История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц

Козловский Степан Викторович

По-видимому, налицо первое упоминание о бытовании в качестве напитка так называемой «жженки», «горилки», то есть горящего спирта (бранд вайн), который в западной Европе и на Руси вошел в широкое употребление не ранее XIV века. Как выяснил В. В. Похлебкин, «В 1386 году русские ознакомились с виноградным спиртом, вывезенным из Кафы (генуэзской колонии в Крыму)…». [883] Учитывая, что его распространение началось с XI века в Италии (в качестве лекарства), объяснить его появление в Крыму в более раннее время можно только деятельностью генуэзских колонистов, которые обосновались здесь не ранее 1170 г., когда они заключили с византийским императором Мануилом договор, по которому им открывались все черноморские порты, кроме Керченского и Таманского.

883

Похлебкин В. В. История водки. — М.: 1991. — С. 50.

По мнению В. В. Похлебкина, «все виды вина назывались до XIII в. исключительно просто вином, иногда с прилагательным «кислое» или «осмърненено» (сладкое, десертное, пряное)». [884] Соответственно, датировать этот эпизод сюжета с наибольшей вероятностью можно периодом с XIII до XIV вв., когда стало появляться вино «творёное».

Взятие Корсуни в письменных источниках отмечено трижды: в 989 г. (Князь Владимир Святой), 1299 г. (Ногай), 1433 г. (Едигей). Если при этом учесть, что разгром Корсуни был полным («не щадили ни старого, ни малого»), то остаются два похода — 1433 и 1299 г. В XV веке винный спирт уже был хорошо известен как в Европе (с 1334 и особенно с 1360-х гг.), так и на Руси. Он мог вызвать разве что интерес, но не удивление. [885] Следовательно, наиболее вероятное время разгрома Корсуни, упомянутое в былине о Глебе Володьевиче, относится к Крымскому походу Ногая 1299 г., который мог включать русских ратников и, по всей видимости, задержал дальнейшее распространение «вина твореного [886] » (упоминания с 1273 г.), а также винного спирта в регионе.

884

Похлебкин В. В. История важнейших пищевых продуктов. С. 74.

885

Похлебкин В. В. История важнейших пищевых продуктов. — М.: 2001. — С. 132.

«1422 г. — тевтонские рыцари-монахи демонстрируют аквавиту в Данциге, 1429 г. — генуэзцы по пути в Литву посещают Василия Темного и дарят ему аквавиту как лекарство».

886

Судя по смыслу, данный термин являлся синонимом современного «крепленого» вина (С.К.) хотя это понятие употреблялось и по отношению к напиткам невиноградного происхождения (Похлебкин В. В. История важнейших пищевых продуктов. С. 75).

Кроме указанных косвенных признаков хронологической привязки эпических сюжетов, можно назвать и прямые — соответствие условий социальной практики, известной в отражении летописей по отношению к событиям данного периода, и эпической социальной практики. Здесь речь идет не о частных случаях (датированных фактах письменно зафиксированной истории, доказать отражение которых в былинах практически невозможно), а о массовых проявлениях, типичных фактах нашей истории в определенный период.

Типичные факты социальной практики в их массовом проявлении отражают «дух времени», «моду» на определенные действия, социальную норму, социальную «идею».

Как уже не раз отмечалось, В. Я. Пропп пришел к выводу о том, что «Идея есть решающий критерий для отнесения песни к той или иной эпохе». [887] В данном случае имеется уникальная возможность сравнить идею сопротивления иноземным сборщикам податей в изложении эпоса и летописей.

По всей вероятности, восстания против «баскаков» и других «разбойников-еретиков», продолжавшиеся с середины XIII по XIV вв., являются причиной создания подобных сюжетов с характерными региональными особенностями — в каждой области свой образ «врага» (литовцы, татары, корсуняне, мужики-подорожники) и способ действия. Не меняется только мотивация — непосильное налоговое бремя и иноземец-еретик в роли сборщика пошлин.

887

Пропп В. Я. Русский героический эпос. — М.: 1958. — С. 26.

Исходя из этого, весь комплекс сюжетов, с одинаковыми по социальной актуальности задачами, то есть по основной «идее», ставшей ядром создания сюжета (О князе Глебе Володьевиче, О Щелкане, О князе Вольге и Микуле, О князе Романе), по всей видимости, следует отнести к периоду (эпохе) XIII–XIV вв.

Таким образом, можно вести речь о том, что былины продолжали свое развитие уже после наступления татаро-монгольского ига, не претерпев при этом существенных изменений в средствах отражения реальности. Об этом можно судить в сравнении с новгородскими былинами (о Ваське Буслаеве, о Садко), которые показывают одинаковую с поздними киевскими былинами (о Чуриле, о Дюке) социальную практику: разбой боярских детей — Васьки Буслаева и Чурилы в отношении «мужиков», чрезмерное обогащение отдельных «гостей» — Садко и Дюка. При составлении сюжетов, как правило, использовались прежние, но основательно переработанные, типические места. Коренные изменения, происходящие в социальной практике, заставляли изменять и модернизировать средства её отражения. В песне о князе Романе и Братьях-Ливиках — тот же эпизод с жеребьевкой, что и в былине о Садко, но при этом в типичном эпизоде «оборотничества» герой часто приводит в негодность огнестрельное оружие, что говорит именно об осознанной переработке с учетом исторических условий, а не о механическом переносе «мотива».

Соответственно, прерывание эпической традиции и прекращение развития былин (появления новых сюжетов) не было вызвано татаро-монгольским нашествием, поэтому его твердо можно перенести на более поздний период, начавшийся не ранее XV в.

4.2 Смена культурно-исторических моделей поведения в эпической социальной практике

4.2.1 Стадиальность и преемственность образа эпического героя

Социальный подход позволяет выявить в эпических материалах смену культурно — исторических моделей престижного поведения, социального фона и мировоззрения в целом. Престижность элитарной культуры предполагает массовое следование ее основополагающим компонентам. Исходя из этого, в дальнейшем появляется возможность соотнесения данных стадий развития эпической и летописной социальной практики и, следовательно, достижения эпического историзма.

Вместе с тем, необходимо отметить, что количество героев весьма велико, часть из них связана определенной преемственностью, но большинство богатырей не имеет даже таких «относительных» координат в эпическом времени.

Это может означать либо вхождение в общерусский (Киевский) эпос богатырей локального значения, либо наличие каких-то особых, не вполне ясных, обстоятельств социальной практики, которые не позволили этого сделать. Возможно, имело место наличие принципиально несовместимых героев, имевших в одинаковой мере высокую ценность для (киевского) общества. Характерный пример — отчетливо выраженный баланс сил в сюжете об Алеше Поповиче и Тугарине, за какового «все поруки держат», который мешал созданию такой преемственности, поскольку Тугарин Змеевич тоже в какой-то мере показан как «Киевский» богатырь в противовес «Ростовскому» наезднику. Социальное равновесие особенно сильно заметно в тех сюжетах, где герои не стремятся убить друг друга. Многие из героев выступают не в одиночку, а в тесном взаимодействии с набирающими силу социальными группами («голи», «богатыри», «церковь» в лице Владыки Черниговского, «Калики» и т. п.).

Киевский социум и князь Владимир, по мере развития социальных отношений, предстают в данных обстоятельствах не как «хозяин» богатырей и их руководитель (что имело место во многих сюжетах «об Илье Муромце», «о Добрыне», «о Дунае», «о Даниле Ловчанине»), но скорее как «арена» борьбы богатырей за влияние в киевском обществе (и во всей русской земле соответственно). В подобной ситуации социальная группа не может добиться абсолютного влияния, появляется некий «баланс сил», поэтому некоторое время в качестве престижных рассматриваются оба образца поведения (старый и новый), без преобладания того или другого. «Новый» тип поведения может оказаться неактуальным для ряда социальных групп («Голи» и «Боярина»). В подобных условиях преемственность как таковая, по всей видимости, не возникает, но два типа престижного поведения сосуществуют в социальной практике параллельно до появления образа героя, актуального для всех слоев общества.

Вместе с тем, «новый» тип престижного поведения в силу своей «свежести» всегда является более «модным», чем предыдущий, и вызывает определенный отклик в эпических материалах.

Становится очевидным: для того, чтобы установить (хотя бы относительные) координаты былинных героев в эпическом времени, необходимо понять, какую «моду» они устанавливали, какими потребностями общества обусловлено их появление, каким правилам они следовали и, соответственно, выразителями интересов каких социальных групп они являлись.

4.2.2 Последовательность социально ориентированных типов героя в цепи эпического повествования

Одинаковые «условия бытования» и происхождения эпических героев означают, по всей видимости, принадлежность к моде на определенный типаж (образ) богатыря. Только выяснив количество «типажей» героев в соответствии с их образом действия (поведения), станет возможным установление количества звеньев эпического повествования о богатырях независимо от их «совместимости». По этой причине необходимо возвратиться к систематизации эпического контекста.