История нравов России
Шрифт:
Князь В. Трубецкой в своих «Записках кирасира» описывает беседу (она состоялась в августе 1912 года) с полковником фон-Шредером — старшим офицером гвардейского полка «Синих кирасир» ее величества: «Я — ваш старший полковник — требую от вас, чтобы — где бы вы ни находились, — вы ни на минуту не забывали, что у вас на плечах офицерские знаки нашего полка. Эти погоны обязывают… всякого, кто имеет честь их носить, к достойным поступкам, порядочности и приличию. Помните, что в глазах общества и света всякий ваш неблаговидный поступок или даже жест будет приписан не столько вашей личности, сколько всему полку, потому что полк, принявший в свою среду офицера, тем самым гарантирует его порядочность и воспитанность. Офицера, не умеющего ограждать свое достоинство и достоинство полка, офицера, не умеющего держать себя, полк не потерпит в своей среде. Теперь — относительно денежных дел… Я требую от вас в этом вопросе высшей щепетильности. Полк требует от своих офицеров, чтобы они жили прилично, но… если у вас нет для этого средств — постарайтесь
Эти правила офицерского кодекса чести соблюдались и в других полках и дивизиях императорской армии. Писатель Н. Брешковский в своем романе «Жуткая сила» описывает случай, произошедший во время первой мировой войны. На «Вилле Родэ» в интимной атмосфере вина и кабацкого уюта перед великосветской публикой, где находился и старец Распутин, выступал цыганский хор. Следует иметь в виду, что по неписаным законам никто не мог обнять и поцеловать цыганку, за этим следили строго мужчины. И вдруг старцу восхотелось овладеть цыганкой, которая недоступнее любой дамы общества, и он накинулся на бледно–матовую красавицу, облапив ее. Цыганка вырвалась, дав ему пощечину, что привело в состояние остервенения Распутина, и он кинулся на смелую обидчицу. Цыганка–красавица бросилась от него наутек, он за ней; ей пришлось залететь в кабинет офицеров Дикой дивизии, моля о спасении. Влетевший за ней Распутин выкрикивал проклятья, и тогда ротмистр Ланской приказал ему убраться из кабинета. Никто не позволял себе со всесильным временщиком так разговаривать, и он обрушился на этого кавалерийского офицера, награжденного Георгиевским крестом. Но ротмистр Ланской выхватил шашку и полоснул ею по черепу старца; кто–то успел перехватить руку офицера, и шашка только повредила головную кость. Распутину оказали медицинскую помощь; самое интересное состоит в том, что никто из присутствующих офицеров не выдал Ланского, каждый из них взял вину на себя [11] . В итоге все обошлось благополучно, никто не пострадал (31, 36–42) и честь мундира была спасена.
11
Интересно признание жандармского генерала А. Спиридовича о том, что, благодаря культивировавшемуся в среде русского офицерства кодексу чести, из нее невозможно было получить информацию ни филерам, ни революционерам (245, 51, 198).
Не следует вместе с тем идеализировать нравы офицерского корпуса — наряду со славными воинскими традициями проявлялись и грубые, развращенные нравы, тоже имевшие традиции и свидетельствовавшие о разложении общества. С. Мельгунов приводит полное описание этих грубых нравов: «Нередко великому князю, командиру полка, и разделяющим с ним кампанию гусарам, начинало казаться, что они не люди уже, а волки. Все раздевались донага и выбегали на улицу, в ночные часы в Царском Селе обычно пустынную. Там садились они на задния ноги (передние заменялись руками), подымали к небу свои пьяные головы и начинали громко выть. Старик буфетчик (дело происходило в офицерском собрании — В. П.) знал уже, что нужно делать. Он выносил на крыльцо большую лохань, и вся стая устремлялась на четвереньках к тазу, лакала языками вино, визжала и кусалась, а старый буфетчик отталкивал ногой визжавших великих князей: «Ну, серый, куда ты лезешь» (164, 4–5). Перед нами яркий образчик диких нравов выродившейся среды среди части русского офицерства.
В целом, можно сказать, что нравы офицерской корпорации в конце царствования Николая II были дифференцированы в зависимости от рода войск, присущих ему традиций (например, выделялись своей серьезностью, образованностью и благородством офицеры Генерального штаба, Военно–инженерной академии), что рафинированность соседствовала с грубостью. Д. А.Засосов и В. И.Пызин пишут: «Несмотря на внешнюю воспитанность и лоск, французскую речь в обществе, тот же офицер, придя в казарму или на корабль, мог разразиться такой нецензурной руганью, которая приводила в восторг бывалых боцманов, фельдфебелей и вахмистров — этих виртуозов в ругани — и изумляла солдат, наивно полагавших, что так ругаться может только простой народ» (100, 171). В этом нет ничего удивительного, ибо сама действительность была противоречива, к тому же не была преодолена еще рабская психология.
