История частной жизни. Том 1
Шрифт:
Что же могло побудить господина освободить принадлежащих ему рабов? Как минимум три вещи. Раб смертен, и господин готов был предоставить рабу свободу в виде предсмертного подарка, чтобы перед смертью тот мог утешиться тем, что имеет теперь право быть похороненным как свободный человек. Перед своей собственной смертью господин мог в завещании одним махом освободить некоторых, а то и всех своих рабов, в качестве причитающейся им доли наследства, подобно тому как он распределял имущество между всеми своими подопечными. Кроме того, завещание служит своего рода публичным заявлением, в котором господин доказывает, что был хорошим хозяином для своих рабов и поэтому дарует им то, чего они больше всего желают, — свободу. И наконец, часто освобождение рабов — это удачное вложение капитала; господин ведет свои дела руками одного из рабов, который более других заинтересован в прибыли. Хозяин соглашается продать своему слуге свободу по договорной цене или же освободить его в качестве компенсации за то, что тот продолжит заниматься его делами, только теперь уже в статусе вольноотпущенника. Вероятно, вольноотпущенники редко оказывались брошенными на произвол судьбы без каких–либо средств к существованию. Когда перед смертью господин освобождал старых верных рабов, в своем завещании он предоставлял им наделы земли или небольшую пенсию (alimenta); так прежде поступали и у нас с престарелой прислугой. Будущее бывшего раба — нынешнего делового человека — было таким
Итак, некоторые вольноотпущенники оставались в доме и продолжали служить бывшему господину, другие — наоборот, открывали собственное дело и становились полностью независимыми. Однако и в том и в другом случае вольноотпущенники сохраняли за собой символическое место в домашнем окружении господина, ставшего теперь их «патроном»; они должны были постоянно выказывать знаки почтения и благодарности патрону, которому так многим были обязаны. Они должны были благодарить господина за то, что он их осчастливил, освободив от рабства; а если вольноотпущенники пренебрегали этими своими обязанностями (к которым их трудно было бы принудить физически), глас народа клеймил их именем «неблагодарный вольноотпущенник», и это был весьма значимый повод для негодования римских граждан, выросший до уровня едва ли одной из основных проблем того времени. Вольноотпущенники могли покинуть фамилию, лишь окружив дом господина ореолом подобострастия, которое доказывало бы всем и вся величие хозяйской семьи. Роль «клиентов» была аналогичной. Они составляли внешнее окружение, о котором стоит сказать отдельно.
В сознании римлян представления об обществе гражданском боролись с представлениями об обществе, основанном на преданности одного человека другому. С одной стороны, свобода должна быть непререкаемой и господин не может обременять обязательствами раба, которого он освободил; с другой стороны, вольноотпущенник многим обязан своему бывшему господину и должен оставаться навсегда ему преданным. В противном случае господин будет иметь все основания для того, чтобы наказать своего бывшего раба доступным ему способом: вычеркнуть его из списка своих наследников и запретить хоронить его в семейном склепе. Или же господин мог избить его палкой, на что, в принципе, права, конечно, не имел, поскольку не мог поднимать руку на свободного человека. Однако кто же будет слушать вольноотпущенника, «который еще вчера был рабом, а сегодня приходит жаловаться на своего господина за то, что тот его прогнал, наказал или слегка поколотил». В конце концов, палка — это всего лишь символ! Зато интересы семьи и деньги, выплаченные за свободу, даже только что обретенную, были святы; патрон не мог заставить своего вольноотпущенника работать на него больше, чем это было оговорено, не мог предоставлять рабу свободу на таких кабальных условиях, что вольноотпущенник только на словах был бы вольным; он не мог взять с него обещание не жениться и не заводить детей, чтобы сохранить за собой право на наследство своего вольноотпущенника; он не мог даже (по крайней мере в большинстве случаев) запретить своему бывшему рабу заниматься тем же ремеслом, что и он сам, и становиться его конкурентом.
Клиентела
Становясь материально независимыми — разумеется, в рамках тех условий, на которых им предоставлялась свобода» — бывшие рабы символически оставались во власти своего патрона, и римляне, будучи, в общем, закоренелыми патерналистами, твердили, что вольноотпущенник должен исполнять сыновний долг по отношению к своему бывшему хозяину, имя которого носит; он должен почитать его и «любить». Необходимость дважды в день посещать дом господина, чтобы поприветствовать отца семейства утром и пожелать ему доброй ночи вечером, ушла в прошлое. Однако сыновний долг требовал от вольноотпущенника наносить ему визиты вежливости, и «Комедия о горшке» Плавта наглядно демонстрирует всю тягостность таких сцен: вольноотпущенник едва сдерживает себя, ощущая давление власти, которая давно уже себя изжила и не может его ни к чему принудить; патрон, в свою очередь, знает, что его время прошло, что вольноотпущенник его ненавидит, хотя все еще побаивается, и вся его преданность не более чем игра. Эти слишком затянувшиеся отношения становились еще тяжелее в том случае, если бывший раб получал статус вольноотпущенника ценой определенной работы, которую он выполнял для господина и от его имени уже после того, как обретал свободу (operae libertorum). По–видимому, в отличие от клиентов, вольноотпущенники не были обязаны наносить патрону официальные визиты (salutatio) каждое утро, хотя их часто приглашали на обеды и за столом отводили им место неподалеку от тех же клиентов. Между этими, такими разными, группами зависимых людей нередко за столом разыгрывались бурные сцены: бедный клиент не желал терпеть соперничества с бывшим рабом, а ныне вполне преуспевающим горожанином за место возле патрона. Поэты Ювенал и Марциал, будучи вынуждены, чтобы как–то себя прокормить, приходить с подобными визитами на поклон к знатным особам, ненавидели и богатых вольноотпущенников, и клиентов–греков, потому что и в тех и в других видели конкурентов.
Вместе со своей «свитой, состоящей из клиентов и вольноотпущенников, трудолюбивых и почтительных», говорит Фронтон, благородный дом блистает на общественной сцене своей славой и известностью, что само по себе уже необходимое и достаточное условие, чтобы быть достойным своей принадлежности к правящему классу. «У меня теперь много клиентов», — пишет разбогатевший вольноотпущенник, чтобы подтвердить свой успех. Кто же такой клиент? Свободный человек, который регулярно приходит к главе семьи, чтобы засвидетельствовать тому свое почтение, и во всеуслышание объявляет себя его клиентом; он может быть богатым или бедным, ничтожным или влиятельным, иногда даже более влиятельным, чем его патрон. Можно насчитать как минимум четыре типа клиентов: те, которые хотели сделать общественную карьеру и рассчитывали на поддержку своего патрона; деловые люди, интересам которых могло бы способствовать политическое влияние патрона, особенно если он был с ними заодно; бедняки, поэты, философы, которые жили едва ли не исключительно подаяниями патрона (многие из них были греками), — они не были выходцами из народа и полагали, что работа — занятие
И такая вот разношерстная толпа каждое утро стройными рядами являлась к крыльцу дома патрона, в час, когда начинают петь петухи и просыпаются римляне. Их было несколько десятков, а то и несколько сотен. Наиболее влиятельных в своем квартале людей также осаждала толпа клиентов, хотя и не такая многочисленная. Вдали от Рима, в небольших городках, самые знатные особы тоже имели свою клиентелу. В том, что богатый или влиятельный человек всегда окружен протеже и небескорыстными друзьями, нет ничего удивительного, однако римляне создали из этого факта ритуал и даже целый социальный институт. «Простолюдины, — пишет Витрувий, — ходят в гости и ничего не получают. Когда же становятся чьими–либо клиентами, об этом объявляют во всеуслышание, этим хвастаются и прославляют влиятельность патрона, называя себя „клиентом Такого Человека”, „вхожим в окружение Такого Человека”». Если же клиент не простолюдин, он на свои средства устанавливает статую патрона в общественном месте или даже в его доме; в надписи на постаменте клиент перечисляет все без исключения заслуги своего патрона перед обществом. Снисходительный патрон в таком случае возражает, что слова его друга — явное преувеличение, так что «друг» становится синонимом льстеца.
Утреннее приветствие — это ритуал, уклонение от которого равносильно потере положения клиента. Клиенты в парадной одежде (toga) выстраиваются в очередь, каждый посетитель получает символическое угощение, своего рода чаевые (sportula), которые самым бедным могли служить единственным источником пропитания на весь этот день. В общем–то, подобный жест служил заменой простой раздаче пищи… Патрон принимает клиентов в передней — в строгой очередности, которая определяется их гражданским положением. То же самое касается и обедов, на которых гости с различным гражданским статусом получают блюда и вина разного качества в соответствии с их положением в обществе: все подчинено иерархии. Иначе говоря, главу семьи приходили приветствовать вовсе не многочисленные его друзья, скорее, он принимал у себя в доме срез римского общества, как оно есть, со всеми чинами, званиями и социальным неравенством, на фоне которого его авторитет должен был смотреться осо бенно непререкаемым. Так что относительно положения каж дого из своих клиентов господин был осведомлен не меньше, чем они сами: «Богатый патрон, — пишет Гораций, — руково дит вами, как это сделала бы заботливая мать, он требует от вас благоразумия и добродетели более, чем имеет сам».
