Истории моей мамы
Шрифт:
– Иногда хочется, чтобы было скучно.
– Ты смешная. Многим девочкам такая жизнь и не снилась.
– Мне бывает страшно.
– И мне тоже. Это нормально. Зато потом ты не будешь ничего бояться. Это я тебе гарантирую.
– Мам, можешь говорить? – позвонила я. – Расскажи мне про тетю Эльзу!
– Не могу, давай часа через два, ладно?
– У тебя все в порядке?
– Пока не знаю. Лучше скажи, а знак такой, как треугольник, что значит?
– Уступи дорогу. Мам, ты где?
– Нет, вы сговорились, что ли? Я тебе сама перезвоню!
Мама бросила работу в сорок лет. Да, сейчас это считается расцветом – карьеры, жизни,
При выезде из их деревни на перекресток, который соединял дорогу в город и выезды, стоял знак – уступи дорогу. Там было много аварий, и я очень переживала за маму. Оказалось, что надо переживать за местное ГИБДД – или как там оно называется. В один прекрасный день маме надоело уступать дорогу, и она решила поменять знаки. Машину она остановила прямо на перекрестке, включила аварийку и закурила. Ей сигналили, ее объезжали. Но мама слушала музыку и курила. Надо ли говорить, что вокруг нее собрались разъяренные водители, которые требовали, чтобы она уже куда-нибудь съехала, хоть вправо, хоть влево. И из этих водителей мама сколотила инициативную группу, составила петицию и собрала подписи. К тому моменту, когда на место происшествия приехали полицейские, вокруг крошечной маминой машинки собралась уже целая толпа, а движение было полностью перекрыто. Мама, которой на тот момент было шестьдесят пять, стояла и улыбалась. Мужики готовы были по первой просьбе поднять ее машину на руки и поставить туда, куда она скажет, возможно, на крышу полицейской машины. Среди возмущенных знаками был и один дальнобойщик, который свернул с трассы, увидев хипеж. Его фура перегораживала выезд с главной трассы на съезды, заблокировав напрочь все, что только можно.
Так не бывает? Да, я тоже так думаю. Если только речь не идет о моей маме. С ней возможно все. Она может все. Штрафы? «Я вас умоляю», – как она говорит.
Когда я ей звонила, она находилась в местном отделении полиции. Мужики, включая дальнобойщика, стояли под окнами. Они не скандировали, не кричали, вели себя прилично. Мама сидела в кабине начальника и играла с ним в шахматы. Это – запрещенный прием. Мама не доигралась до гроссмейстера, но была мастером. У начальника не оставалось никаких шансов, но он выиграл, она дала ему выиграть. На следующий день на том самом перекрестке стоял светофор. Новенький и исправно работающий.
Мама позвонила мне, чтобы сообщить эту новость.
– Так что ты хотела про Эльзу узнать?
– Просто вспомнила. Там ведь была длинная история?
– Да, наверное, самая длинная в моей практике. Я думала, никогда это дело не закрою. Подожди, я возьму пепельницу.
– Знаешь, а я ведь сначала дружила с ее сестрой, Наташей. Ей исполнилось лет двадцать семь – двадцать восемь на тот момент. Она не была красивой, но привлекала внимание. С густыми волосами и челкой, которая глаза закрывала, она напоминала пони, но мужчинам это нравилось. Такой тип француженки. А женщины ей завидовали – худая, с роскошной гривой. И ходила она всегда в водолазках и длинных юбках. Помню, у нее были две водолазки – сиреневая и коричневая, – которые подчеркивали грудь, а юбка пышная – в крупную клетку. И еще она курила сигареты без фильтра. Тогда уже можно было купить нормальные
Нет, подожди, нужно начать с матери Эльзы и Наташи, Людмилы Ивановны. Такое поколение женщин тогда было – всегда тщательно одеты, с украшениями, чистенькие, ухоженные. Следили за собой. Я смотрела на Людмилу Ивановну и хотела быть такой же в старости. Собранной, бодренькой.
Эльза была ее старшей дочерью. Странное сочетание – Эльза и Наташа. Старшую так назвал отец – настоял, хотя Людмила Ивановна была против. Сам пошел и зарегистрировал. Они жили на Ленинском проспекте, квартира большая, трехкомнатная плюс кладовая. Муж, не знаю, как его звали, – военный. Высокий чин.
Старшую дочь Людмила Ивановна не любила. Нет, не так. Наверное, любила, но точно не хотела.
Людмила Ивановна была «соломенной вдовой» – муж постоянно в командировках. Приедет на сутки и утром уже уезжает. А когда вернулся – Людмила уже беременная, рожать скоро. Родила. Муж вернулся, посмотрел на девочку и назвал ее Эльзой. «Нет», – сказала Людмила. Но муж поужинал, а рано утром ушел и вернулся со свидетельством о рождении. Поцеловал дочку и уехал. Людмила Ивановна стирала пеленки и радовалась, что мужа нет – хоть какое-то облегчение. И вот почему.
Она давно привыкла к тому, что не знает, когда он уедет и когда вернется. Не интересовалась, не спрашивала. Жила, как будто плыла по течению. После рождения дочери у течения появилось направление. Людмила Ивановна обрела смысл жизни, в которой мужа уже не было. Она ждала его возвращения даже с испугом. Ей одной с дочкой было проще, свободнее, легче. Людмила Ивановна варила кашу и доедала за Эльзой, которую дома называла Элей, как будто Элеонорой. Да, имя Элеонора ей нравилось больше.
Они приладились друг к другу – ложились вместе спать днем, вместе ходили в магазин. Слава богу, что мужа нет – не надо приводить себя в порядок – можно уснуть в халате вместе с Элей. Деньги муж присылал регулярно. Под утро, покормив Эльку, Людмила думала о своей жизни. О том, что ей хорошо без мужа, который только мешает и раздражает; неплохо, что он военный, а у нее – и статус, и положение, и средства. Все знают, чья она жена. И ей не нужно исполнять супружеский долг, не приходится, помимо пеленок, гладить рубашки.
Так что возвращения супруга Людмила Ивановна не ждала и даже иногда забывала о его существовании, в чем, конечно же, никому не признавалась. Ее устраивала такая жизнь, и она даже тайком надеялась, что теперь так будет всегда.
Но муж приехал. Людмила Ивановна с вечера не помыла посуду, замоченные пеленки лежали в тазу, в квартире был привычный и удобный беспорядок. Она видела, что муж недоволен. Он сел за стол, видимо, рассчитывая на ужин, но Людмила Ивановна давно ничего для себя специально не готовила – варила яйца, перебивалась бутербродами и котлетами из кулинарии. К тому же на кухне сушились ползунки, и, чтобы добраться до чайника, приходилось отодвигать всю эту конструкцию.
– Ты надолго? – уточнила Людмила Ивановна.
– Не знаю, – ответил супруг.
А дальше была бессонная ночь. Муж признался, что у него есть женщина. Давно. В другом городе. И он просит развод. Больше не может вести двойную жизнь.
Людмила Ивановна сидела, скорбно сложив руки на коленях, и мечтала только об одном – лечь в кровать и уснуть. Но муж продолжал говорить, объясняя, что не бросит ее и дочь. Будет помогать. Он описывал свои чувства, рассказывал, как разрывался между двумя городами, между двумя семьями. И больше так не может. Ему плохо, он страдает.