История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века
Шрифт:
Она выходит, и я включаю мафон. Маленький светящийся глазок снова подмигивает мне.
— Извини меня, Толстяк, я принимал аспирин. На чём я остановился?.. Секундочку, я перекручу назад.
Вращающиеся бобины вскрикивают как простуженные чайки. Я слушаю свои последние слова и продолжаю:
— ОК! Я с тобой, Толстяк! Итак, фронда терпит поражение, и парочка Мазарини — Анна Австрийская продолжает править свой бал. Тем временем Людовик Четырнадцатый занят тем, что лишает невинности придворных дам. Он легкомыслен, он бабник. Ничто не заставляет думать, что он станет нашим самым великим королём. Он влюбляется в племянницу Мазарини, Марию Манчини. Юная дева не была красивой, но у неё был шарм. Как бы то ни было, король страстно в неё влюбился. Эта пацанка держала за печкой одну мыслишку: залезть на трон. Людовик Четырнадцатый тоже этого хотел. Тем более, как выражаются у баронессы де Трюклюш, она не хотела ему уступить. У Мазарини была шикарная возможность укрепить свою династию. Этот мужик любил роскошь, тугрики, почести
154
Джон Карлен — знаменитый французский артист кино. — Прим. пер.
И всё же Людовик Четырнадцатый, несмотря ни на что, сделал ей приятное. Он не относился к упавшим духом в нижнем этаже, как его официальный папенька. У него было достаточно сил, чтобы выполнять принятые на себя обязательства. И тем не менее он не собирался проводить свою жизнь, свернувшись калачиком перед своей королевой. Как только свадьбу сыграли и всё съели, бравый Людовик решил обновить стадо и бросился на помощь своему брату, чьи особенные нравы не устраивали его жену, Генриетту.
Ах да, я забыл тебе сказать, Берю, ведь у Людовика Четырнадцатого был братишка. Разумеется, его сварганил Мазарини. Ну и как положено по наследственности, месье носил женское платье. Не кардинала, а Коксинели [155] . Как в старые добрые времена Генриха Третьего. Видя такое, Людовик Четырнадцатый нашёл свояченицу в своём вкусе и начал её кадрить. Чудовая семейка, не правда ли? Двор возмутился. Кардинал Мазарини вышел из себя! Он стал изображать классного воспитателя. Этот человек был просто кошмаром для амурных дел! Нельзя флиртовать с его племянницей! Нельзя трахать мадам! И давай заряжать Анну Австрийскую в том смысле, что эти манеры нетерпимы! И давай нашёптывать этому месье Бархотке, что его брательник поступает с ним нехорошо! Дьявольский доносчик, говорю тебе! В королевской семье начались трения. И тогда Людовик Четырнадцатый послушно застегнул ширинку, бросил Генриетту и перекинулся на мадемуазель де Лавальер!
155
Коксинель — актриса, певица и шоу-дива, родившаяся в 1931 г. в Париже под именем Жака Шарля Дефренуа и прошедшая операцию по смене пола в 1958 г. Само слово по-французски обозначает «божью коровку». — Прим. пер.
Если бы ты был здесь, Толстяк, ты бы меня спросил, не эта ли самая Лавальер создала галстук с тем же именем. В самом деле, это она. Нельзя сказать, что она была красавицей. Но сколько шарма! Она прихрамывала. Но это было заметно только при ходьбе! Надо сказать, что она умела прочистить трубы, и при этом была стыдливой! Людовик Четырнадцатый просто обожал её.
И тут месье Мазарини умирает. Это должно было случиться. Такое случается с каждым. Кстати, я надеюсь, что мой грипп пройдёт! Людовик Четырнадцатый начинает править по-настоящему. Впрочем, король объявил об этом парламенту сам: «До сих пор, — сказал он, — я давал рулить товарищу Мазарини, но теперь я включаю четвёртую скорость, имейте это в виду!»
Великий век начинается. Король-Солнце, который до сих пор рулил по правилам, включает все свои фары. Но, только начиная с 1661 года, то есть с задержкой в шестьдесят лет, он творит семнадцатый век, исключительный век! И какое счастливое стечение обстоятельств! Какой букет талантов! Представляешь заглавные титры, Толстяк? Ещё никогда не было столько звёзд на афише! Театр: Мольер, Расин и Корнель! Поэзия: Лафонтен и Буало! Образование: Боссюе и Бурдалу. Философия: Ларошфуко и Лабрюйер! П. Т. Т. [156] : мадам де Севинье! Внутренние дела: Кольбер. Оборона: Лувуа! Ударные инструменты: Вобан! Печать: Сен-Симон! Декорации от Мансара, Лебрена и Ленотра! Оркестр под управлением Люлли и де Купрена! Художники: Ленэн, Шампень, Пуссен, Де Латур! И режиссура Людовика Четырнадцатого! Начинается самое долгое правление (семьдесят два года) в нашей истории. Идёт закрытый спектакль «Если бы мне построили Версаль».
