Истории СССР
Шрифт:
Это крыльцо перегораживало весь тротуар и со времён ранней юности мешало мне проходить по утрам на свою работу лаборанта в Институт Электромеханики. Я даже подумывал написать в Смольный письмо с предложением снести это крыльцо в пользу рабочего класса. Ведь обсуждали же там целесообразность сноса Спаса на крови, для устройства кольца трамвая. Но мысль эту постепенно я оставил, с удовольствием поглаживая бронзовые ручки в виде грифонов, когда ходил на обед в столовую Дома Учёных Академии наук СССР имени М. Горького. Шёл уже сорок четвёртый год с того момента, как Великий Князь унёс свои ноги от большевистской расправы и влачил жалкое существование со своей семьёй в изгнании на чужбине в западном районе Франции. А его дом вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ульянов (Ленин) подарил учёным для отдыха в свободное от основной работы время. Не всем, конечно. Все бы там не поместились. Принимали в этот клуб только избранных, отличившихся научными открытиями и покладистым характером. То есть тех, кто поддерживал бесчинства советской власти.
Моё детство прошло в подвале на 3-ей линии Васильевского острова, единственным украшением интерьера которого были родительские гимнастёрки с орденами за подвиги
Уже покоились в своих склепах революционеры 1905 и 1917 годов. Сменившие их детки и родственнички, а то и просто сочувствующие, показавшие себя с хорошей стороны своей малограмотностью и безродным происхождением, получили по наследству власть в России. Да что там Россия. Лукавый, мстительный и кровожадный Ленин, где кнутом, где пряником стяжал под свои знамёна малые и большие народы и создал империю строителей коммунизма — СССР. Царская семья и сам Император, расстрелянные по приказу Ленина в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге, искали упокой своих душ в безвестных чащобах Урала, а Великие Князья и аристократы, чудом избежавшие расправы Молоха, скитались по съёмным квартиркам в Европе. Уже замаячило избавление от Беса с помощью Гитлера, влились в состав империи Прибалтийские народы, началась кровопролитная бойня. Учёные стали нужны. И даже необходимы. Кто ещё придумает танки, корабли и самолёты? Кто придумает атомную бомбу?
Дом учёных, тщательно отбирая в свои ряды отдыхающих, избавлялся от вольнодумцев и сочувствующих прозападным идеям благоденствия. Замучили в застенках НКВД СССР первого председателя Совета Дома учёных, академика Николая Вавилова. Погубили в лагерях миллионы талантливых шутников и балагуров. Во время ленинградской блокады подкармливали корочкой не успевших эвакуироваться представителей элиты. А потом заперли их в шаражки.
Досуг наследников Великого Ленина сильно отдавал казёнщиной. Водка, тётка и селёдка. Ну и папироска, конечно. Куда без папироски озабоченному башлевику? Большой концертный зал «Октябрьский», построенный трудолюбивыми финскими строителями к пятидесятилетию Советской власти, разительно отличался от Дворцов культуры первых пятилеток. Рестораны и клубы в СССР больше напоминали сельские избы большого размера. Таких мест, куда можно было пригласить барышню, да ещё и поразить роскошью её воображение за три рубля было не так много. Но я их умудрялся найти. В ресторане Дома архитекторов, бывшего ранее особняком А. Половцева, отделанного тесненной кожей и дубом, наш советский посиневший цыплёнок-табака, вылезая из-под пресса, казался изысканным фазаном, а сливочное мороженое с фруктами из компота могло сойти и за французский десерт. Не так дорого было поужинать со студенткой чебуреками и в «Европейской», но поворковать в интимной обстановке там редко удавалось. Не вытравили коммунисты купеческого духа из русских людей. А тем более, из грузинских, армянских и азербайджанских. Казалось, что денежные знаки они рисуют акварелью в своих съёмных квартирках и привлекают свежим печатанным хрустом наших изголодавшихся ровесниц. Такие «тихие заводи» для любовников, как Дом журналиста, Дом композитора и Дом кино для входа безвестных уличных скитальцев были для меня закрыты. Можно было поживиться сосиской с квашенной капустой, а потом запить его желудёвым кофе и в ресторане Дома писателей или в Доме дружбы народов на Фонтанке, но рассчитывать на то, что приглашённая девушка после такого ужина в порыве восторга сдёрнет с себя нижнее бельё, не приходилось. Но вот визит на чашечку кофе в кафе Дома учёных сулил именно такой конец вечеринки. Огромные китайские вазы при входе, мраморная лестница, многократно отражающаяся в венецианских зеркалах простенков, дубовые потолки и стены, камин, украшенный изразцами итальянской майолики, вид на широкую, полноводную Неву и шпиль Петропавловского собора в таинственной тишине будуара гипнотизировали любого знатока наслаждений, а студентку из общежития убивали наповал.
«Малина» моя закончилась внезапно, как налетает летняя гроза. Вера Ивановна перешла на другую работу и швейцары перестали меня впускать. Вот тогда-то и поставил я себе целью стать учёным и вступить в этот элитарный клуб. Эта навязчивая идея подкреплялась ещё и тем, что в эпоху развитого социализма учёным платили самые высокие в стране заработные платы. При этом рабочий день у них был самый короткий и вообще не нормированный.
Не год и не два я «извивался ужом» и искал проходы в высшее общество. Но всё-таки нашёл. Едва защитив диссертацию на соискание кандидата педагогических наук, ещё не успев оформить на работе повышенную зарплату, я прибежал в Дом учёных с новеньким, пахнущим типографской краской дипломом, чтобы вступить в элитарный клуб на законных основаниях и смело приходить сюда со случайными незнакомками. В приёмной директора меня выслушала секретарша с лицом фарфоровой куклы Мальвины. Она сияла доброжелательной улыбкой, но казалось, что услышав ещё два моих слова, она зарыдает и зальёт меня горючими слезами. Глубоко затаив словарный запас советских коммуналок, она медленно и терпеливо стала рассказывать мне историю этого тайного мистического клуба советской интеллигенции. Я с удивлением узнал, что Максим Горький (он же Алексей Максимович Горький) уговорил Ленина в 1918 году взять под свою «крышу» пропадавших от кошмара гражданской войны учёных царской России, спасти их от голода скудными пайками и привлечь на свою, бандитскую сторону. Ленин согласился. Он увидел в этой акции хорошую перспективу. В 1920 году, уже переехав в Москву, великодушный вождь подарил учёным пустовавший дом Великого князя на Дворцовой набережной для воскресных посиделок и капустников. Академиков и профессоров, коих набралось около двух тысяч, пересчитали по головам, обогрели, накормили и напоили. Выдали по куску мыла. Даже Анне Ахматовой выдали «учёный» продовольственный паёк. А они… Тут Мальвина нахмурила бровки, ответили Ленину чёрной неблагодарностью. Они протестовали против пролетарских порядков. В октябре 1922 года по приказу Ленина, из гуманных соображений заменившего расстрел инакомыслящих высылкой за границу, около двух сотен учёных, в числе коих были Николай Бердяев, Иван Ильин уговорили покинуть Россию на пароходах «Пруссия» и «Обербургомистр Хакен», оказав им посильную помощь в срочном оформлении въездных виз в Германию. А ведь могли бы и расстрелять! Дожили бы они до Сталина!? И только один Иван Петрович Павлов, правда, нобелевский лауреат, возвысил свой голос протеста. Но ему быстро закупили аппаратуру и накормили мясом его собак. Так всё и сошло на нет. Никаких угрызений совести у интеллигенции и учёных на этот счёт не возникло.
После «дела врачей», «шарашек», выселения евреев в Биробиджан в СССР начался отток мозгов. Генсек КПСС Леонид Ильич Брежнев разрешил евреям выезжать в Израиль, на свою Родину, на постоянное место жительство. Нет, некоторые обрусевшие выкресты, как Ося Бродский в Израиль ехать не хотели и КГБ, как и в 1922 году помогало им быстро оформить выездные документы. Другим иудеям не хватало синагог и условия советского благоденствия казались невыносимыми. Ну, они и рванули. А ведь всем известно, что евреи самые умные. Поэтому мест в Доме учёных освобождалось много. Освобождались и вакантные места в блатных учреждениях типа склада и магазина, кооперативные квартиры, дачи, пополнялись дефицитными товарами комиссионки. Как раз под эту сурдинку я купил квартирку и надеялся протиснуться в высшее общество научной интеллигенции. А может быть и творческой. Ну не всё сразу.