Раздел 6. Чиновничество
Для понимания специфики нравов императорской (да и советской тоже) России необходимо представлять себе чиновную среду с присущими ей нравами и обычаями. В отечественной публицистической литературе, в художественных произведениях писателей XIX и XX веков просматривается мысль о том, что «в России горе от ума», что в ней «гибель от чиновничества» (достаточно вспомнить комедию А. С.Грибоедова «Горе от ума», пародию М. Е.Салтыкова — Щедрина «История одного города» и др.). Именно российская бюрократия (номенклатура) с ее иерархией чинов и социальных барьеров, с ее нравами культивировала «тяжкую российскую глупость» (М. Горький). В нашем отечестве под гнетом
Не следует думать, что бюрократия есть изобретение недавнего прошлого, ее корни уходят в глубокую древность. Зарубежный историк Л. Мэмфорд в работе «Миф машины» пишет о древней живой машине («мегамашине», по его терминологии), в которой каждый индивид является винтиком»: «Впервые в истории власть оказалась эффективной за пределами досягаемости руки или голоса. Никакое оружие не могло бы само по себе дать такую власть. Необходим был некий трансмиссионный механизм: армия писцов; глашатаев, управителей, надзирателей, руководителей, крупных и мелких чиновников, само существование которых зависело от точного исполнения приказов царя или его могущественных министров и генералов. Иными словами, хорошо организованная бюрократия есть интегральная часть мегамаши–ны: группа людей, способных передавать и выполнять приказы с ритуалистической пунктуальностью жреца и бездумным повиновением солдата. Воображать, что бюрократия — сравнительно недавний институт, значит игнорировать анналы древней истории. Первые документы, свидетельствующие о существовании бюрократии, относятся к векам пирамид (176, 93). Со времен Древнего Египта бюрократическая регламентация жизни просматривается во многих цивилизациях от древности до наших дней, в том числе и в «славянорусском культурно–историческом типе», по выражению Н. Данилевского (76, гл. XVII).
Рассматриваемая нами тема требует обращения ко времени царствования Алексея Тишайшего, к тому же некоторые нравы чиновничества своими корнями уходят в старомосковскую старину, оказавшись весьма живучими и в наши дни. В XVII веке в местном управлении произошел решительный поворот от земского начала к бюрократическому порядку, когда воевода уподоблялся уже не кормленщику, а выступал как истая коронная власть. Центральным московским приказам удобнее было иметь дело с одним общим правителем уезда, чем с многочисленными выборными властями на местах. Однако введение института воеводства вместо старого наместничества ухудшило само управление местными делами. В. Ключевский пишет: «Воеводы XVII в. были сыновья или внуки наместников XVI в. На протяжении одного–двух поколений могли измениться учреждения, а не нравы и привычки. Воевода не собирал кормов и пошлин в размерах, указанных уставной грамотой, которой ему не давали; но не были воспрещены добровольные приносы «в почесть», и воевода брал их без уставной таксы, сколько рука выможет. В своих челобитных о назначении соискатели воеводских мест так напрямки и просили отпустить их в такой–то город на воеводство «покормиться» (21 т. III, 140). В результате воеводство оказалось административной должностью с «неокладным» жалованием; и если к этому добавить точно не определенные границы воеводской власти, то понятным становятся злоупотребления и произвол в делах и выросшие на этой почве нравы приказных (чиновничьих) людей.
На нравы чиновников, как и всего общества, наложил отпечаток учрежденный Алексеем Тишайшим приказ «Тайных дел», который представлял собою царскую канцелярию. Вместе с тем «Тайный приказ» осуществлял, наряду с общим контролем под эгидой Боярской думы, особый царский надзор. Г. Котошихин описывает так это учреждение: «Присутствие приказа состояло только из дьяка с десятком под–ъячих; думным людям туда закрыты были двери. Этих под–ъячих царь причислял к посольствам, ехавшим в иностранные государства, к воеводам, шедшим в поход, для наблюдения за их словом и поступками; и те подьячие над послы и над воеводами подсматривают и царю приехав сказывают» (131, 96). Понятно, что и родовитые послы, и воеводы хорошо понимали роль этих «маленьких» лишних людей в их свите и всячески их задабривали «выше их меры».
В плане нравов этот «Тайный приказ» свидетельствовал о недоверии царя к своим помощникам по управлению государственными делами, фактически выражал его бестактность. Тот же Г. Котошихин пишет, что Алексей Тишайший устроил этот приказ «для того, чтобы его царская мысль и дела исполнялись и все по его хотению, а бояре и думные люди о том ни о чем не ведали» (131, 70). Царь тайно действовал по отношению к ближайшим исполнителям своей воли, с которыми же он сам «советовался» по тем или иным государственным вопросам. В этом проявлялся «удельный инстинкт опричнины» (В. Ключевский), принесший уже в императорской России немало бед множеству людей и деформировавший и общественное сознание, и общественные нравы всех сословий. И хотя «Тайный приказ» закрыли по смерти царя Алексея, инстинкт опричнины потом найдет свое воплощение в петровской «Тайной канцелярии» и в жандармском корпусе последующих времен.
В ходе своих грандиозных реформ Петр Великий преобразовал старомосковские структуры в новые и создал тем самым уже Российскую империю. В основе чиновничьих нравов лежит основной принцип всего здания империи, великолепно изложенный устами светлейшего князя А. Д.Меньшикова, героя произведения поэта Д. Самойлова:
«Я знатен, я богат. Почти владею целым государством. Но в этом–то «почти» — загвоздка вся! Я — первый из вельмож, но я второй. А в Русском государстве нет вторых, Есть только первый, а за ним последний…»