Авторитет
Влияние, которое члены фамилии оказывали на своих крестьян, определялось не только экономическими причинами (договором испольщины), но и собственным их авторитетом. Во времена гонений со стороны вошедшей в силу Церкви запуганные землевладельцы обращались в христианство и поступались своими идолами, увлекая за собой в вероотступничество своих крестьян и клиентов, которым тоже приходилось идти на подобные жертвы. Другие господа, словно по мановению волшебной палочки, превращали всех обитателей принадлежащих им поместий в истинных христиан, решив, что отныне нехитрые религиозные обряды крестьянина должны быть обращены к истинному Богу; они разрушали на своих землях языческие алтари, возводя на их месте христианские церкви. Ореол величия, окружавший фамилию, лишь подтверждал ее власть. Тремя веками ранее Каталина использовал своих крестьян в восстании против сената; Цицерона, отправлявшегося в изгнание, утешали друзья, обещая ему помощь и выражая готовность привлечь к его поддержке «своих детей, своих друзей, своих клиентов, своих вольноотпущенников, рабов и свое имущество».
Фамилия имела власть материальную и моральную над теми, кто ее составлял, и теми, кто ее окружал. В представлении людей власть над своим домашним окружением означала принадлежность к правящему классу, который определял жизнь каждого городка и даже Империи в целом. В самом Риме, пишет Тацит, «здоровая часть общества смотрит на все глазами известных фамилий». Богатство и власть (что, по сути, одно и то же) обеспечивали каждой такой семье еще и политические полномочия — на соответствующем уровне влияния. Очевидно, что определяющая власть фамилий в узких локальных контекстах не могла не оказывать весьма ощутимого влияния и на общественное сознание. Подспудное осознание того факта, что управление людьми не есть некая специальная обязанность, но представляет собой естественное право знатного человека, подобно тому как в природе крупные животные властвуют над мелкими, поддерживало соответствующую систему социальных практик. Высокое социальное положение в Риме подразумевало также и определенный политический вес; исполнение общественных функций не являлось отдельной профессией, в отличие от того, как это происходит у нас, и даже если нами действительно по–прежнему «управляют две сотни правящих фамилий», они не обязательно лично занимают скамьи в парламенте. В Римской же империи богатые и знатные горожане заседали в сенате и советах всех поселений лично, хотя количество мест в этих собраниях было ограничено и на всех желающих их не хватало.
Социальное положение и политическая власть: было и еще одно обстоятельство, не такое заметное, но имевшее всеобъемлющий характер; каждый, кто принадлежал к знатному роду, считал своим долгом принимать непосредственное участие в общественной жизни, занимая ту или иную почетную должность. Это один из наиболее безобидных аспектов такого полиморфного явления, как клиентела. Римская империя не имела системы прямого управления, она представляла собой федерацию автономных поселений. Все представители знатных родов, будь то сенатор или всадник, должны были самостоятельно принять титул (или быть удостоенным такового) покровителя одного из этих поселений, а если возможно, то и нескольких. В действительности же этот титул был не более чем почетным званием; при случае покровитель мог оказать какую–либо услугу или сделать пожертвование городу: пополнить городскую казну, построить или отремонтировать здание, защищать интересы города в суде в случае споров относительно границ земельных владений. Взамен покровитель получал возможность вывесить в передней своего дома весьма почетное официальное благодарственное письмо от жителей города. Семейный траур, о котором он непременно сообщал обитателям находившегося под его покровительством поселения, становился событием местного масштаба, и город направлял ему ответное письмо с соболезнованиями. Если же он посещал город с визитом, ему устраивали официальный торжественный прием, как почетному правителю. Городская клиентела была, таким образом, для нобилитета одним из доступных способов потешить самолюбие, пусть даже и чисто символически; даже бесчисленные товарищества, в которые объединялись простые люди с единственной целью пообщаться в свое удовольствие, имели собственных знатных покровителей. Основной целью подобных коллегий была организация пиров, при этом роль покровителя, как правило, сводилась к его решающему слову относительно меню банкета, каковой он и оплачивал из своего кармана. Стремление окружить себя символами величия и власти было одним из основных в греко–римском мире.