История нравов России
Шрифт:
В этом смысле весьма показательна судьба ярчайшей личности времен Наполеона, его соратника, члена его семейства маршала Мюрата. Французский писатель Ж. Тюлар в своей книге «Мюрат» пишет: «Если бы не события ночи на 4 августа 1789 года, разрушившие социальные перегородки Старого Порядка, Мюрату суждено было бы прожить свой век нерадивым священником или бравым солдатом, до пенсии тянувшим свою лямку» (274, 13). Разумеется, сословное общество абсолютной монархии не было застывшим — в нем тоже случались блестящие восхождения по социальной лестнице. Однако без громкого титула достижение высокого воинского чина, значительной должности или епископства практически было равно нулю. Революция 1789 года открыла перед Мюратом множество путей, и он как способный человек понял, что отныне все пути открыты и чины, почести и награды могут стать наградой, если не упустишь свой шанс. По выражению Ж. Тюлара, «Мюрат — символ победившего третьего сословия» (274, 14): он никогда не забывал и не позволял никому забыть, что начинал простым
И действительно и Мюрат, и Бернадот, и Лефевр и другие звезды генералитета начинали свою службу с низших чинов.
Наполеон находился в окружении созвездия блестяще одаренных военных людей. «Они были не похожи друг на друга во всем, кроме одной черты, — подчеркивает Е. Тарле, — они все обладали, хоть и в неодинаковой степени, быстротой соображения, пониманием условий обстановки, умением принимать быстрые решения, военным чутьем, указывавшим внезапно выход из безвыходного положения, упорством там, где оно нужно, а главное — Наполеон приучил их с полуслова понимать его мысль и развивать ее дальше уже самостоятельно. Стратегический талант Наполеона делал маршалов точнейшими исполнителями его воли и в то же время не убивал в них самостоятельности на поле сражения» (264, 147–148). Добродушный Лефевр, холодный Даву, лихой Мюрат, рассудительный Бернадот, методичный Массена, сдержанный Мармон обладали большой инициативой и были недюжинными тактиками. Само собой, считалось совершенно обязательным личное бесстрашие, и у них выработалась совсем особая военная доблесть.
О господствовавших нравах в армии Наполеона свидетельствует существование особо авторитетного института — товарищеского суда. Он не был нигде обозначен в законах, однако был введен в великой армии с молчаливого согласия императора. Е. Тарле пишет: «Вот что по этому поводу говорят очевидцы. Произошло сражение. В роте заметили, что двух солдат никто во время боя не видал. Они явились к концу и объяснили свое отсутствие. Рота, убежденная, что виновники просто спрятались со страха, сейчас же выбирает трех судей (из солдат). Они выслушивают обвиняемых, приговаривают их к смертной казни и тут же, на месте, расстреливают. Начальство все это знает, но не вмешивается. На том дело и кончается» (264, 147). Никто из офицеров, по меньшей мере официально, ничего об этом не знает и не должен участвовать в самом суде.
Во французской армии немало нравов были веселыми, особенно, когда она находилась за границей. Во время похода, в Ломбардию (1796 г.) офицеры повально увлекались миланскими красавицами. Генералу А. Бертье пыталась вскружить голову красавица княгиня Висконти, что увенчалось успехом, и страсть длилась девятнадцать лет. «Вскоре пошли толки о сотнях других увлечений, менее длительных, — пишет в «Воспоминаниях о Наполеоне» Стендаль, — но столь же страстных. Напомним еще раз, что в ту пору никто в армии не был одержим честолюбием; я видел офицеров, которые отказывались от повышения, лишь бы не расстаться со своим полком или со своей возлюбленной. Как сильно мы изменились: где теперь та женщина, которая могла бы притязать хотя бы на минутное колебание?» (258, 293).
