История немецкого литературного языка IX-XV вв.
Шрифт:
— А кто знает!.. Разве в таком деле посоветуешь? Просила вам передать, что больше ее ноги здесь не будет, раз вы ее не слушаетесь…
— Да-а… — закуривая и прохаживаясь по комнате, улыбался Шмая. — Ну, а хоть бумажку на развод она оставила или так, без развода, хочет?
Белесые брови соседки поползли вверх, и полное лицо ее от удивления будто даже немного вытянулось.
— Видали такое?! — тихо проговорила она. — А я думала, что вы расстроитесь… Ну и человек!..
— Что же прикажете мне делать? Утопиться? Повеситься? Я думаю
— Вот солдатская натура! Какие мысли приходят ему в голову! А бедная Рейзл так плакала, так убивалась, когда уходила из дому. Пойдите лучше к Лукачам, помиритесь с ней, заберите ее домой…
— Как же я пойду? — притворно удивляясь, посмотрел он на нее. — Вы только что сами говорили, дорогая, что она меня бросила, ушла навсегда. Что ж я могу поделать? Такова уж судьба… Может, она себе найдет другого, послушного, погуляю у них на свадьбе… — продолжал наш разбойник и начал насвистывать мотив солдатской песни, словно вся эта история не имела к нему никакого отношения.
— Прошу вас, Шмая, не делайте глупостей! — умоляющим тоном сказала растерянная соседка. — Может быть, все еще утрясется… Рейзл такая милая женщина и такая хорошая хозяйка! Да и вы хороший человек… Ей все солдатки в колонии завидовали, когда вы поженились. А тут такое…
— Ничего не знаю, соседушка, спрашивайте у нее… Меня бросили, вот и все…
Избавившись от назойливой соседки, Шмая долго еще, как неприкаянный, ходил по опустевшему дому. Только потом, присев на скамейку и внимательно оглядев каждый уголок, он увидел, что в доме чисто прибрано, что все вещи остались на своих местах. В печке стоял приготовленный для него завтрак, а на комоде лежала чистая выглаженная рубаха.
По лицу Шмаи скользнула улыбка: «Да, все же позаботилась обо мне…»
Послышался стук костылей. На крылечко медленно поднимался Овруцкий. Он вошел в дом, хотел позвать Шмаю в просторный двор Авром-Эзры, где решено было развернуть хозяйство артели, но, заметив, что Шмая чем-то расстроен, спросил:
— Что с тобой?.. А где жена, дети? — удивился он тишине, царившей в доме.
— Ушла. Вроде как бросила меня, раба божьего…
Овруцкий прислонил костыли к стене, сел на скамью и так засмеялся, что даже стекла задребезжали:
— Ты шутишь, Шмая-разбойник!
— Хороши шутки! Забрала ребят, телушку — и будь здоров!
— Брось шутить, говори серьезно!
— Разве не видишь, что дом пуст? Я уже, слава богу, холостяк, ищу невесту!..
Овруцкий достал кисет, закурил, посмотрел на чисто вымытый пол и улыбнулся:
— Вижу, солдатская закваска в тебе еще жива, — сказал он, — вижу, что и без хозяйки ты неплохо справляешься… Если ты еще можешь навести такой порядок в хате, то и в холостяках не пропадешь…
— Думаешь, это я так ловко со всем управился?
— А кто же здесь прибрал, полы вымыл?
— Она… Верно, перед уходом все сделала… И завтрак приготовила, и рубашку выгладила…
— В таком случае, можешь не беспокоиться! Она скоро снова будет здесь. Придет как миленькая, — улыбаясь, сказал Овруцкий. — Знаю я эти женские штучки! Моя тоже уже не раз мне разные фокусы выкидывала… Главное, не подавай виду, что все это тебя сильно расстраивает, иначе ей это понравится и она часто начнет тебе устраивать такие спектакли. Не поддавайся, иначе плохо тебе будет…
Овруцкий подошел к печке, посмотрел на румяные пирожки с фасолью, на дымящийся ароматный суп и сказал:
— Ставь-ка на стол, червячка заморить надо. Голоден как волк… Дома еще не был, все на усадьбе… Да, и кувшинчик вина поставь. Верно, тоже она приготовила тебе?
Шмая подошел к шкафу и, увидев большой кувшин самодельного вина, просиял:
— Ты будто был при этом! Приготовила… Вот сатана!
— А я что говорю? Ну, наливай поскорее, сон прогоним и душу согреем… Сам понимаешь, начинается у нас горячая пора. Работы у нас теперь пропасть!
Через несколько минут оба уже сидели за столом и обсуждали события прошедшей ночи. Правда, Шмая слушал друга не очень внимательно. Хоть он и старался казаться веселым, шутил, но чувствовалось, что он огорчен, скован, и все у него получалось совсем не так, как обычно. Заметив это, Овруцкий поднялся из-за стола, сочувственно взглянул на Шмаю и сказал:
— Ну, не надо все это принимать близко к сердцу. Тебе ли, старому солдату, расстраиваться из-за женских причуд? Далеко она не уйдет… Сам же знаешь, что она молится на тебя, дурень! Знаем мы женскую натуру. Насолит тебе, а потом долго будет каяться… А Рейзл у тебя хорошая, работящая, сердце у нее доброе. Давай выпьем за ее здоровье! Так. А теперь, брат, пошли. Люди нас ждут. Надо работать. Нужно, как ты, Шмая, любишь говорить, плечо подставить…
Наш разбойник как-то сразу повеселел и оживился. Накинув на плечи полушубок и надев шапку, вышел из дому. За ним пошел Овруцкий. Оба молчали, глядя в сторону новой колхозной усадьбы, привольно раскинувшейся над Ингульцом.
А на усадьбе артели была необычная суета. Со всех сторон колонисты свозили сюда свое немудреное хозяйство — плуги, бороны, сеялки, тащили непослушных коров, лошадей. Женщины и девушки хлопотали в просторном доме, выметали сор, мыли полы, окна, наводили порядок.
Шмая-разбойник обошел двор, заглядывая в каждый уголок и прикидывая, за что нужно в первую голову браться. Подойдя к сваленному в кучу инструменту, он вытащил острый топор и направился с ним к воротам.
Нужно было снять с петель старые, покрывшиеся плесенью и мхом ворота. Вместо них хотелось сделать высокую арку, чтобы повесить на ней вывеску с полным названием поселка и артели, родившейся в таких муках и спорах.
Старые ворота почему-то напоминали Шмае вход в тюремный двор. Не должны они тут оставаться! Все должно быть здесь новым, начиная с ворот.