История моего безумия
Шрифт:
– В Фейсбуке, я прав?
– В точку, но умоляю, избавь меня от «рассуждений на тему».
Он проигнорировал просьбу.
– Тебе хорошо известно, что я против твоего присутствия в Фейсбуке, Твиттере и прочих помойках. Ты все больше отрываешься от реальности, Сэмюэль.
– Я знаю все, что ты можешь сказать…
Мы хором повторили формулировку, которой так гордился Нэйтан:
– В социальных сетях ты рискуешь стать виртуальным человеком, вместо того чтобы быть просто человеком.
– Если говорить серьезно, – продолжил он, – все эти, прости господи, сети, нужны авторам, которые пытаются завоевать внимание публики. Ты не новичок, преспокойно можешь без них обойтись. Поклонники сами делают тебе рекламу в Интернете.
– Дело не в рекламе, – возразил я. – Мне нравится общаться с читателями. Я ценю их мнение и…
– Хватит нести чушь! В Фейсбуке ты тешишь свое самолюбие и клеишь баб!
– Неправда. Ну, не вся правда. Да, я кое с кем встречался, но это не главное. Мне нужно чувствовать, что я пишу для живых людей, что маркетинг не главное. Я должен понимать, есть ли прок от моей писанины, а если нет, то почему! Я общаюсь с читателями, благодарю за отзывы и за то, что впустили меня в свою жизнь.
Нэйтан отмахнулся:
– Чушь! Писать – это и значит отдавать часть себя другим! Ты должен понять главное: доступность убила культ звезд! Раньше любой деятель шоу-бизнеса был неприкасаемым. Все они жили в особом, отдельном мире, в заоблачном пространстве, а обыватели предавались мечтам о них. В детстве я обожествлял некоторых звезд, смотрел на фотографии – не представляешь, как трудно их было достать! – и воображал, какая волшебная у них жизнь. Они были звездами, блиставшими с небес, полубогами, а я – пигмеем, дикарем, который стоит, возведя очи горе, и грезит о них. Потом журналисты, телевизионщики и интернет-шушера устроили из их жизни шоу в режиме нон-стоп. Публика знает все – что они едят, с кем спят, как живут… Тайны больше нет! Звезды – обычные люди, они смеются, плачут, трахаются и испражняются! Ты только представь – небожители ходят в сортир, как все мы! Уравниловка в сторону понижения возвела в ранг «талантов» и «гениев» людей, не способных не то что управиться со своей жизнью, но даже простую фразу произнести без ошибок. Теперь любой мальчишка считает, что может попасть в шоу-бизнес, на телевидение, увидеть свои фотографии в газетах, и не уважает настоящих творцов – тех, кто взошел на Олимп благодаря таланту и упорному труду. И все это в том числе из-за таких, как ты!
– Да ладно тебе.
– Ничего не ладно! Мистер беседует с читательницами, встречается с ними, показывает фотографии, сделанные на отдыхе. Так стоит ли удивляться, что некоторые теряют чувство реальности и начинают верить, что ты их собственность и должен служить им? Ты превращаешься в соседского парня, в мужика, умеющего рассказывать истории, а в остальном такого же, как все. Разве Макколи выставляет свою жизнь напоказ в социальных сетях? Нет! А почему, как ты думаешь?
– Да потому, что он закомплексованный засранец! – с досадой бросил я.
– Ошибаешься! Просто Макколи все понял. Он знает, что подобные занятия – пустая трата времени, и дарит радость читателям, выдавая по роману в год!
– Тебе прекрасно известно, что он в депрессии и не выдерживает адской гонки.
– Может, и так, но он умеет держать дистанцию и выглядеть загадочным.
– Макколи – интроверт, бывший заика и «социальный инвалид». Да, он научился общаться с журналистами и критиками, но ему ужасно неуютно с обычными людьми.
– Думаешь, новый способ общения через все эти фейсбуки, твиттеры и прочие чаты – признак душевного здоровья? Разве нормально, что большинство наших современников рассказывают о своей жизни в мельчайших деталях, выкладывают фотографии и без зазрения совести высказываются по любому поводу? Социальные сети? Они создавались, чтобы расширить круг общения, а породили общественное безумие. Это не социальные, а социопатские сети!
Я предпочел не продолжать разговор, ведь мои последние «подвиги» давали козыри в руки Нэйтану. Он расценил мое молчание как победу и решил сменить тему.
– Как обстоят дела с романом? Ты написал синопсис?
– Нет. Кое-какие идеи есть, но издателю пока показать нельзя.
– Это плохо… – Нэйтан покачал головой и даже перестал жевать. – Джерри Снукер не подпишет новый договор, пока ты не предложишь сюжет. Будешь тянуть, Господин Издатель урежет бюджет на промотур твоей книги. И это понятно – он потратится, а ты переметнешься к конкуренту.
– Да знаю я, знаю! Не волнуйся, Нэйтан, я все сделаю как надо.
– Как я могу не волноваться, Сэмюэль? Мне непонятно, откуда взялся этот твой затык. Тебе правда кажется, что все написанное – одна и та же история, только с вариациями? Дело в этом?
– И в этом тоже. А еще в усталости, в стрессе и в жизни, потерявшей всякий смысл.
Нэйтан вздохнул и с сожалением посмотрел на свою тарелку, как будто не знал, чего ему хочется больше – доесть или продолжить спор. Он делал на мне очень большие деньги, я был его главным клиентом, так что любые перемены – сколько бы они ни продлились – угрожали его благополучию, и в первую очередь – чревоугодию.
– Прислушайся ко мне, Сэмюэль, – произнес он торжественно-назидательным тоном. – Пойми, какое это везение: тебя печатают и читают. Вспомни, как ты радовался, когда издательство приняло твой первый роман. Ты был готов на все, на любые жертвы, я прав? Даже согласился бы отказаться от гонорара, только бы твоя рукопись превратилась в книгу и стояла на полке в самой маленькой книжной лавке страны.
– Это правда, но…
– Не перебивай! Завтра у тебя встреча с директором издательства. Не показывай ему своих упаднических настроений. Ставки слишком высоки, не дай бог он усомнится, что ты способен выдать новый бестселлер. Мы решим проблему, ты отдохнешь, потом напишешь роман под псевдонимом. Договорились?
Я кивнул. Спорить было бессмысленно. Нэйтан успокоился и вернулся к еде.
Глава 21
Мое издательство находилось в квартале Файнэншл-дистрикт, на пересечении Мюррей-стрит и Бродвей-авеню, и занимало четыре последних этажа здания, подобного тем, где финансовые гении вырабатывают стратегии покорения мира. Желтые нью-йоркские такси, которые обессмертил кинематограф, то и дело подъезжали ко входу, высаживали мужчин и женщин, спешащих на деловые встречи, и тут же брали новых пассажиров.
Помню, как, придя сюда впервые, я стоял, задрав голову, смотрел на окна последнего этажа и чувствовал себя всемогущим. Я тогда устыдился и одернул себя: «Не заносись раньше времени!»
Я поднялся на лифте в приемную, такую большую, что здесь можно было бы устроить штук двадцать кабинетов или две комфортабельные квартиры. Обставлена она была строго и со вкусом: с потолка свисали роскошные люстры, картины современных художников украшали стены. Казалось, что над этим помещением поработали талантливые, но слегка анемичные дизайнеры.