История христианской Церкви. Том II. Доникейское христианство (100 — 325 г. по P. ?.)
Шрифт:
Тертуллиан нес служение в Карфагене как монтанистский пресвитер и писатель. Умер он, по сообщению Иеронима, в глубокой старости (по некоторым данным, около 220 г., по другим — не ранее 240 г.); точная дата его смерти, как и ее причина, неизвестны. Его последователи в Африке, называвшие себя тертул–лианцами, существовали до времен Августина, в V веке, и, вероятно, занимали промежуточную позицию между собственно монтанистами и католической церковью. Мнение о том, что Тертуллиан со временем вернулся в лоно католицизма, совершенно необоснованно.
Странно, что этот самый сильный защитник древнекатолической ортодоксии и учитель Киприана, сторонника церковной иерархии, был схизматиком и антагонистом Рима. Но его отличали южный темперамент и резкость пунического характера, а также тот смелый дух независимости, который некогда побуждал его родной город Карфаген в ходе войны, продолжавшейся более ста лет [1567] , к противостоянию возрастающей власти города на семи холмах у реки Тибр. Тертуллиан — истинный представитель африканской церкви, в которой схожий антагонизм проявлялся не только среди донатистов, но даже среди ведущих защитников католицизма. Киприан умер, не соглашаясь с Римом по вопросу крещения еретиков, да и Августин, сыгравший величайшую роль в формировании системы католического вероучения, оказался одновременно, благодаря своим антипелагианским
1567
264 — 146 г. до P. X.
Здесь мы находим несколько интересных точек соприкосновения с Ипполитом. Он был младшим современником Тертуллиана, хотя, насколько нам известно, они никогда не встречались. Оба защищали католическую ортодоксию от ереси, однако оба выступали против Рима. Ипполит обвинял двух пап в ереси и слабости дисциплины, однако, ввиду предполагаемого покаяния и мученичества (о которых сообщает Пруденций почти два века спустя), он был канонизирован Римской церковью; африканский богослов не удостоился подобной чести, хотя был более великим и полезным человеком.
II. Характер.Тертуллиан обладал редкой гениальностью, мыслил очень свежо и оригинально, но притом был сварлив, шумен и эксцентричен. Он отличался живостью фантазии, остротой ума, проницательностью, полемической ловкостью и моральной искренностью, но ему недоставало ясности, умеренности и гармоничности. Он был больше похож на бурный горный поток, чем на спокойную, прозрачную равнинную реку. Ему так и не удалось обуздать свой пылкий нрав, хотя он искренне старался это сделать [1568] . Его убеждения были очень сильны, и он никогда не колебался высказывать их без страха и лицеприятия.
1568
См. его собственное скорбное признание в De Patient.,с. 1: «Miserrimus ego semper oeger caloribus impatientioe».
Как почти у всех великих людей, в его характере сочетались странные противоположности. Здесь мы снова вспоминаем Лютера, хотя для деятеля Реформации не были характерны аскетическая мрачность и суровость африканского отца церкви и, наряду со всей его титанической энергией, он являл доброе спокойствие и детскую простоту, совершенно не свойственные последнему. Тертуллиан с энтузиазмом настаивает на божественном безумии Евангелия и с возвышенным презрением относится к миру, к науке и искусству, однако его произведения — сокровищница древних знаний, а не только новых, поразительных и плодотворных идей. Он называет греческих философов патриархами всех ересей и с насмешкой спрашивает: «Что общего у академии с церковью? что общего у Христа с Платоном — у Иерусалима с Афинами?» Без колебаний он оскорбляет величайший природный дар, сделанный Богом человеку, занимая позицию, выражающуюся формулой «credo quia absurdum est»{«верую, потому что абсурдно»}. Однако разум оказывает ему неоценимую поддержку в борьбе с его антагонистами [1569] . Он отстаивает принцип авторитета церкви и предания, убедительно и искренне выступая против всех ересей, однако, став монтанистом, он с не меньшей энергией отстаивает Ъвое право частного суждения и индивидуального протеста [1570] . Тертуллиан остро ощущает греховность человеческой природы и абсолютную потребность в моральном возрождении, однако он объявляет, что душа рождается христианской и не способна обрести покой, кроме как во Христе. «Свидетельства души, — пишет он, — так же истинны, как просты; так же просты, как популярны; так же популярны, как божественны». Он — прямая противоположность гениального, менее сурового, но более образованного и вдумчивого Оригена. Он придерживается строжайших сверхприродных принципов, однако он — самый решительный реалист и считает даже Бога и душу обладающими телом, то есть плотской, зримой субстанцией; александрийские идеалисты же говорили о Боге как о чистом духе и могли представить себе человеческую душу, существующую без тела и до его возникновения. Богословие Тертуллиана вращается вокруг павловского противопоставления греха и благодати и прокладывает путь для латинской антропологии и сотериологии, которые позже были разработаны его соотечественником Августином, мыслившим в сходном ключе, но более ясно, спокойно и обдуманно. Что касается оппонентов, будь они язычники, иудеи, еретики или католики, то Тертуллиан, как и Лютер, относится к ним без снисходительности и особого уважения. С настойчивостью умелого адвоката он ловит их на противоречиях самим себе, использует каждую зацепку, загоняя их в угол, засыпает их доводами, софизмами, изречениями и саркастическими замечаниями, немилосердно подстегивает их, почти всегда выставляет их смешными и достойными презрения. Его полемика оставляет повсюду кровавые следы. Удивительно, что его не убили язычники и не отлучили от церкви католики.
