Чтение онлайн

на главную

Жанры

Шрифт:

Выделив два типа биографических повествований (те, которые соответствуют расхожим представлениям о благе, и те, которые их проблематизируют), мы можем выделить две исторические ситуации, которые придают актуальность каждой из этих разновидностей биографических текстов. Первая ситуация «реставраторская», которая, говоря словами Бориса Дубина, наступает после «постепенной рутинизации „революционного“ импульса, нормализация существования», — например, биографии революционеров, создающиеся в послереволюционный период (Дубин 2001: 101). В более широком плане такие повествования всегда ориентированы на поддержание существующих ценностей и выполняют «консервирующую» функцию. Появление биографий второго типа оказывается возможным в ином социально-историческом контексте и связано с оживлением публичной жизни, общей либерализацией, ослаблением цензуры, что находит свое воплощение в увеличении количества тем, подлежащих свободному обсуждению на страницах периодической печати (в России XIX века это эпоха, начавшаяся после смерти Николая I). Такой вид жизнеописаний становится актуальным в эпохи, когда возникает необходимость рефлексии над собственным опытом, а жизнь утрачивает однозначность и предзаданность.

В этой статье мы постараемся описать функционирование биографических текстов, то есть «социологизировать» антагонизм, существующий

между двумя типами биографических нарративов, связав его с конкретной исторической ситуацией, с эпохой, когда человек особенно остро ощущает потребность в том, чтобы ответить на вопросы, задаваемые временем, когда традиционные представления ставятся под вопрос, а «взросление» человека оказывается невозможным без взросления общества, в котором он живет. Биографический текст будет рассматриваться нами как способ производства знания об обществе, вовлеченного в процесс самопознания и становления, процесс, который характеризует эпоху современности.

В первом номере журнала «Отечественные записки» за 1847 год вышла статья молодого критика Валериана Майкова «Нечто о русской литературе в 1846 году», где он констатирует следующий факт: «настоящее время» — это переходный период, «краткий миг всеобщаго раздумья, всеобщей самостоятельности, всеобщаго порыва к обнаружению своей личности» (Майков 1847: 1–2) [233] . Ровно через год в тех же «Отечественных записках» выходит статья либерального публициста А. Д. Галахова «Русская литература в 1847 году», где он называет настоящую эпоху — «эпохой современности». Одной из основных черт этой эпохи является изменение соотношения между прошлым и будущим: «Прогресс, устремляя человечество вперед, действует и обратно: все, выработанное человечеством, освящается новым светом, представляется под новою точкой зрения. Останавливаясь при новейшем миросозерцании, мы или отрицаем то, что прежде считалось истинным, или, наконец, приобретаем новое, чего не знали прежде: в результате подобных отрицаний и положений выходит яснейшее открытие истины. <…> Основание, в силу которого мы отрекаемся от чего-либо или возвращаемся к чему-нибудь, было плодом новейших приобретений, позднейших исследований и само дает плод — положит основание следующему миросозерцанию» (Галахов 1848: 2).

233

П. В. Анненков в своих воспоминаниях «Замечательное десятилетие 1838–1848» относит начало этого периода к тридцатым годам: «Образованный русский мир как бы впервые очнулся к 30-м годам, как будто внезапно почувствовал невозможность жить в том растерянном умственном и нравственном положении, в каком оставался дотоле. Общество уже не слушало приглашений отдаться просто течению событий и молча плыть за ними, не спрашивая куда его несет ветер. Все люди, мало-мальски пробужденные к мысли, принялись около этого времени искать, с жаром и алчностью голодных умов, основ для сознательного разумного существования на Руси. Само собою разумеется, что с первых же шагов они приведены были к необходимости, прежде всего, добраться до внутреннего смысла русской истории, до ясных воззрений на старые учреждения, управлявшие некогда политическою и домашнею жизнью народа, и до правильного понимания новых учреждений, заменивших прежде бывшие» (Анненков 1928: 315–316).

А. Д. Галахов выделяет следующие особенности эпохи современности: «субъективность» и интерес к личности («история человечества открыла истинную цель его стремлений: развитие личности человека во всей ея истине и полноте» (Галахов 1848: 3)), право критически относиться к тому, что прежде принималось на веру («отрицать то, что прежде считалось истинным»), и необходимость нести ответственность за свой выбор. Настоящая эпоха — постоянный поиск истины, открытие и переинтерпретация опыта, который может прояснить бытие человека, живущего с другими людьми, в обществе, вовлеченном в процесс становления и самопознания.

Требования современностикритически относиться ко всему, что окружает человека и составляет его жизнь, нашли свое выражение в функционировании некоторых социальных институций, таких, например, как периодическая печать и книжный рынок. В историческом плане активизация публичной жизни, а также появление интереса к тем событиям, в которых она выражается наиболее полно, являются следствием политических перипетий, произошедших «в последние тридцать лет», которые «сделали людей любопытными, внимательными ко всем происшествиям» и «распространили вкус к чтению» (см. Фаддей Булгарин «О цензуре в России и книгопечатании вообще» (1826) в кн.: Видок Фиглярин 1998: 47). «Смирдинская эпоха» русской словесности предельно коммерциализировала этот коммуникативный потенциал, формируя регулярный рынок потребителей печатной продукции, а толстые журналы (начиная с 1840-х годов) создавали пространство для интеллектуальной дискуссии. Развитие периодической печати, которая все более и более оперативно откликалась на актуальные события современной жизни, постепенно трансформировало непосредственное взаимодействие людей в гостиных, вынося обсуждения значимых событий на страницы периодики, что, как отмечал в уже цитировавшейся записке Булгарин, отвечало необходимости «в нравственном и политическом воспитании публики» (Видок Фиглярин 1998: 47) [234] .

234

Стоит отметить, что наиболее известные риторики XIX века (например, К. Зеленецкого) отводили биографиям, как, впрочем, и некрологам (рассматривавшимся в качестве их разновидности), место именно на страницах периодических изданий: «(биографии] печатаются обыкновенно в журналах и ведомостях» (Зеленецкий 1849: 70–71). На этом основании можно сделать вывод об «информативном статусе» этих жанров. В виде отдельных книг биографии (в большинстве случаев) выходили уже позднее.

Распространившийся среди русской публики «вкус к чтению» косвенным образом стимулирует и биографическое творчество, в той мере, в какой чтение документальных рассказов о жизни может быть интересным и занимательным [235] . Само понятие интерестребует в данном случае прояснения, если предположить, что интерес, который испытывает читатель вымышленных повествований, и интерес от чтения произведений документального характера представляют собой явления различного порядка.

235

Рост интереса к чтению мемуарной литературы выражается в резком увеличении количества публикаций за период 1861–1890 годов. По подсчетам А. Г. Тартаковского, за этот период было опубликовано 105 публикаций против 68 за период 1831–1860 годов и 52 за период 1800–1830 годов. Соответственно 34 % против 22 % и 17 %. См.: Тартаковский 1991: 109.

Попытку концептуализации этого понятия мы находим в знаменитой статье «Стихотворения Кольцова», опубликованной в «Отечественных записках» в 1846 году, где уже упоминавшийся критик Валериан Майков фактически создает целую психологическую теорию восприятия произведений искусства и того, что он называет «фактами действительности». В основе этой теории лежат понятия занимательность/любознательность/любопытство, с одной стороны, и интерес— с другой. Например, рассуждает Майков, чудесное— любопытно и занимательно, поскольку связано с процессом «обращения фантома и иероглифа в реальное и понятное» (Майков 1846: 16). Это процесс превращения необычного и диковинного в нечто знакомое. Однако, как пишет критик, для того, чтобы возник интерес,этого недостаточно: последний возникает только тогда, когда мы открываем в окружающем мире часть «самих себя». Именно «человеческая сторона», продолжает Майков, «остается для нас всегда полною интереса, потому что мы не можем не чувствовать при мысли о ней того же, что чувствуем при мысли о самих себе» (Майков 1846: 16). Интересное противостоит занимательному/любопытному так же, как близкое и привычное противостоит социально далекому и непривычному. В той мере, в какой воображение позволяет установить тождество между своей собственной жизнью и жизнью близкого другого, оно, связывая воедино различные феномены, должно делать ее интересной.

Если понятие интерес(так же, как воображениеи симпатия)является основополагающим для функционирования биографических текстов — здесь хорошо ощущаются антропологические веяния эпохи, связанные с рецепцией идей Людвига Фейербаха, — то мы можем наполнить его реальным содержанием, связав с различными группами читателей. Очевидно, что различные типы биографических повествований связаны с различным типом функционирования текстов и их рецепции.

Обозначим одну из таких групп публикой,понимая под этим не только определенную читательскую среду, но и определенный способ восприятия текста. Одним из первых, кто постарался концептуализировать это понятие, был Фаддей Булгарин, определявший публику как социальную категорию, которая находится «на среднем заломе лестницы», отдаляясь от всего, «что отстало от верхних ступеней и подвинулось с нижних» (Булгарин 1836: 391) [236] . Описывая публику как среднее сословие,Булгарин отмечает роль, которую играют чтение и пресса для его формирования: «это состояние самое многочисленное, по большей части образовавшееся само собою, посредством чтения и взаимнаго сообщения идей, составляет так называемую русскую публику» (Видок Фиглярин 1998: 46). Само используемое здесь определение «средний», среднее сословиенесет в себе определенную двойственность: прилагательное средниймогло восприниматься не как термин метаописания, а как оценочное высказывание (средний в значении посредственный). Это, например, обыгрывается А. В. Никитенко в биографическом очерке, посвященном М. П. Вроченко: характеризуя современное общество, Никитенко пишет, что большинство деятелей последнего «состоит из людей „средняго“, так сказать, разряда, не отличающихся никакими особенными высшими качествами, и каждый из них, подвизающийся честно, приносит обществу свою долю пользы и приобретает право на это уважение» (Никитенко 1867: 23).

236

Необходимо отметить, что объем таких понятий (публика, общественность, жизнь, благо, добродетель) достаточно широк. Во многом он определяется той коммуникативной ситуацией, в которой они используются, и тем смыслом, которым они нагружаются. Если говорить о булгаринском определении публики, то оно представляет собой не столько попытку описания, сколько попытку конструирования определенной группы и конкретизацию данного понятия.

В середине XIX века публика в качестве автономной группы, с ее стремлением нивелировать сословные различия и избегать любого рода крайностей (нравственных, культурных, семиотических), рассматривается в качестве источника легитимации этических пропозиций, при том что ее культурный уровень, особенно если вспомнить рассуждения Булгарина, оставался действительно средним.Героем биографических текстов становится обыкновенный, ничем не примечательный человек, разделяющий всевозможные культурные и политические стереотипы [237] . Об этом, правда несколько смещая акценты, будет писать А. И. Герцен в предисловии к английскому изданию второй части «Былого и дум» («My exile», 1855 год): «…жизнь обыкновенного человека тоже может вызвать интерес. <…> Мы любим проникать во внутренний мир другого человека, нам нравится коснуться самой чувствительной струны в чужом сердце и наблюдать его тайные содрогания, мы стремимся познать его сокровенные тайны, чтобы сравнивать, подтверждать, находить оправдание, утешение, доказательства сходства» (Герцен 1956: 405). Человеческий интерес,испытываемый к другому, мотивирует чтение биографий даже в том случае, если с литературной точки зрения они могут быть вполне посредственными.

237

Мотивировкой в данном случае является то, что жизнь достойного и добродетельного соотечественника должна стать известна другим. Вот пример из некролога, посвященного инженеру Х. Х. Христиании: «Ежели для добродетельнаго человека, первейшим утешением в жизни служит мысль оставить по себе хорошую память, то не приятною ли обязанностию должен считать очевидец, передавать в пример другим людям повесть о добрых деяниях его соотечественника» (Северная пчела 1837). Эта общая интенция биографических статей имплицитно просматривается и во множестве других случаев. Важно отметить, что в подобных текстах рассказывается именно о жизни «частного человека». В данном случае задача общества состоит в том, чтобы «еще смелее обсуживать деяния частных людей».

Поделиться:
Популярные книги

Искушение генерала драконов

Лунёва Мария
2. Генералы драконов
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
5.00
рейтинг книги
Искушение генерала драконов

Идеальный мир для Лекаря

Сапфир Олег
1. Лекарь
Фантастика:
фэнтези
юмористическое фэнтези
аниме
5.00
рейтинг книги
Идеальный мир для Лекаря

Третье правило дворянина

Герда Александр
3. Истинный дворянин
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Третье правило дворянина

Третий. Том 2

INDIGO
2. Отпуск
Фантастика:
космическая фантастика
попаданцы
5.00
рейтинг книги
Третий. Том 2

Лорд Системы 11

Токсик Саша
11. Лорд Системы
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
рпг
5.00
рейтинг книги
Лорд Системы 11

Обыкновенные ведьмы средней полосы

Шах Ольга
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
5.00
рейтинг книги
Обыкновенные ведьмы средней полосы

Купеческая дочь замуж не желает

Шах Ольга
Фантастика:
фэнтези
6.89
рейтинг книги
Купеческая дочь замуж не желает

Para bellum

Ланцов Михаил Алексеевич
4. Фрунзе
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
6.60
рейтинг книги
Para bellum

Неверный

Тоцка Тала
Любовные романы:
современные любовные романы
5.50
рейтинг книги
Неверный

Неудержимый. Книга VI

Боярский Андрей
6. Неудержимый
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Неудержимый. Книга VI

Огненный князь

Машуков Тимур
1. Багряный восход
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Огненный князь

Вперед в прошлое 6

Ратманов Денис
6. Вперед в прошлое
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
5.00
рейтинг книги
Вперед в прошлое 6

Без шансов

Семенов Павел
2. Пробуждение Системы
Фантастика:
боевая фантастика
рпг
постапокалипсис
5.00
рейтинг книги
Без шансов

Истребители. Трилогия

Поселягин Владимир Геннадьевич
Фантастика:
альтернативная история
7.30
рейтинг книги
Истребители. Трилогия