Истории любви
Шрифт:
В саду солировала цветущая вишня, тянулись к небу высокие сливы, огромные пихты охватили небо своими крыльями, неся на своей груди бесплодную сливу, цвета старой бронзы во все времена года, безумствовали розы, любимые толстушками, говорили стихами тополя и осины (тополь — это ведь просто серебристая осина, тополь в кителе, как Рауль), распускались с благоуханием кусты магнолий, словно задумчивые головы, и повсюду грелись на солнце коты с ящерицами. В саду был еще один гамак или шезлонг, где и расположилась тетушка Аграфена, а я устроился подле нее на траве. Ястреб, паривший высоко в небе над нами, казалось старался охватить своими крыльями весь видимый горизонт от края
Глава 7. Комета времени
Комета Галлея была небесным фейерверком, устроенным самим небом, так сказать. Благодаря солнечному затмению комету можно было увидеть на горизонте, что вызывало у всех большой ажиотаж, потому что мы живем в эпоху образования и прогресса, по словам прадеда Максима Максимовича, или потому что люди рады любой возможности задарма развлечься и повеселиться, по словам молодого человека Пикассо.
Молодой Пикассо, похоже, уже завершил работу над образом задницы Саши в стиле кубизма, в его студии стояла большая картина, повернутая лицом к стене, и он даже поговаривал, что скоро собирается уехать от нас в Барселону, чтобы оттуда перебраться в Париж. Конечно, он собирался увезти с собой кубизированные прелести Саши, и в те дни публику в Петербурге больше всего волновало увидеть обнаженные ягодицы юной толстухи и появление кометы Галлея, которая вернется к Земле только лет через сто или что-то около.
Максим Максимович раздал нам всем закопчённые в камине стеклышки, чтобы мы могли наблюдать солнечное затмение, без вреда для глаз. Дедушка Николай и бабушка Елизавета твердили, что комета-это Апокалипсис, что она символизирует пришествие антихриста и конец света, и что лучший способ спастись это уединение и молитва, именно так они поступили, бормоча молитвы в тишине своих комнат и не видя ничего происходящего в небе над нашими головами, пребывая в жутком страхе от того, что ангел или дьявол, хвостом которого была эта комета, придет за ними и за их душами.
Мама с тетушкой Аграфеной взяли меня с собой на крышу, чтобы лучше рассмотреть затмение. С нами на крыше были также сестры Коробейниковы, Мария Леонидовна и Мария Евгеньевна, доктор Федор (немного влюбленный в свою пациентку), Дарья, самая страшненькая из всех, со своим женихом мещанином (давним сослуживцем деда Николая), явился даже призрачный Пикассо, с внешностью продавца зонтиков, вооруженный мольбертом и крайне сосредоточенный в своем стремлении запечатлеть прохождение кометы Галлея.
– Это затмение и эта комета есть проявление кубизма на небесах – говорил он. Вселенная возвращается к кубизму, или, возможно, она всегда в нем и находилась.
Сашенька Коробейникова расхаживая взад-вперед у мольберта художника, судя по всему ревновала его к комете, которая теперь целиком захватила внимание художника, не так давно сфокусированное на ее заднице. Ваня, Ульяна и Галя, отлично справляясь со своими обязанностями, подносили всем прохладительные напитки и ароматные наливки, в то время как приближалось затмение с кометой, либо не приближалось. Внезапно Пикассо посетила гениальная идея, пикассианская:
– Пойдемте смотреть на затмение через стекла в витраже - сказал он тете Аграфене, которую, если не считать кубизма, он любил больше всех на свете.
Тетушка взяла меня за руку, и мы втроем спустились по широкой парадной лестнице к большому оконному витражу у входа в дом, всему усеянному кристаллами: зелеными, красными, синими, желтыми, фиолетовыми, черными. Молодой Пикассо, цыган Пикассо, взял нас, меня и тетю, за руки, и мы ходили группой от одного кристалла к другому, от одного цвета к другому, в этом праздничном калейдоскопе свечений, солнц и небес необычайных. Где-то неподалеку слышалось кудахтанье куриц, усаживающихся удобнее на насесте готовясь ко сну, обыденное поведение для бестолковых животных тварей, столь безразличных к событиям Вселенского масштаба, так редко происходящих в нашей бренной жизни.
– Нарисую ее потом по памяти – сказал Пикассо.
– Это было восхитительно – сказала тетушка Аграфена.
В один момент художник и девушка стояли передо мной взявшись за руки и смотря в глаза друг другу, и мне они казались синими, желтыми, дьявольскими, зелеными, похотливыми, красными, чувственными, загадочными, фиолетовыми, были каким-то сгустком ревности и таинственности.
Такие ли сложные и цветастые взрослые изнутри? Меняют ли они свой цвет поддаваясь мимолетным чувствам или страстям, постоянно беспокоящим их? Очень может быть, ведь у тети Аграфены бывали светлые периоды и периоды темные, и это происходило абсолютно без воздействия красителей.
После этого мы вернулись ко всем на крышу. Пикассо спросил меня на ухо:
– Разве это не было чудесно?
– Восхитительно.
– В духе кубизма.
– Я бы сказал модернизма.
– Это надо было наблюдать сквозь цветные стекла, как мы.
Прислуга была очень довольна этим спектаклем. Павел, садовник объяснял служанкам, что хорошо для яблонь, а что им приносит вред, смотря как.
– Это расстройство, понимаешь, может быть вредно, а может быть полезно для яблонь, смотря как.
Наши домашние животные, большие и маленькие, разумно предпочли попрятаться в этот вечер, с осторожностью присущей животным тварям, к которой всем нам следует относиться с уважением и пониманием. Только наша коза Ариадна, воспользовалась подвернувшейся возможностью чтобы полакомиться роскошными чайными розами в саду, к большому расстройству для Павла.
Тетушка Аграфена, утомленная таким великолепием и хождением вверх-вниз по парадной лестнице, лежала в гамаке во внутреннем дворике, а цыган Пикассо опустившись на землю подле нее, по-азиатски скрестив ноги, развлекал ее своей болтовней. Саша бродила покинутая, со своей кубисткой задницей, потерявшей привлекательность из-за затмения, безумно ревнуя к тете Аграфене, для меня то это не осталось незамеченным, той глухой, переполняющей, злокачественной ревностью, характерной только толстым женщинам, из-за которой им никогда в жизни не избавиться от своего жира.
Я уселся под гамаком с другой стороны, в той же позе, что и художник, чтобы послушать, о чем они разговаривают:
– Как-нибудь в воскресенье, когда вы ходите в баню, в обычное воскресенье без затмения или чего-то еще, я изображу вас на большой картине, это будет шедевр кубизма, но на ней придется изобразить всех девушек, поскольку в каждый есть своя особенная грация.
Сдается мне тетю Аграфену не слишком прельщала перспектива быть одной из граций на очередном большом шедевре, но чахоточные девушки умеют отлично справляться в подобных ситуациях.