156
П. Т. Т. — почта, телеграф, телефон. — Прим. пер.
И он объединяет сеньоров вокруг своей августейшей особы, чтобы лучше их ослепить. Вообще-то, это был его личный способ держать их в поле зрения, понимаешь?
Он осыпает их почестями и создаёт помпезные и ошеломляющие должности, такие как «смотрящий за париками»! Он их топит в кружевах! Ослепляет светом своих праздников! Он их изнуряет балами и охотой! Он их усмиряет, прислуживая им, но он это делает так, что каждый готов драться за то, чтобы первым ему подать туалетную бумагу или налить ему его утренний отвар ромашки. Лулу установил распорядок своего дня с точностью поездов. Он хотел, чтобы все его подданные, у которых были часы и календарь, могли сказать, чем занимается король в любое время суток. Это правило может показаться рутинным, но оно превращало день короля в нечто вроде службы. Культом становилось выполнение самых будничных дел. Погоди, кажется идёт маман, я продолжу через минуту!
В самом деле, в мою комнату входит Фелиси.
— Что-то не так, дорогой?
— Да нет, а что?
— Я слышала твой голос… Ты ещё диктуешь?
Она, наверное, подумала, что я разговариваю в бреду.
— Я не диктую, мам. Я открываю. Берюрье получит свою дозу Истории, несмотря на мой грипп.
Она качает головой и улыбается:
— Думаешь, он усвоит?
— Не важно. Мне самому приятно повторить урок.
— Правда? — вдруг умиляется она этим словом, напомнившим ей моё школьное время.
— С тех пор как я занялся этим повторением, я понял одну вещь, которую упустил во время учёбы.
— И что же? — шепчет она, садясь на край кровати и беря меня за руку.
В её движении души есть частица хитрости: не подавая виду, она щупает мой пульс.
— Я понял, мам, что великие люди были всего лишь людьми. Громкие имена в истории — это лирика, только лирика. На всём долгом пути иногда попадаются ребятишки, которые садятся на трон благодаря случаю и амбициям, и они золотят герб, как золотят пилюлю для современников. И каждый раз они используют один и тот же приём, я бы сказал, один и тот же трюк: убедить других в том, что они не такие, как все. Жить, прославляя себя! Создавать миф вокруг своей персоны! Окружать себя тайной и хоругвями! Дом с позолотой и могила из мрамора — это вечные принадлежности великих людей! Но великий человек выглядит таковым лишь на фоне человеческой глупости! Он даже не косой среди слепых, нет: он слепой среди слепых, но он считает себя зрячим! А другие думают, что он видит, потому что он рассказывает им всякие штучки, дрючки и вещички. В общем, лирика! Я предпочитаю хорошую музыку!
— Ты слишком требователен, дорогой!
Она не любит бунтарства. Она любит говорить «да», потому что для неё это самое лучшее слово после моего имени.
— Раз уж кто-то должен нами управлять, и есть люди, которые исполняют эту обязанность, — продолжает она, — ничего другого не остаётся, как помогать им в этом. Зачем всё время противиться, Антуан?
— Из принципа, мам.
— Это плохой принцип, дорогой. Может быть, поспишь немного?
— Я уже соснул.
— Попьёшь чего-нибудь? Когда высокая температура, её надо сбить.
— Хорошо, дай мне отвара из трав.
Я пью. Она довольна. Каждый мой глоток доставляет ей удовольствие. Она представляет себе, как мои микробы сносит этим приливом, заливает, затапливает, уничтожает!
Она вышла. Меня сразу окружают тишина и какие-то именитые тени. Что осталось от этого пышного семнадцатого века? Культура? Образ мышления? Музеи? Конные статуи на площадях?
Я включаю магнитофон.
— Алло, Толстяк! Это опять я! Хочу тебе сказать одну вещь: Людовик Четырнадцатый, несмотря на его лучи, был… как луна! Я поддался глупому восторгу. Я делал интонации, голосовые эффекты, но я увлёкся! Наверное, это оттого, что у меня температура тридцать девять. Мой термометр принял форму лилии!
Король-Солнце! Не слишком ли? Наверное, солнце там посмеивалось, хотя оно тоже гаснет!
Людовик Четырнадцатый использовал свою власть, чтобы воевать. Мы опять полезли в драку как тряпичники, да так, что после его смерти Франция оказалась на коленях. Дрались с испанцами, чтобы не изменять привычке. Мазарини, наверное, не знал, что говорить там, наверху, когда читал сводки! Дрались ещё с Габсбургами.
Да, были и победы. Но я тебе про них не буду рассказывать. Я не люблю говорить про войны. Надо запоминать даты договоров, и тебя потом заваливают на экзаменах. Вестфальский договор и Пиренейский договор, что от них осталось? Всё, что мы знаем, это то, что время от времени страна то растягивалась, то сжималась, как аккордеон.