Однако постепенно дух и нравы армии и офицерского корпуса изменялись, так как армия из суровой, республиканской и героической (такой она была при Маренго) превратилась в монархическую и эгоистическую. По мере того как шитье на мундирах офицеров становилось все богаче, а орденов на них все прибавлялось, сердца их все больше черствели. Те из генералов, кто выполнял свои обязанности с энтузиазмом (например, генерал Дезэ), были удалены из армии либо отодвинуты на задний план. Стендаль пишет: «Восторжествовали интриганы, и с них император не решался взыскивать за проступки. Один полковник, который обращался в бегство или прятался где–нибудь во рву всякий раз, когда его полк шел в атаку, был произведен в бригадные генералы и назначен в одну из внутренних областей Франции. Ко времени похода в Россию армия уже до такой степени прониклась эгоизмом и развратилась, что готова была ставить условия своему полководцу» (257, 129–130). С каждым годом ослабевали дисциплина, готовность повиноваться, выдержка; и если некоторые маршалы (Даву или Сюше) еще имели
Иные нравы были присущи армии Османской (Турецкой) империи в силу ряда обстоятельств, существенными среди которых являлись восточные обычаи и ислам. Известно арабское выражение, произнесенное самим пророком: «Всемогущий Аллах говорит: «Имею армию, которой дал имя «турки»: когда люди вызывают у меня гнев, тогда насылаю на них моих турков»». Эта репутация турецкой армии — «правой руки» султана — основывается прежде всего на традициях беспримерной отваги и абсолютного послушания. Эти две добродетели были общи таким, на первый взгляд, противоположным категориям ее солдат и офицеров, как свободные мусульмане (феодальные землевладельцы) и имеющие статус невольников христиане «по рождению» янычарам. Феодальный армейский корпус состоял из кавалеристов — сипахов, — которые имели в ленном владении землю; эту землю обрабатывали крестьяне, для которых они были сеньорами и с которых они получали дань. Взамен этого они обязаны были служить в армии — некоторый срок в мирное время, и всегда в военное время, и, кроме того, должны были выставлять одного или нескольких полностью экипированных всадников. При этом численность сопровождающей его свиты зависела от их ранга и размеров имения. В мирное время некоторая часть сипахов несла полицейскую службу (340).
Ни один из этих сипахов не проходил регулярной военной подготовки, однако все они были смелыми наездниками, с детства знающими толк в военном ремесле. Во время войны один из десяти сипахов оставался в стране для поддержания порядка, а входе военных кампаний, когда отряды находились на зимних квартирах, им разрешались отъезды домой, чтобы собрать десятину и иные виды доходов с крестьян. Ведь это единственный источник их доходов и основа жизни как в мирное время, так и при прохождении военной службы. Помимо сипахов в феодальном армейском корпусе служило определенное число добровольцев; одни из них воевали исключительно с целью захвата добычи, однако встречались и христиане–ренегаты, которые перешли в ислам, и, воюя под его знаменами, получали награды и продвижение по лестнице военной иерархии. Нередко также, благодаря способностям и непримиримой враждебности к христианству, они достигали высоких должностей. Не менее двадцати предводителей сухопутных армий и четыре самых знаменитых в истории империи предводителей флота были старыми христианскими сол–датами, которые приняли ислам и перешли на службу в армию, где не обращалось внимание на происхождение и имелись шансы для неограниченного продвижения по службе.
Совершенно особое место в армии Османской империи занимали янычары — отобранные из христиан юноши, которых из–за их физической силы и психического здоровья считали добротным «материалом» для формирования воина. «Всех пленных юношей — неверных — надо зачислять в наше войско», — такой совет дал султану Орхану визирь и воинский судья Аллаэдин. Эта идея была осуществлена при султане Мураде I (1360–1389 гг.). Перед распростертыми на земле юношами возвышалась фигура известного дервиша шейха Бекташа. Подойдя к тому их них, кто находился поближе, дервиш поднял руку над его головой, осеняя ее рукавом своего халата, и произнес: «Да будете вы ены черы». Так было положено начало особому корпусу янычар (от «ены черы» — «новое войско»). От остальных военнослужащих их отличал головной убор — белый войлочный колпак с висящим сзади куском материи, напоминающим по форме рукав халата Бекташа. Вооружение янычар составляли копья, сабли и кинжалы, а роль знамени исполнял котел для приготовления пищи. Некоторые воинские звания в янычарском корпусе также были заимствованы из «кухонного» лексикона, например, полковник назывался «чорбаджи», т. е. «кашевар».
Значительная часть янычаров (кроме меньшей, занятой в осуществлении административных функций имперских органов) образовывала корпус на условиях платы (корпус профессионалов). Этот корпус представлял собою приватное и сильнейшее оружие в руках султана. Им командовал ага, который одновременно исполнял должность начальника полиции Стамбула и заседал вместе с министрами в диване. На войне он сопровождал султана и командовал его отрядами, в чем ему помогал совет из пяти наивысших офицеров. Янычарский корпус насчитывал несколько дивизий, каждая из которых располагалась в собственных казармах, а во время войны — в больших шатрах. Смысл существования янычар, оторванных в детстве от родителей, которым нельзя было ни жениться, ни заниматься каким–либо ремеслом (к тому же у них не было к этому никаких навыков), ограничивался участием в битвах во время войны и поддержанием порядка в мирное время.
Янычары больше были привязаны к своим товарищам, чем к султану, а еще большая близость возникала между янычарами одной и той же казармы, которые приносили друг другу присягу на мисочке соли, Коране и мече. Еще большей опекой, нежели войсковые знамена, они окружали большие медные котлы, коих приходилось два или три на казарму (в них они готовили себе рис и вокруг них проводили все вечера). Если хотя бы один из этих котлов терялся в битве, то все офицеры из опозоренной казармы увольнялись; в случае поступления вновь на военную службу их никогда не принимали в то же подразделение.