1569
Подобным образом Лютер, сам будучи одним из наиболее оригинальных и плодотворных мыслителей, иногда неразумно оскорбляет разум, называя его любовницей дьявола.
1570
В этом кажущемся противоречии Лютер тоже похож на Тертуллиана: он сражался с католичеством на основании частного суждения, а последователи Цвингли, анабаптисты и все сектанты («Schw"arm — und Rottengeister», как он называл их) — на основании католического авторитета; он осуждал «проклятого язычника Аристотеля» как отца папской схоластики и использовал схоластические понятия, выступая против Цвингли по вопросу вездесущности тела Христа.
Стиль его — очень характерный, соответствующий его мышлению. Он резок, обрывист, лаконичен, сентенциозен, нервен, образен, полон гипербол, внезапных поворотов, юридических терминов, африканских провинциализмов, устаревших или вульгарных латинизмов [1571] . Тертуллиан употребляет много латинизированных греческих слов и новых выражений, в его языке много грубых, угловатых и туманных мест; иногда, как при извержении вулкана, драгоценные камни и мусор сплавляются в странных сочетаниях или он, как пенящийся поток, обрушивается на скалы и сметает все на своем пути. Тертуллиану суждено было стать создателем латинского церковного языка [1572] .
1571
Согласно Неандеру, самому компетентному специалисту по латинской древности. В провинциях и колониях термины и выражения часто сохраняются после того, как они вышли из употребления в столице и на родине языка. Ренан говорит о Тертуллиане (Marc–Aur`ele,р. 456): «La "lingua volgata" d'Afrique contribua ainsi dans une large part a la formation de la langue eccl'esiastique de l'Occident, et ainsi elle exerca une influence d'ecisive sur nos langues modernes. Mais il r'esulta de l`a une autre cons'equence; c'est que les textes fondamenteaux de la litt'erature latine chr'etienne furent 'ecrits dans une langue que lettr'es d'Italie trouv`erent barbare et corrompue, ce qui plus tard donna occasion de la part des rh'eteurs a des objections et a des 'epigrammes sans fin»{Разговорный язык Африки таким образом внес вклад в формирование церковного языка Запада и оказал тем самым решающее влияние на наши современные языки. Но это имело и еще одно следствие, а именно, что основополагающие тексты латинской христианской литературы были написаны на языке, который образованные люди Италии восприняли как варварский и искаженный, так что впоследствии у владевших ораторским искусством появился повод для бесконечных возражений и эпиграмм}. См. также труды Ронша, Верчеллоне, Каулена, Ранке и Циглера об Итале и Вульгате.
1572
Рункен называет Тертуллиана «Latinitatis pessimum auctorem»,а епископ Кей — «самым грубым и непонятным из авторов», но Нибур (Niebuhr, Lectures on Ancient History,vol. II, p. 54), Элер (Oehler, Op.III. 720) и Холмс (переведший труд Тертуллиана против Маркиона, р. ix) более благосклонно отзываются о его стиле, как по преимуществу «резком и решительном выражении резких и решительных мыслей». Ренан (Marc–Aur`ele,р. 456) называет Тертуллиана страннейшим литературным явлением: «un m'elange inou"i de talent, de fausset'e d'esprit, d''eloquence et de mauvaise go^ut; grand 'ecrivain, si l'on admet que sacrifier toute grammaire et toute correction a l'effet sois bien 'ecrire»{непосредственная смесь таланта, лукавого остроумия, красноречия и дурновкусия; великий писатель, если считать, что жертвовать грамматикой и правильностью ради эффекта значит хорошо писать}. Кардинал Ньюмен называет его «самым сильным писателем первых веков» (Tracts, Theol. and Eccles.,p. 219).
Короче говоря, мы видим в этом замечательном человеке брожение нового творения в интеллектуальной и моральной сфере, но еще не вполне освободившееся от уз хаотической тьмы, не приведенное в ясный и прекрасный порядок.
I. Известные цитаты из произведений Тертуллиана
Философия гонений:
«Semen est sanguis Christianorum»
Человеческая душа и христианство (она сотворена для Христа, но требует рождения свыше): «Testmonium animae natorauter Christiana»
«Fiunt, non nascuntur Christians
Христос есть Истина, а не обычай (против традиционализма):
«Christus Veritas est, non consuetudo»
О всеобщем священстве мирян (против исключительности иерархии):
«Nonne et laici sacerdotessumus?»
О религиозной свободе как неотъемлемом праве человека (против принуждения и гонений): «Humani juris et naturalis potestatis est unicuique quod PUTAVERiT col`ere» (Ad Scap.2; см. также Apol.14 и отрывки, цитируемые в §13). Доктор Баур (Kirchengesch.I. 428) говорит: «Примечательно, что уже древнейшие христианские апологеты, отстаивая христианскую веру, склонялись к протестантскому принципу свободы веры и совести [и, добавили бы мы, публичного поклонения] как неотъемлемой части религии, в противовес их языческим оппонентам». Далее он цитирует Тертуллиана как первого, кто ясно сформулировал этот принцип.
II. Оценки Тертуллиана как личности и автора
Неандер (Neander, Ch. Hist.I. 683 sq., переводчик Torrey):
«Тертуллиан особенно привлекает наше внимание и как первый представитель богословской тенденции северо–африканской церкви, и как представитель монтанистского образа мыслей. Этот человек обладал пылким и глубоким духом, был способен на горячие и сильные чувства; склонен был вкладывать всего себя, всю свою душу и силы в предмет своей любви и сурово отвергать все, что было ему чуждо. Он владел обширными и разнообразными знаниями, но они накапливались случайным образом, без научной системы. Глубина его мысли не сопровождается логической ясностью и здравостью: богатое и необузданное воображение, существующее в мире чувственных образов, управляло им. Его пыл и страстность, а также его предыдущий опыт адвоката и оратора побуждали его, особенно в споре, прибегать к риторическим преувеличениям. Когда он отстаивает дело, в истинности которого он убежден, мы часто видим в нем адвоката, единственная забота которого — выдвинуть все доводы, которые могут помочь его делу, истинные они или просто софизмы; в таких случаях сама необузданность его ума уводит его в сторону от простого ощущения истины. Этот человек — явление, привлекающее к себе особое внимание историка христианства, так как именно христианство вдохновляет его жизнь и мысли; именно в христианстве его уму открылся совершенно новый и богатый внутренний мир; но закваске христианства пришлось сначала пропитать и полностью преобразовать эту страстную, дерзкую и грубую натуру. Мы обнаруживаем новое вино в старом мехе; и осадок, который в нем образовался, вполне может смутить неопытного судью. Тертуллиан часто несет в себе больше, чем способен выразить: его стремительный ум не мог подыскать подходящие выражения. Ему пришлось создаватьязык для новой духовной темы — из грубой пунической латыни — без помощи логического и грамматического образования, в поспешной попытке облечь в слова поток мыслей и чувств его пылкой натуры. Поэтому его выражения часто сложны и непонятны, но отсюда и оригинальные, неожиданные повороты в представлении идей. Вот почему этот великий учитель церкви, в котором великие дары сочетались с великими недостатками, так часто был неправильно понят теми, кто не мог дружелюбно относиться к духу, пребывающему в столь непривлекательном обличий».