История любовницы короля
Шрифт:
— В сказке было десять, — заметила я.
Генрих вернул мне кольцо:
— На то она и сказка, чтобы развлекать народ. Трое, их было трое. Но в остальном мораль не изменилась: с рождением ребёнка от каждого связь с братьями ослабела, и девушка смогла, наконец, выбрать себе мужа.
— И он воспитывал двоих племянников как родных? — мне уже стало дурно от намёка Генриха.
Он кивнул:
— Братья были родными, так что и дети выглядели похожими, позор невесты скрыли… Но род потом потух, к сожалению. Сами себе создали проклятие и выродились, как следствие. Всё, что от них осталось — одна сказка и кольцо,
Я содрогнулась и отложила кольцо: слишком зловещий артефакт:
— Обязательно верну его, когда поеду в следующий раз к Ирминсулю. Но почему такое сложное условие — родить каждому? Я тоже должна это сделать? Родить сиру Брису, тебе и Райану? А если откажусь?
Генрих показал пальцем на закипевший чайник:
— Эдрихамам не нужно, согласно договору, ты им помогла родить двоих — одного Амели, второго — Брису… Тише, тише!
У меня кружки выпали из рук: Генрих знал всё, и о нас с госпожой тоже! Краска залила мне лицо.
— Пошалила ты на славу, — рассмеялся он, — но что сделано, то сделано, тем более — ты не виновата. Дело было на Адноде. Амельдина, и правда, перестаралась. Меньше надо было слушать сирру Парсалию. И, кстати, говоря, малыш Мио тоже связан с тобой, так что всё честно. Ты уже мать троих детей, образно говоря.
— Что-о? — я обернулась и увидела, как Генрих посмеивается:
— Эдрихамам не говори, они заплатили хорошую цену, им не стоит этого знать. Брису сложно было от тебя отвыкнуть, и только рождение дочери разорвало вашу привязку. Амели сделала выводы, к счастью для неё самой.
От неожиданной новости я присела в кресло. Невероятно, непостижимо! В голове будто сорвался с места пчелиный рой.
— Ты, правда, всё знаешь? И как? — я сглотнула ком страха, — как ты с этим живёшь? А спать по ночам как?
Генрих перестал улыбаться, ответил серьёзно, оставив для тени улыбки — лучики в углах глаз:
— Хорошо я спал, сегодня, по крайней мере. Знания не обуревают потоком, а приходят как рыбы, которым ты закидываешь крючок с наживкой, — по требованию. Ты права, иначе можно сойти с ума. Но будущее мне пока не доступно и вряд ли будет в полном понимании этого слова. Я смогу сложить часть картины из судеб отдельных людей. Всех, кроме тех, с кем меня объединяет кровь рода. От меня закрыто будущее Риза, например. Я вижу только его настоящее.
— А я, моё будущее? — голос мой сел от страха, что сейчас промелькнёт тень на лице Генриха, и он попытается скрыть что-то печальное. И я буду думать об этом до своего последнего дня.
На моё счастье Генрих покачал головой:
— Не могу. Пока между нами связь как между мужчиной и женщиной, что-то вроде брачного союза. Это тоже препятствие. Точно так же я не вижу будущего Хетуин.
Шальная мысль блеснула в моей голове, я закусила губу.
— Значит, ты не видишь моего будущего? — уточнила я, поднимаясь с кресла. — И не знаешь, что я могу сделать, например, через минуту?
— Нет, — морщинки сложились у зелёных глаз.
— Лжец, — я опустилась на колени перед ним и потянулась к ремню на брюках, — всё-то ты знаешь…
Но Генрих потянул меня вверх:
— Не гневи матушку, начни с этого, — меня поцеловали, переходя с нежных касаний на более глубокие.
Эмпатоморфии не было, но отчего я так остро чувствовала его горечь в поцелуях? Грусть и сожаление — всё-то он знал, мы расстанемся, это был всего лишь вопрос времени.
— Пусть Владычица через тебя заглянет в моё сердце и увидит, что я чувствую, — мне с трудом дались слова, — я люблю тебя всего, неотделимо даже от органа. Когда ты успел так глубоко засесть в моём сердце, я не знаю. Но разве это важно? Если так надо… если надо уйти, ты только скажи…
Ком в горле стал невыносим, и поток, мешающий видеть, застелил зрение. Генрих прижал меня к себе, его грудь мелко вздрогнула несколько раз — он тоже расчувствовался.
— Не надо больше превращаться в Иларию, — сказал он.
— Почему? — мои слёзы от удивления сами собой высохли. Заглянула в блестящую изумрудами зелень.
Губы дрогнули в углу, означая лёгкую иронию:
— Такова моя цена. Если хочешь, у нас есть ещё время. Потом ты должна тоже сделать выбор, от кого родить. Иначе ты останешься необручницей навсегда, и детей у тебя не будет, как у всех необручниц.
Мои ладони обхватили родное лицо, точно так же я делала с Райаном. Два брата, родные через три колена, кажется. С похожей аурой, прищуром глаз… И всё же разные — два моих океана: искрящегося двумя дорожками от задумчивых Иль и Эль и штормового, неистового. Как же мне решить? Мне, многомужней жене?
— Какая связь между моей любовью и условием Владычицы? — я заглядывала в глаза, поглаживала пальцами аккуратную щетину-бородку и приоткрытые губы. У Генриха они были припухлыми, детскими.
— Женщина, которая принимала в себя семя мужчины добровольно и с любовью, показывает, что готова принести ему потомство, стать матерью его детей. Рожая детей, она освящает отношения белым светом любви, — зелёные глаза прикрылись, а губы захватили мой палец, дав ответ.
Я помолчала, наблюдая, за осторожными ласками пальца:
— Не сегодня. Хочу растянуть удовольствие, раз нам позволили.
Генрих был со мной согласен. Слова и опасения были отброшены в сторону. Цена уплачена нами двоими. Мне — страдать от рубеиновых приступов и перестать бывать во дворце, Генриху — не видеть больше иллюзорной Иларии в своей постели. Впрочем, образ её мутнел, иначе я бы не видела, не чувствовала того, для чего эмпатоморфия не была нужна совершенно. Нам уже было хорошо вдвоём, и от этого родился новый страх — что наступит холод после появления нашего общего дитя. Этот страх был свежим и пока ещё не различимым. Но мы уже цеплялись за всё, что могло сохранить хотя бы память о сладком прошлом.
Непроизвольный ох прервал мои внутренние рассуждения, стоило Генриху заполнить собой мои чресла и возлечь сверху — чтобы чувствовать меня максимальным соприкосновением.
— Я люблю тебя, — сказала внимательному зелёному взгляду, и он заблестел. Генрих хотел что-то ответить, но я избавила его от необходимости лгать в ответ или подтверждать — притянула его лицо и замкнула общий поцелуй.
Бёдра надо мной и мускулистое тело задвигалось, наращивая темп, и нас увлекло в водоворот страсти — быстрее, глубже, на самое дно омута… Первой в экстазе забилась я, через мгновение Генрих с силой сжал пальцами мою грудь и выдохнул в неё рваный стон, сопровождая резкими движениями внутри меня, доставая до самой дальней стены тёплой и уютной пещерки.