которое он привел. На следующий день он это сделал, прибавив высказывания других отцов церкви. К ним же присоединил 5 глав из сочинения константинопольского патриарха Геннадия [238] о главенстве великого первосвященника. Еще в пути он позаботился, чтобы они были переведены на русский язык как для этой цели, так и для того, чтобы когда-нибудь всё сочинение Геннадия было издано в свет на русском языке.
238
Геннадия Схолария. См. прим. 96 к II книге «Московии».
ВТОРАЯ БЕСЕДА АНТОНИО ПОССЕВИНО С ВЕЛИКИМ КНЯЗЕМ МОСКОВСКИМ И ЕГО СЕНАТОРАМИ (SENATORES) 23 ФЕВРАЛЯ
Когда в этот день Антонио явился на приглашение государя, народа при встрече было очень много и царский дворец был еще больше заполнен людьми, чем раньше. Этим ему было выказано необыкновенное благоволение, но не все восприняли это как хорошее предзнаменование, некоторые боялись, как бы с Антонио не случилось чего-нибудь серьезного. И, что особенно важно, Антонио было объявлено, что государь хочет показать ему в присутствии всех какую-то книгу, но он этого в конце концов не сделал. Антонио же внушил своим товарищам и всем людям из своей свиты, чтобы они самим делом доказали истинное служение вере; поэтому он святыми таинствами очистил их от грехов и снабдил святыми реликвиями. Но, или потому, что божественная мудрость уже смягчила душу государя, или потому, что она переложила на других, более достойных, слуг господних и на другое время славу мученичества в Московии во имя Христа, случи.лось так, что, как только государь увидел Антонио, он не только (по обыкновению) приказал ему сесть на скамью, покрытую ковром и помещенную недалеко от царского места, но и, пригласив к себе своих бояр, сказал довольно громким голосом следующее: «Антоний, если я вчера сказал тебе что-нибудь о папе, что тебе не понравилось, я прошу тебя, чтобы ты меня простил и предпочел бы не рассказывать об этом его святейшеству. Ведь мы хотим (хотя между нами и вами и существуют некоторые расхождения в вере) иметь дружбу, братство и единение с ним и прочими христианскими государями. Ради этого дела мы отправляем вместе с тобой посла к папе, да и в отношении прочего наши бояре от нашего имени ответят тебе на то, что ты совсем недавно нам предложил».
Антонио, поблагодарив государя и похвалив его милосердие, сказал, что будет заботиться и о прочих его делах не меньше, чем о деле заключения мира с королем Стефаном, а это уже было проверено на деле. С этим Антонио удалился вместе с боярами в тот же покой, что и обычно, так как был еще ранний час, и употребил это время, несколько часов, на то, чтобы выслушивать бояр и вести с ними переговоры об очень важных делах: о том, что относится к персидским делам, о выборе более удобного пути к этому царю, затем о татарах, о союзе с христианскими государями, о заключении мира со шведским королем Юханом III, о расследовании причин, почему когда-то послам шведского короля была нанесена обида от государя, и, самое главное, о католической и русской религии. Бояре же от имени государя попросили Антонио, не соблаговолит ли он в письменном виде изложить расхождения между той и другой религией, поскольку в Московии нет никого, кто мог бы перевести с греческого языка сочинение о Флорентинском соборе. Пообещав это сделать, Антонио достал все целиком сочинение Геннадия на латинском языке, которое он имел при себе, и передал через бояр государю, чтобы тот смог приказать переводчикам перевести из него наиболее важные главы с латинского языка на русский, а именно главы о разногласиях. Это же сочинение Геннадия на греческом языке он передал еще раньше.
ТРЕТЬЯ БЕСЕДА О РЕЛИГИИ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ МОСКОВСКОГО С АНТОНИО ПОССЕВИНО В ПРИСУТСТВИИ ЗНАТНЕЙШИХ ЛЮДЕЙ И СЕНАТОРОВ. ТАКЖЕ О ТОМ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, 4 МАРТА, В ПЕРВОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ ВЕЛИКОГО ПОСТА, КОГДА ИЗ ЕВАНГЕЛИЯ ЧИТАЕТСЯ О ТОМ, КАК ХРИСТОС УДАЛИЛСЯ В ПУСТЫНЮ И КАК ЕГО ИСКУШАЛ ДЬЯВОЛ
Всякий раз, как Антонио направлялся к государю, впереди тех знатных людей, которые по обыкновению в большом числе приезжали к нему в повозках или верхом, чтобы отвезти его к себе, стояли княжеские телохранители числом около 1500. Стояли они по обеим сторонам дорог как во второй крепости, где находилось жилище Антонио, так и в крепости самого государя, выстроившись в длинный ряд, касаясь один другого и поставив железные пищали на землю. Горожане и остальные люди заполняли лестницы, первую палату, окна, сени (в то время как знатные люди и приближенные государя заполняли первый и второй покой). А так как 4 марта государь решил испытать нас, он приказал созвать еще больше народа в первую крепость и на площадь этой крепости (считают, что там было по меньшей мере 5 тысяч человек); двери храма Успения пресвятой богородицы, семь куполов которого покрыты листами золота [239] , и храма св. Иоанна [240] были распахнуты так, как никогда прежде, когда проезжал Антонио; священники, одетые в священную одежду (если ее можно назвать священной), образовали посередине храма как бы венок и, по своему обычаю, читали русские молитвы.
239
Ошибка Поссевино. Храм Успения пресвятой богородицы, т. е. Успенский собор, имеет не семь, а пять куполов.
240
Храм Иоанна Лествичника.
Всю эту неделю государь не выходил из своей спальни, соблюдая довольно строгий пост и более обычного предаваясь молитвам, — ведь русские начинают свой великий пост по греческому обычаю со среды (что мы делаем с пятницы), хотя от мяса (с разрешением яиц и молочного) они воздерживаются, начиная от семидесятницы и вплоть до нынешнего времени.
Итак, Антонио был приглашен при этих торжественных приготовлениях, и, когда он увидел государя, тот пригласил его сесть, а затем позвал его подойти ближе, и Антонио услышал следующие слова: