История культуры Санкт-Петербурга
Шрифт:
Первый раз к Сталину Ахматова обратилась в 1935 году, прося об освобождении арестованных тогда ее мужа Николая Пунина и сына Льва. Их выпустили чуть ли не в тот же день, когда письмо Ахматовой было передано Сталину, и слухи о таком чуде широко распространились среди советской интеллигенции. Когда сына арестовали во второй раз, новое письмо Ахматовой к Сталину уже не возымело действия. Но в 1939 году Сталин на одной из своих встреч с писателями осведомился о том, как поживает Ахматова и почему ее стихи не появляются в печати. После этого, разумеется, руководители официального Союза писателей проявили к Ахматовой «повышенное внимание», и вскоре в продаже появился сборник ее стихов, первый после многолетнего перерыва. С тех пор Ахматова постоянно ощущала на себе пристальный взгляд вождя. Несомненно, она связывала со Сталиным и внезапную замену грозившего
Ахматова предполагала, что Сталин пощадил ее потому, что у него сложилось о ней определенное, приятное его сердцу бывшего семинариста представление как об уединенно, аскетично живущей талантливой, но скромной женщине, поглощенной исключительно литературной работой. (Так Пастернак описал Ахматову в своем письме к Сталину.) По словам Ахматовой, Сталин периодически осведомлялся: «Ну, как там живет наша монахиня?» Резкое изменение отношения к себе Сталина Ахматова связывала главным образом с роковым событием, которое в 1945 году разрушило в глазах диктатора этот ее монашеский облик.
Молодой, с живым и любознательным умом сотрудник английского посольства в Москве Исайя Берлин, заехав в Ленинград, легкомысленно решил посетить Ахматову, стихами которой он, зная хорошо русский язык, давно увлекался. Это произошло в конце ноября 1945 года. Вероятно, Берлин не отдавал себе полного отчета в том, что Сталин каждого западного дипломата рассматривал как действительного или потенциального шпиона и, соответственно, держал под неослабным наблюдением.
За Ахматовой тоже следили, и о встрече Берлина с Ахматовой было немедленно доложено Сталину. Ахматова всегда считала: особый гнев Сталина вызвал тот факт, что 36-летний Берлин засиделся у нее до утра. Как рассказывала Ахматова, узнав об этой ночной встрече, Сталин вскричал: «Так, значит, наша монахиня принимает у себя иностранных шпионов!» – и разразился потоком грязных ругательств. Предохранявший Ахматову образ аскетической затворницы был этим рандеву бесповоротно разрушен, и незримая персональная нить, связывавшая, по мнению Ахматовой, ее со Сталиным, оборвалась. Ахматова всегда считала, что именно эта цепь событий привела к роковому партийному постановлению 1946 года, направленному против нее и Зощенко. А это постановление, в свою очередь, приблизило, в интерпретации Ахматовой, наступление «холодной» войны. В «Поэме без героя» она написала о своей встрече с Исайей Берлином:
Он не станет мне милым мужем, Но мы с ним такое заслужим, Что смутится Двадцатый Век.Это заявление на первый взгляд кажется натянутым, и значение почти случайной встречи Ахматовой с Берлином в ее интерпретации непомерно преувеличено. Но только на первый взгляд. На самом деле при ближайшем и внимательном рассмотрении все оказывается скорее логичным и психологически оправданным. Разумеется, «холодная» война началась бы, даже если постановление 1946 года никогда не было бы выпущено. Но несомненно, что злобная и крикливая кампания против Ахматовой и Зощенко в свое время заметно остудила эйфорическую послевоенную атмосферу, особенно в среде прокоммунистически настроенной западной интеллигенции, и ускорила сползание к враждебным отношениям между Востоком и Западом.
Приехав в 1976 году на Запад, я смог убедиться в том, насколько болезненно свежа катастрофа Ахматовой – Зощенко в памяти местных русофилов. Как человек, принявший на себя основной удар сталинского гнева в тот переломный исторический период, Ахматова по праву могла ощущать себя в эпицентре мировых сотрясений. Ее анализ психологической подоплеки событий 1946 года также выглядит вполне убедительным, особенно если встать на ту разделяемую ныне многими историками точку зрения, что некоторые из приступов гнева стареющего Сталина бывали иногда спровоцированы случайными и иррациональными причинами.
В наше скептическое время романы Александра Дюма-отца отнесены в область детского чтения, и мы склонны забывать о роли случая и личности в истории. В «Поэме без героя» Ахматова пыталась бросить вызов историческому детерминизму, и в этом смысле ее произведение также являлось параллелью и полемикой с «Медным всадником» Пушкина. Но, как и у Пушкина, рок оказывается сильнее персонажей «Поэмы без героя», в том числе и самого автора. Все они, в мифологии Ахматовой, являются обитателями обреченной на уничтожение легендарной Атлантиды, а на дно их помимо гигантских и беспощадных волн мировой истории увлекает также общее чувство вины.
Тема всеобщей и, что еще важнее, персональной вины – центральная для «Поэмы без героя». Без нее этого произведения не существовало бы. Сама эта тема для русской литературы традиционна. Не новой является и проекция чувства вины на Петербург, рисуемый как некий новый Рим, погрязший в роскоши, распутстве и всеобщем разложении и чуть ли не заслуживший, таким образом, свою гибель под натиском варваров XX века. Новой и абсолютно необходимой для кристаллизации петербургского мифа в интерпретации Ахматовой является трансформация темы греха и вины в тему их искупления через страдание, когда и город, и Ахматова вместе проходят крестный путь унижений и мук.
Сначала Ахматова раскидывает богатую ткань карнавальной жизни Петербурга 1913 года (здесь заметно влияние идей Михаила Бахтина о центральном месте карнавала в культуре). С новогоднего карнавала начинается и само повествование «Поэмы без героя», когда к автору приходят легендарные персонажи дореволюционного Петербурга (среди них можно угадать Блока, Маяковского, Михаила Кузмина), наряженные Дон Жуаном, Полосатой Верстой, Фаустом, Казановой, Владыкой Мрака. Но действие сразу же вырывается за пределы четырех стен на просторы Петербурга, и в магическую панораму города Ахматова искусно вплетает его культурные символы. Так в тексте «Поэмы без героя» появляется «лебедь непостижимый» – балерина Анна Павлова и звучит голос великого баса Федора Шаляпина, который «сердца наполняет дрожью». Когда Ахматова пишет —
До смешного близка развязка; Из-за ширм Петрушкина маска, Вкруг костров кучерская пляска…то она немедленно вызывает в воображении читателя сцены из другого произведения, ставшего символом дореволюционного Петербурга – балета Стравинского – Фокина – Бенуа «Петрушка», не только первым введшего в мировую культуру тему ностальгии по столице русской империи, но еще и достигшего этого на основе того же, основополагающего для «Поэмы без героя», треугольника Пьеро – Коломбина – Арлекин (в балете Стравинского представленных как Петрушка – Балерина – Арап). Еще одним персонажем своего вихревого бахтинианского карнавала Ахматова сделала ведущего театрального режиссера-авангардиста той эпохи, Всеволода Мейерхольда. В 1906 году Мейерхольд поставил символистскую фантазию Блока «Балаганчик», включавшую обязательный для той эпохи любовный треугольник Пьеро – Коломбина – Арлекин. Эта постановка стала манифестом петербургского модернизма. А спустя несколько лет Мейерхольд показал петербуржцам пантомиму Артура Шницлера «Шарф Коломбины», где те же персонажи кружились в карнавальном экстазе. В пантомиме Шницлера Мейерхольд придумал запомнившуюся многим, в том числе и Ахматовой, трогательную фигуру робкого Арапчонка. Ахматова вводит в действие «Поэмы без героя» также и «Мейерхольдовых арапчат», и, как всегда у Ахматовой, эта деталь имеет множественное значение: она напоминает о другой постановке Мейерхольда, где участвовали арапчата, – «Дон Жуане» по Мольеру, показанном режиссером в императорском Александринском театре в 1910 году. Как мы видим, Ахматова пользуется любой возможностью, чтобы вновь и вновь напомнить о сквозной теме «Поэмы без героя» (которая является также и лейтмотивом легенды о Дон Жуане): о теме греха и расплаты за него.
Как признавалась сама Ахматова, работы Мейерхольда оказались в числе важных импульсов для создания «Поэмы без героя». Она связывала ее возникновение с впечатлениями от исторического показа драмы Лермонтова «Маскарад» в постановке Мейерхольда в 1917 году. Спектакль этот тогда прозвучал как реквием по императорскому Петербургу, и именно эту поминальную ноту подхватила в своей «Поэме без героя» Ахматова.
Еще одним спектаклем Мейерхольда, который сыграл, быть может, не меньшую роль в генезисе «Поэмы без героя», стала его новаторская постановка в 1935 году в Ленинграде оперы Чайковского «Пиковая дама». Ахматову с этим произведением связывали сложные отношения. Ее волновала и притягивала экзальтированная, страстная, мистическая музыка Чайковского, да вдобавок «Пиковая дама» принадлежала к числу любимых опер Блока и Артура Лурье, которые оба считали этот опус Чайковского центральным для петербургского мифа.