История и повседневность в жизни агента пяти разведок Эдуарда Розенбаума
Шрифт:
На попутный вопрос Розенбаума: «А что слышно у Котлярчика?», Либерман ответил: «В Чарной Веси дело тоже налаживается. Когда у нас был Цыгельницкий, то мы через него направили туда немного средств. Но там условия чрезвычайно тяжелы из-за недостатка сознательных рабочих». Сочувственно кивая ему головой, Розенбаум поддакнул: «Да-да, я помню вы что-то еще раньше рассказывали о Чарной Веси. Послушайте, а может быть, и им надо помочь, как когда-то и вам, каким-нибудь доступным для них спектаклем или еще чем? Если вы мне дадите рекомендательное письмо, то я поговорю о возможности поездки туда со своим театральным начальством». И Лерман в тот вечер пообещал похлопотать о таком письме перед комитетом организации. Таким поворотом разговора импрессарио был не очень доволен, но что поделаешь, он с этим предложением молча согласился.
После окончания ужина Цейтнер пригласил Розенбаума на Новый год к себе на обед, при этом добавив: «У меня вы познакомитесь с Дворжецким,
На следующий день Розенбаум пошел к капитану Калиновскому, чтобы сообщить ему о добытых вечером сведениях. При сличении представленных агентом фамилий у Калиновского не оказалось четырех фамилий, кроме того, он ничего не слышал ни о Дворжецком, ни о Цыгельницком. Это привело его в некоторое замешательство, а затем и к резкому недовольству своими агентами. Вернувшись в номер гостиницы, Розенбаум составил идентичного содержания шифрованные рапорты Демб-Бернацкому и Корвин-Пиотровскому. Правда, в рапорте последнему он написал о тесных связях гродненской организации, кроме Белостока, еще и с Лодзью, ибо Сендер Цыгельницкий был связным между этими двумя центрами рабочего движения. Вечером он сдал эти рапорта заказными экспрессами в железнодорожном почтовом отделении. 30 и 31 декабря прошли серо и буднично. В эти дни импрессарио почему-то было себя жаль.
1 января 1923 года Розенбаум почти до обеда занимался приведением себя в праздничный вид, после чего отправился на званый обед к Цейтнерам. Главной целью этого визита, конечно, был Даниэль Дворжецкий, а на втором, наверное, Лея Липнер. Сорокалетний агент, знающий толк в женщинах, а еще больше — сколь опасна эта слабость в общении с врагом (революционеры в его представлении были именно такими), по дороге, тем не менее, раздумывал над тем, что же вызвало у него интерес к ней: или она сама, такая аккуратненькая, свеженькая, с искрящимися черными глазками, или мимолетный намек Цейтнера, дескать, кутнуть любит… Однако на пороге дома Цейтнеров эти легкие мысли сразу же напрочь вылетели из его головы.
У Цейтнеров в это время уже были Либерман, Лейзерович, Лея Липнер. Через минут десять после Розенбаума пришел в железнодорожной фуражке на голове, несмотря на холод, Даниэль Дворжецкий. Знакомство с новым членом компании состоялось естественно и непринужденно, как, впрочем, и хотелось импрессарио. Разговор начался с обычных в праздничные дни тем, шутили, рассказывали анекдоты, желали друг другу счастья в Новом году. Но постепенно, уже ближе к десерту, Розенбауму удалось направить застольный разговор в нужное русло. Он спросил у Дворжецкого, заявившего, что «рабочим не до театра»: «Неужели у железнодорожников жизнь только в сером цвете, и из этой серости нет никакого выхода?». Последний вначале вознамерился что-то в пылу разговора ответить, но затем, оглянувшись по сторонам, как-то стушевался и неожиданно замолчал. И тут большую услугу Розенбауму сделал Лейзерович, который, глядя на пустую рюмку, сказал: «Говори, Даниэль, как есть, здесь все люди свои, и тайны между нами нет, тем более что Эдвард — тот человек, без которого «Свободный Рабочий» вряд ли встал бы на ноги». Явное преувеличение, к которому агент не нашелся сразу как отнестись, неожиданно сделало свое дело. Вступивший в разговор Либерман пояснил, что Дворжецкий знает жизнь рабочих не только в Гродно, но и в глубинке, так как вернулся недавно из-под Августова по заданию рабочего комитета.
Все это придало особый вес Дворжецкому в глазах собеседников, а потому и естественное желание выговориться. Он сказал о том, что ездил в район Августова со специальным заданием для подготовки почвы для создания в среде лесозаготовителей и плотогонов ячейки «Свободного Рабочего». Взялся он за это только потому, что среди железнодорожников, обслуживавших там узкоколейку, у него было несколько знакомых и надежных людей: Чеслав Амброжевич, Леон Ленчевский, Ксаверий Мартенс… Этих людей он и порекомендовал Лисовскому для дальнейшей совместной работы. Оправдали ли они надежды организации? Об этом можно будет судить лишь тогда, когда приедет в Гродно Лисовский. Затем разговор продолжил Либерман, связывавший надежды на Лисовского в Августове с неменьшими надеждами в Гродно на портного Шаю Шторца, который взял на себя дело приобщения к «Свободному Рабочему» всех ремесленников в мелких частных предприятиях: «Пока у него все идет хорошо…».
На следующий день, т. е. 2 января 1923 года, Розенбаум выехал в Августов, чтобы на месте повидать Лисовского и от него узнать, как обстоят тамошние дела у «Свободного Рабочего». Официальным обоснованием необходимости этой поездки, разумеется,
В Августове Лисовский проживал, как сообщили Розенбауму в адресном бюро магистрата, в бараках для рабочих местных лесозаготовок, что по Водной улице. В конторе предприятия он узнал, что Лисовский живет во втором бараке, а всего их четыре, и что с работы он возвращается около шести часов вечера. Находившийся рядом заведующий бараком предложил Розенбауму свои услуги по поиску Лисовского. Поблагодарив заведующего, он попросил его передать рабочему, что к нему придут между семью и восемью вечера и оставил при этом свою театральную визитную карточку, на которой значилось: «Эдвард Ружицкий — импрессарио». После посещения бараков Розенбаум отправился в город по своим театральным делам, но к назначенному времени вновь вернулся сюда. Не доходя до бараков, он встретился с Лисовским, который, узнав о приезде Розенбаума, вышел ему навстречу. Судя по всему, бараки Лисовскому уже опротивели, и он положительно откликнулся на предложение нежданного гостя сходить в город. По дороге Розенбаум рассказал, что здесь он по устройству концерта хореографического ансамбля, приехал же он из Гродно, где встречался с общими знакомыми, и что не мог не воспользоваться случаем навестить его. Лисовский был невесел и больше молчал. Розенбаум спросил его, обедал ли он, и, получив утвердительный ответ, предложил ему зайти в кондитерскую Маневского на чашечку кофе, на что Лисовский согласился. Разговор явно не клеился, и тогда Розенбаум позвал рабочего к себе в номер «попробовать чего-нибудь покрепче» (гостиница находилась над кондитерской и принадлежала тому же хозяину). Поднявшись в номер, Розенбаум послал лакея вниз за бутылкой вина и пирожными, а сам начал показывать Лисовскому фотографии артистов, театральную рекламу, афиши, дабы не вызвать к себе подозрения. После вина Лисовский немного разговорился, причем сказал о том, что он уже подал заявление о расчете и 16 января возвращается в Гродно. Здесь же ему с трудом, но все же удалось создать организацию из 25 членов. Сделать это без людей, рекомендованных Дворжецким, было бы ему невозможно. Большего «выдавить» из Лисовского Розенбауму тогда не удалось. Вечером того же дня (3 января 1923 года) Розенбаум выехал в Чарну Весь.
Розыскать в Чарной Веси Кароля Котлярчика было нетрудно. Вручив ему рекомендательное письмо от гродненского комитета, Розенбаум сразу же получил предложение от Котлярчика поговорить обо всем у него дома. От работы до дома было, что называется, рукой подать, поэтому собеседники сумели за это время лишь переброситься отдельными, ничего не значащими фразами. Придя домой, Кароль сразу же послал жену за закуской, а детям приказал тихо сидеть на кухне. Оставшись наедине, Котлярчик рассказал приезжему товарищу следующее: «Дело наше здесь идет тяжело, так как лесопильный завод государственный и принимают сюда на работу исключительно бывших военных-пилсудчиков», так что действовать приходится осторожно, с оглядкой, чтобы не нарваться на провокаторов. Прежде чем принять кого-то в организацию, его надо со всех сторон изучить и проверить. И все-таки около 25 человек в организации мы имеем. Председателем состою я, а моими помощниками являются рабочие с первой лесопилки — Болеслав Белозерский и Станислав Соколовский. Ребята они хорошие, но семья и дети не дают им, как и мне, по-настоящему развернуться. А еще трудно со средствами, сейчас, правда, я получил немного денег из Лодзи, но все это капля в море».
В это время в комнату вошла жена с закуской. Спиртное, взятое Розенбаумом, уже стояло на столе. Выпили. Пока Кароль искал, чем закусить, импрессарио положил перед ним 25 злотых («пожертвование от себя лично на правое дело») и сразу же, чтобы не возникло у рабочего никаких сомнений на сей счет, спросил о том, сколько трудится на их предприятии рабочих. Услышав в ответ, что где — то за 6 тысяч, Розенбаум сказал Котлярчику: «А что если я организую у вас вечер русской оперетки или музыкальных эскизов с тем, чтобы эта сумма попала в руки организации, как это было сделано в Гродно?». К этому вопросу-предложению Котляр-чик отнесся несколько скептически: «Здесь это вряд ли удастся, но об этом я подумаю и о своем решении сообщу вам через Либермана». Котлярчик оказался не простаком, хотя именно таким он с первого взгляда агенту показался.