История Мадлен

Ром Полина

Я молчала минут пять, а он в это время смотрел в небольшое окно, давая мне время, чтобы «переварить» все услышанное, решить, что важно для меня сейчас, он давал мне право принять решение, а это многого стоило, учитывая в каком времени и месте мы с ним находимся.

Обоз двигался медленно – ночью прибавилось снега, и сани, что проходили первыми, пробивая дорогу, скорее всего, приходилось вытаскивать. Я боялась, что сейчас к нам постучатся, и кто-нибудь позовет графа, и вся наша беседа повиснет в воздухе, так и не придя к какому-то решению.

– Вы дороги

мне, Михаил, и хочу попросить прощения за излишнюю эмоциональность. Мужчинам не стоит этого говорить, но я скажу, что для меня важнее вы. Только, я хорошо знаю себя, и через какое-то время я заскучаю, и стану надоедливою, вечно брюзжащей особой – такую ли женщину вы видите в своем доме? Уверена, что нет. Поэтому, я готова скрывать свою деятельность, потому что мне важен процесс, а не имя, которое я могла бы приобрести, благодаря этому модному дому, – я говорила, а он долго не смотрел на меня, понимая, что, как только он повернется и посмотрит мне в глаза, я начну лукавить.

Но когда я замолчала, он опустил голову, посмотрел на свои ладони, до этого покоившиеся на его коленях, и переложил их поверх моих. Потом поднял глаза на меня, улыбнулся одним лишь уголком губ, и моргнул, надолго закрыв глаза. Его ладони были влажными – он переживал. Все время он переживал и боялся исхода нашей беседы!

– Я не хотел вас обидеть, Мадлен, но и терять достоинство мне нельзя. Нет, нет, не перед вами, а в обществе. Дома я могу быть совершенно настоящим, может быть даже слабым, но общество этого не позволяет, поэтому, я рад, что вы так умны, нет… Даже проницательны, – сейчас он улыбался открыто и добродушно, словно со старым другом, с которым не нужно было притворяться.

– Думаю, вы найдете людей – верных и молчаливых, которые смогут помогать мне в моем деле. И мой вопрос полностью решится тогда, но я хочу работать дома, я не могу останавливаться, иначе, я перестану быть собой, – я смотрела внимательно на его реакцию, и понимала уже, что могу просить хоть звезд с неба – он будет согласен. Но мне не нужен был покорный мужчина, я не планировала его ломать. – Вас, наварное, потеряли, граф… Михаил, – поправила я саму себя, давая понять, что была не права, настаивая на моционе.

– Да, скорее всего, но я хотел бы вернуться к вам через пару часов, чтобы вместе поужинать. Как вы смотрите на это? – он встал, поправил камзол, взял шапку, нехотя направился к выходу, обернулся, ожидая моего ответа. – А люди… да, у меня есть такие люди, и могу пообещать вам мою помощь во всем.

– Я бы и вовсе не хотела, чтобы вы ушли, но, полагаю, у вас есть обязанности, от которых нельзя уйти. Жду вас на ужин, Михаил, – ответила я и улыбнулась самой искренней своей улыбкой, от чего он в пару секунд оказался перед моей постелью, встал на колени, и прижался лицом к моим рукам.

– Я клянусь вам, Мадлен, что вы станете самой счастливой женщиной, и ни разу не пожалеете о своем решении, – пылко, как подросток, выдохнул граф, и тут же выскочил на улицу. Скорее всего, чтобы я не заметила слез на его глазах.

– Я должна вас поздравить, или пожалеть? –

словно стоявшая прямо за дверью Софи, открыла её, как только дверь закрылась за графом. – Я не смогла разобрать – счастлив Граф Ми-ха-ил, или же расстроен?

– Милая Софи, похоже, мы договорились с ним, понимаешь? Я думаю, это самый рассудительный мужчина данного времени, в нем нужная порция самолюбия – именно столько, сколько и нужно, чтобы больше любить свою семью, нежели себя, – задумчиво сказала я, но больше это был ответ себе, нежели Софи.

– Нет, я никогда не пойму того, о чем вы говорите, Мадлен. Для нормальных людей есть радость или горе, а вы сейчас и не поймешь – счастливы или в печали. Как можно в таком возрасте быть настолько сложным человеком? Вы женщина, вам полагается не трезвый и холодный рассудок. Вам полагается ярко выказывать свои эмоции: смеяться, плакать, ругаться или доказывать, а вы с одним и тем же лицом радуетесь и грустите, – Софи села рядом и наклонив голову к плечу, посмотрела мне в глаза.

– Не переживай, дорогая, я счастлива, но детали моего счастья лучше не озвучивать – у русских есть прекрасная поговорка: «Не говори на ветер». А за дверью, похоже, именно ветер.

– Что вы! там не просто ветер, там начинается буря! – подскочила Софи.

– Я и не поняла, что мы уже тронулись… – начала было я, но дверь открылась – так не делал никто, и мы не на шутку испугались.

– Барыня, позволь слово сказать сначала, а потом гони, – на ходу в дверь ввалилась Маша – та самая травница, что лечила меня. На ней была безрукавка из овечьей шерсти и вытертая шаль – все в снегу.

– Говори, Маша, что стряслось? – я привстала, а Софи встала между нами, словно бы она и смогла бы противостоять крупной высокой девке, что всю свою хоть и недолгую жизнь трудилась тяжело.

– Барыня, хоть и говорят они, что ты хранцуженка и мол, не нашенских кровей, ток меня не обманешь, слышу я и вижу я, что наша ты, – она говорила и косилась на Софи, что стояла к ней спиной. Я тоже косилась на Софи, которая силилась узнать хоть одно слово, сказанное девушкой.

– Чего ты хочешь? – резко спросила я, боясь того, что её придется сейчас выгонять силой.

– Заберите нас со Степаном к себе, будь сердешна, всю жись буду верна тебе, ноги буду целовать, кажную твою просьбу исполню, только выкупи нас у энтих святоотступников, – голосила она уже стоя на коленях.

– Маша, я не понимаю, у кого выкупить, почему выкупить? – переспросила я, и махнула Софи рукой, чтобы она отошла.

– Выкупила нас одна проезжая, не спросив, а чичас, говорят её слуги, мол, душу нашу спасти штоб, ну, по ихнему Богу все по-другому, а теперь везет нас к им, к иродам, в ихние земли, а мне нельзя – вся сила моя на чужой земле пропадет, выкупи, барыня! – ревела девушка, и я поняла, что англичанка была проездом – едет из Петербурга, и везет их в Англию.

– Встань, а Степан твой где? – спросила я серьезно, откинула одеяло, и попыталась встать. Она тут же подскочила, и повалила меня обратно в постель: