История христианской Церкви. Том II. Доникейское христианство (100 — 325 г. по P. ?.)
Шрифт:
Среди безрадостной пустыни языческого разврата небольшие и презираемые группы христиан представляли собой оазисы, полные жизни и надежды. Это была соль земли и свет миру. Нищие с точки зрения этого мира, они хранили нетленные сокровища царства небесного. Кроткие и смиренные сердцем, христиане, по обетованию Господа, должны были получить в наследство землю, не сделав ни одного удара мечом. Они покоряли, подчиняясь, — завоевывали венец жизни страданиями и смертью.
Превосходство принципов христианской этики над языческими моральными стандартами даже в их самом лучшем проявлении признают все. Превосходство примера Христа над всеми языческими мудрецами тоже общепризнанно. Сила Его несравненного примера была и остается столь же велика, что и сила Его учения. Во все века она была прообразом всякой чистоты и благости. Но хотя добродетель и благодать остаются прежними, каждый период имеет свой неповторимый моральный облик. Доникейская эпоха отличалась полным отказом от мирского, героическим терпением перед лицом страданий и гонений, презрением к смерти и надеждой на воскресение, сильным чувством братства и активной благотворительностью.
Христианство никогда не действует напоказ. Его важнейшие дела незаметны и направлены внутрь. Роль Божьей благодати обычно ускользает от внимания историка, она откроется только в великий день суда, когда все тайное станет явным. Кто может измерить глубину и широту всех благословенных проявлений прощения, мира, благодарности, веры в Бога, любви к Богу и человеку, кротости и смирения, терпения и самоотречения, распустившихся, подобно весенним цветам, на
635
См. §2.
С возмущением опровергая хулу язычников и уверенно указывая на непритворное благочестие, братскую любовь, любовь к врагам, чистоту и целомудрие, верность и искренность, кротость и терпение исповедующих имя Иисуса, апологеты говорят о ежедневном опыте христиан на основании личных наблюдений. «Мы, некогда служившие похоти, — без преувеличения мог сказать Иустин Мученик, — теперь наслаждаемся только моральной чистотой; мы, когда–то следовавшие за волшебством, теперь посвятили себя вечному благому Богу; мы, когда–то любившие выгоду больше всего, теперь отдаем то, что имеем, для общего использования, и делимся со всеми нуждающимися; мы, когда–то ненавидевшие и убивавшие друг друга, не любившие чужаков из–за разницы в обычаях, теперь, после явления Христа, живем с ними, молимся о своих врагах, стараемся убедить тех, кто ненавидит нас без причины, что они могут согласовать свою жизнь со славным учением Христа и получить от правящего всем Бога те же благословения, что и мы». Тертуллиан мог хвалиться тем, что не знает ни одного христианина, пострадавшего от руки палача за что–либо, кроме своей религии. Минуций Феликс говорит язычникам [636] : «Вы запрещаете прелюбодеяние по закону, но творите его втайне; вы наказываете преступников только за явное действие; мы же считаем преступными даже подобные мысли. Вы боитесь осуждения других, мы же трепещем только перед собственной совестью, когда становимся христианами. Ваши тюрьмы переполнены преступниками, но они все язычники, там нет ни одного христианина, если только он не отступник». Даже Плиний сообщал Траяну, что христиане, которых он допрашивал на дыбе о характере их религии, связали себя клятвой никогда не воровать, не грабить, не прелюбодействовать, не нарушать слово — и это в то время, когда вокруг изобиловал обман, нечистота и разврат всякого рода. Другой язычник, Лукиан, свидетельствует о доброжелательности и милосердии христиан к страдающим братьям, хотя и пытается высмеять эту добродетель как глупую слабость в век безграничного эгоизма.
636
Octavius,cap. 35.
Смиренное и мучительное положение церкви под гнетом властей делало лицемерие более редким, чем в периоды мира, и способствовало развитию героических добродетелей. Христианам нравилось считать себя воинами Христа, сражающимися под победоносным знаменем креста против греха, мира и дьявола. Обет крещения был их клятвой в вечной верности [637] ; Апостольский символ веры — их паролем [638] ; знак креста на лбу — знаком их служения [639] ; устояние, отвага и верность до смерти — их основными добродетелями; небесное блаженство — обещанной им наградой. «Ни один воин, — восклицает Тертуллиан, обращаясь к исповедникам, — не отправляется на битву со своих игрищ или из своей спальни — но из лагеря, где он тренируется и привыкает ко всяческим неудобствам. Даже в мирное время воины учатся терпеть трудности и усталость, занимаясь разными военными упражнениями, чтобы ни душа, ни тело не ослабевали… Вы сражаетесь за благое дело, живой Бог судит об исходе схватки, Святой Дух ведет вас, вечная слава — ваша награда». Сюда можно добавить красноречивый отрывок из Минуция Феликса [640] : «Как прекрасен в глазах Бога вид христианина, входящего со списками своих страданий, с благородной твердостью сносящего угрозы и пытки, с презрительной усмешкой идущего на смерть под крики людей и оскорбления палачей, когда он смело отстаивает свою свободу перед лицом царей и князей и подчиняется Богу, Которому служит, когда, подобно победителю, он одерживает триумф над судьей, который его осуждает. Ибо воистину побеждает тот, кто получает то, за что сражался. Он сражается на виду у Бога и получает венец вечный. Вы возвысили до небес своих страдальцев–стоиков, таких как Сцевола, которому не удалось убить царя и который добровольно сжег свою промахнувшуюся руку. Но сколь многие из нас отдали на сожжение не только одну руку, но все тело, без сожалений, в то время как избавление было им доступно! Но зачем мне сравнивать наших старейшин с вашими Муцием, или Аквилием, или Регулом, в то время как даже наши дети, наши сыновья и дочери, вдохновленные терпением, презирают ваши дыбы и диких зверей и все прочие орудия вашей жестокости? Конечно же, только веская причина может побудить людей страдать, и ничто, кроме Всемогущей силы, не может поддержать их в их страданиях».
637
Sacramentum militiae Christianae.
638
Symbolum,или tessera militaris.
639
Character militaris, stigma militare.
640
Octavius,cap. 37.
Но, с другой стороны, жизнь христиан до Константина часто подвергается неоправданной идеализации. Человеческая природа всегда остается прежней, и нам следовало бы ожидать, что какие–то недостатки мы найдем даже в апостольской церкви. Послание Киприана однозначно свидетельствует, что и тогда в христианской среде наблюдалось быстрое ослабление рвения, особенно в спокойные перерывы между гонениями, а при возобновлении гонений множество отступников порочили имя христиан. Нередко самые выдающиеся добродетели, отвага перед лицом смерти и строгость морали вырождались в неразумный фанатизм и неестественную суровость.
§95. Церковь и публичные развлечения
Тертуллиан: De Spectaculis.О римских зрелищах см. большой список литературы в Friedlaender, II. 255–580 (5 thed.).
Христианство — это не ханжеская
Сравните эти качества с популярными пристрастиями язычников: театром, цирком и ареной, которые изначально были связаны с праздниками в честь богов, но давно уже утратили религиозный характер и выродились в колыбель порока. Некогда, в лучший период истории Греции, когда творили Эсхил и Софокл, театр был школой общественной морали, но ко временам Августа там ставили только низкопробные комедии и надуманные трагедии с роскошными декорациями, фривольной музыкой и безнравственными танцами [641] . Тертуллиан пишет о нем как о храме Венеры и Вакха, которые близки друг к другу как покровители похоти и пьянства [642] . В цирке устраивались гонки лошадей и колесниц, охота на диких зверей, военные парады и спортивные состязания, привлекавшие громадные толпы людей. «Нетерпеливая толпа, — говорит историк Рима эпохи упадка [643] , — устремлялась туда на рассвете, чтобы занять места, и многие проводили бессонную и беспокойную ночь в ближайших портиках. С утра и до вечера, не обращая внимания на солнце и дождь, зрители, которых иногда собиралось до четырехсот тысяч, не отрывали глаз от зрелища; они неотрывно смотрели на лошадей и колесничих, испытывая волнение и страх, ожидая победы тех, за кого болели. Казалось, будто счастье Рима зависит от исхода гонок. То же самое неумеренное рвение побуждало их кричать и аплодировать, когда они наблюдали охоту на диких зверей и посещали разнообразные театральные представления».
641
Friedlaender, II. 391: «Neben den gewaltigen Aufregungenm die Circus und Arena boten, konnte die B"uhne ihre Anziehungskraft f"ur die Massen nur durch unedle Mittel behaupten durch rohe Belustigung und raffinirten Sinnenkitzel: und so hat sie, statt dem verderblichen Einfluss jener anderen Schauspiele die Wage zu halten, zur Corruption und Verwilderung Roms nicht am wenigsten beigetragen».
