История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века
Шрифт:
Аженор Леберюль ещё не спал, потому что он слишком плотно поел. И всё же такая форма бессонницы ему была по душе, он думал с грустью, что через несколько часов голодные спазмы не дадут ему прикрыть глаза.
И тут ночную тишину прервал стук копыт.
«Уж не брат ли вернулся?» — подумал он с надеждой.
Это был его брат.
— Ты бледен оттого, что ночь так холодна? — спросил он у Жоакима.
Но тот покачал головой и, подойдя к своему старшему брату, с жаром взял его за руки.
— Аженор, — прошептал он, — помнишь ли ты наш разговор
— Господь Всемогущий, да, помню!
— В моё отсутствие случилось ужасное, — сказал Жоаким.
И он поведал о несчастье своему брату.
— То, что я тебе хочу предложить, очень необычно, — сказал он, — но если ты согласишься, твои старые дни будут обеспечены, а моя жизнь спасена. Занимай место умершего. Внешне ты от него не отличаешься; конечно, ты не такой упитанный, как он, но мы что-нибудь подложим тебе под одежду, и через некоторое время от хорошей еды ты поправишься.
Если у старшего Леберюля и была какая-то тень сомнения, от последних слов его брата она исчезла.
И они принялись за дело. Жоаким втаскивал труп, в то время как Аженор готовил инструменты. Операция «разоблачение» оказалась непростой, нельзя было повредить маску, потому что впоследствии её надо было использовать вновь.
Роняя капли пота на свечу, они возились целый час над трупом, который лежал на столе, как пациент, которому делают хирургическую операцию. Наконец последняя заклёпка отскочила, скрипнули ржавые шарниры, и железное лицо отсоединилось от человеческого. И тут оба хитреца вскрикнули и, упав на колени, стали креститься (они крестились одним именем, потому что были братьями).
— Да это же король! — пробормотал Аженор.
В самом деле, их глазам предстало бурбонское лицо Людовика Четырнадцатого. Лицо было одутловатым от заточения и бледным, потому что было закрыто от воздуха столько и столько лет!
— Кажется, я понял, — прошептал Жоаким через некоторое время.
— Что? — спросил старший брат на одном выдохе.
— В Париже ходят слухи. Говорят, что у нашего короля Людовика есть брат-близнец. Возникла проблема с наследованием престола. Короли всегда хотят, чтобы у них был мальчик, но для них просто несчастье, когда их сразу двое. Один из них оказался лишним. И его убрали…
— Выбор, наверное, был непростым, — подумал вслух Аженор.
— Это опять проделки Ришелье, — сказал Жоаким. — Надо было обеспечить наследование в почёте и уважении, это его почерк! Я понимаю, почему Людовик Четырнадцатый надел на него маску и заточил его. Он не мог его оставить на свободе.
После того как они высказали ещё много уместных соображений, они предали земле покойного в соседнем поле, предварительно сняв с него одежды. После чего Жоаким надел на своего брата железную маску.
Начало светать, когда два брата добрались до харчевни. Хозяин уже поднялся, а также и люди из эскорта. Они широко открыли глаза, увидев, как их начальник подъезжает вместе с пленником. Но Леберюль-младший успокоил их.
— Монсеньор пленник съел слишком
Несколько позже отряд удалялся от деревни, оставив в жирной бургундской земле труп того, кого эта дурацкая (и прямо-таки национальная) лотерея лишила французского трона.
Аженор Леберюль прекрасно сыграл свою роль до 1703 года, когда умер сытым и окружённым вниманием и почётом.
(Отрывок из «Железной Маски в тапочках». Мемуары Нини-Подшьен, племянницы начальника Бастилии)
Тринадцатый урок:
Регентство. Людовик XV
Температуры смягчились.
Внешний термометр показывает двадцать градусов, тогда как мой внутренний (о, насколько) объявляет тридцать восемь. Фелиси сразу же повеселела. Она вырывает у меня обещание не выходить ещё из дому сегодня. Я подчиняюсь. Похоже, шляпный рецепт доктора Берюрье из Канского Университета Рубца и Потрохов мне помог.
Мою комнату заливает свет. Пчела бьётся о стекло, прося вида на жительство, а в вазе стоят свежие цветы. Все эти описания — это для того, чтобы вы почувствовали приятный уют, который меня окружает.
Пока я думаю, удалось ли мне это, звонок двери разрывает тишину дома, как торговка рыбой разрывает газету, чтобы завернуть в неё свою макрель.
Через несколько секунд после того, как протрубил рог, маман вводит нашего славного коллегу (и, как ни странно, друга), старшего инспектора Пино. Вы, все, кто входит в состав большой семьи моих преданных друзей, знаете Пинюшета; но для новеньких, тех, кто ещё не знаком с санантониевским фольклором, я его опишу в трёх словах, как сказал бы мой товарищ Александр Дюма (человек, который мог бы написать «Десять маленьких негритят», у него на службе их было много!).
Пинюш — это старый хрыч! Он милый, любезный и с насморком. Худой. У него бесцветные волосы, побитые молью, и жёлтые от никотина усы, гноящиеся глаза, опущенные веки, нос как позвоночник козы. Он зануда. Он болтлив и упрям в своей монотонной болтливости, которая течёт с его усов, как мутная вода в канаве. У него поношенная одежда, рубашки с латаными воротниками из неожиданных тканей. Он носит длинные кальсоны (но это между нами!), а его фетровая шляпа, надвинутая на лоб, восхитила бы Людовика Одиннадцатого.
Он входит с улыбкой на лице и бутылкой рома под мышкой.
— Так, и где же больной? — спрашивает он для настройки голоса.
— Надо же! — говорю я. — Пинюшинский! Как мило, что ты до нас добрался, мой преподобный.
— Не беда, — уверяет милейшая рухлядь. — Мне как раз надо было забрать свой «Пежо-202» из мастерской. Его подремонтировали после пробега четыреста тысяч километров… В общем, подстегнули кнутом!
— Бедное животное, стегать кнутом в его возрасте! — сочувствую я, показывая на стул.