Вот тут-то, подведя итог своим социально-политическим наблюдениям, Мальвина сморщила носик и возмущённо заключила — в Дом учёных хлынул середняк. Ну, профессора всякие, доценты… Сначала я не понял, что это относилось и ко мне. Может она про академика Лысенко или Троцкого? Но когда, разгадав мою тупоголовость, Мальвина прямым текстом объяснила мне, что квота приёма всяких доцентов с кандидатами в Дом учёных давно превышена и вышла, сухо попрощавшись, я сник и почувствовал себя оплёванным.
На дворе, как трава сквозь асфальт, прорастал коммунизм, ширилось социалистическое соревнование трудящихся, свершались научные открытия, освобождались места евроимигрантов, а по-человечески в интеллигентной обстановке провести вечерок с барышней было негде. Приходилось прожигать жизнь среди пьяной толпы передовиков и героев социалистического труда. Набравшись зелья, вели они себя кое-как, вульгарно выражались и настойчиво приглашали чужих дам на танец. Надо было что-то делать. Помог его величество счастливый случай. Секретарша парткома Театрального института Галя Тарасова, где я тогда имел честь служить, узнав мою беду, пообещала мне помочь. К ней был неравнодушен секретарь Дзержинского РК КПСС товарищ Соломатин и Галя этим пользовалась. Через пару дней мы с ней, приветливо кивнув Мальвине, прошли в покои директрисы Дома Ларисы Михайловны. Лариса Михайловна занимала кабинет Великого Князя в бельэтаже, сидела за его рабочим столом в его кресле и грела стареющие ноги у камина тёмно-зелёного мейсенского фарфора. Раньше она тоже работала у товарища Соломатина в Райкоме и была поставлена приглядывать от партии за учёными в свободное, от их основной работы, время. Приветливая, доброжелательная беседа, дефицитный индийский чай с профитролями вскрывали глубокие жизненно важные корни их с Галей дружбы. Лариса Михайловна вела беседу неторопливо, так, словно ей повезло скоротать вечерок в нашей компании. Потом она лениво звякнула в серебряный колокольчик, послушно дожидавшийся прикосновения её руки на зелёном сукне стола, и в дверях тот час появилась готовая на всё Мальвина.
— Оформи Николай Николаевича членом Совета. Он будет нашим здоровьем заниматься.
У Мальвины провалились глаза, но кричать «мама» она не стала. После совершения ряда формальностей я целовал ручку Ларисе Михайловне и старался не разгибать спины, пока не вышел на Дворцовую набережную. Колючий северный ветер обжёг мне лицо. Свершилось.
Советы дома учёных проходили в Малиновой гостиной под тихий треск поленьев в камине и демократичное бормотание академиков. Если бы Совет не возглавлял Б.Б. он превратился в непомерную глупость. Впрочем, в такой атмосфере грех было бы заниматься чем-то другим. Академики видимо сильно любили советскую власть, но без фанатизма. Забывать о своих удовольствиях, предначертанных им судьбой от рождения, они не могли и не хотели. Борис Борисович Пиотровский понимал это как никто другой и вместо нудной тягомотины, которую повелевал разрешить Ларисе Михайловне в рабочем порядке, живо делился с академиками свежими впечатлениями от поездок по миру. А ездил он, будучи большим учёным и директором Эрмитажа, много. Его картавость и приговорка вохт-вохт делал эти рассказы только ещё более загадочными и увлекательными. Греция, Англия, Франция, Испания, Канада были для советских полукрепостных учёных едва ли не самым сладостным деликатесом. Засиживались допоздна и ждали этих посиделок каждый месяц, как праздника.
В мои обязанности входило многоумное кивание при принятии решений Ларисы Михайловны о распределении дач в Комарово и Репино для отдыха учёных, организация зимних забав на Охлупинской даче на Каменном острове, присутствие на бильярдной и охотничьей секции и надувание щёк. Дом учёных стал ко мне приветливым и гостеприимным. Творческие вечера артистов и писателей, показ запрещённых советской цензурой фильмов, выставки свободных художников и фотографов, перелистывание фолиантов в библиотеке и чай в Зимнем саду. Как раньше. Как в юности с Верой Ивановной и Вовкой.