642
De Spectac,c. 10. См. также Минуций Феликс, Octav.,с. 37.
643
Gibbon, ch. XXXI (vol. III. 384, ed. Smith).
Из этих публичных зрелищ наиболее популярными и в то же время наиболее нечеловеческими и грубыми были гладиаторские бои на арене. Там убийство превращалось в искусство, и от восхода до заката множество людей и зверей приносились в жертву варварскому любопытству и жажде крови. При открытии амфитеатра Флавия за один день было убито (согласно разным источникам) от пяти до девяти тысяч диких зверей. Не менее десяти тысяч гладиаторов сражались на праздниках, которые Траян устроил для римлян после завоевания Дакии и которые продолжались четыре месяца (107 г. по P. X.). При Пробе (281 г. по P. X.) за один день было убито сто львов, сто львиц, двести леопардов, триста медведей и тысяча диких кабанов [644] . Говорят, что зрелища, устраиваемые бездарным императором Карином (284), выбиравшим своих фаворитов и даже министров из отбросов общества, превосходили те, которые устраивали его предшественники. Гладиаторами становились осужденные преступники, военнопленные, рабы и профессиональные борцы; во времена гонений невинных христиан бросали львам и тиграм. На арену выходили раскрашенные британские дикари, светловолосые германцы с берегов Рейна и Дуная, африканские негры и привезенные со всех частей света дикие звери, которые были тогда гораздо многочисленнее, чем теперь. Домициан устраивал бои карликов и женщин.
644
Gibbon, ch. XII (I. 646).
Императоры поощряли эти разнообразные бесчинства, бывшие самым верным средством завоевания популярности среди народа, требовавшего рапет et circenses [645] .Громадные суммы денег из общественной казны и частных кошельков тратились на их организацию. Август подавал здесь пример. Нерон был настолько экстравагантен и либерален в этом отношении, что народ прощал ему его ужасные пороки и даже желал его возвращения с того света. Экономный Веспасиан построил самый дорогой и громадный амфитеатр, когда–либо виденный миром, инкрустированный мрамором, украшенный статуями, отделанный золотом, серебром и янтарем. Тит после захвата Иерусалима отдал тысячи пленных иудеев восточным провинциям, чтобы они были убиты на арене. Даже Траян и Марк Аврелий выделяли много средств на зрелища, и последний, хоть и был стоиком, поручал богатейшим из сенаторов удовлетворять общественные вкусы, когда он отсутствовал в Риме. Некоторые императоры, такие как Нерон, Коммод и Каракалла, настолько утратили чувство собственного достоинства, что принимали сами участие и искали славы в театральных и гладиаторских выступлениях. Нерон умер от своей собственной руки, воскликнув при этом: «Какой артист погибает в моем лице!» Коммод семьсот тридцать пять раз выступал на сцене в роли Геркулеса с дубиной в руках и в львиной шкуре и (из безопасного положения) убил бесчисленное множество зверей и людей.
645
Хлеба и зрелищ. — Прим. изд.
Любовь к театральным зрелищам была характерна не только для Рима, она распространилась по провинциям. В каждом крупном городе был амфитеатр, и это было самое впечатляющее здание, как мы можем наблюдать и сегодня, глядя на руины Помпей, Капуи, Поццуоли, Вероны, Нима, Отуна (Августодунума) и других мест [646] .
Общественное мнение относилось к этим деморализующим развлечениям благосклонно. Несогласных почти не было [647] . Даже такой благородный язычник, как Цицерон, хвалил их как превосходную школу храбрости и презрения к смерти. Эпиктет упоминает о них с безразличием. Сенека — единственный римский автор, который (в одном из своих поздних произведений) осуждает кровавые зрелища с гуманистической точки зрения, но безрезультатно. У язычников не было должного представления о святости человеческой жизни. Даже стоическая философия, которая могла не одобрять кровавые игры, как грубые и негуманные, не осуждала их как грех убийства.
646
См. большой список амфитеатров во Friedlaender, II. 502–566.
647
Firedlaender, II. 370: «In der ganzen r"omischen Literatur begengen wir kaum einer Aeusserung des Abscheus, den die heutige Welt gegen diese unmenschlichen Lustbarkeiten empfindet. In der Regel werden die Fechterspiele mit der gr"ossten Gleichgiltigkeit erw"ahnt. Die Kinder spielen Gladiatoren wie jetzt in Andalusien Stier und Matador».