История Одного Андрогина
Шрифт:
– Напористая, эгоистичная. Всегда знала, чего хочет. Ее всегда было сложно в чем-либо переубедить. Да, она была карьеристкой, с этим не поспоришь. Но при этом она могла оставаться замечательным человеком. Была уверена и знала, что делает. Трудолюбивая. Я бы даже сказал – трудоголик. Щедрая. Не озадаченная скучным бытом.
– Зачем она меня усыновила?
Бобу было сложно ответить на этот вопрос. Поэтому, хорошенько взвесив свои слова в уме, он стал пытаться что-либо сказать Еве:
– Однажды она просто сказала мне, что хочет ребенка…
– Но у нее было слишком мало времени на меня! Зачем она меня усыновила?
–
– То есть, мое усыновление нелогично?
– Я не говорил этого.
– Но ведь Синди было все равно!
– Ты упрекаешь Синди в том, что она усыновила тебя просто так? Я не пойму!
– Черт, я уже не знаю, что думать! Иногда хочется послать все к черту, но что-то не дает мне этого сделать.
– О чем ты, Натаниэль?
– Меня давно уже никто не называл Натаниэлем…
– Так я пытался тебе сказать об этом…
– Мне не нужна твоя чепуха о мертвом Натаниэле и живом! Я сам решил для себя, коим из них мне быть! И только попробуй кому-то сказать, что я – Натаниэль! Я изуродую твоих детей! Тебе понятно? Никто не должен знать!
– Хорошо. Я клянусь тебе, что никому не расскажу. – дергал себя за зуб Боб.
В его голове крутились картинки из прошлого. Он смотрел на образ пред ним и все больше тосковал по тому маленькому темненькому мальчику, которого больше не вернуть. С которым они веселились вместе. Которого он бросил. Он чувствовал себя виновным в этот момент. Он сожалел о том, как все сложилось. Если бы можно было вернуться в прошлое и сделать все так, как и должно было произойти. Софи не оказалась бы за решеткой. Натаниэль был бы счастливее, и может быть, выглядел бы нечто иначе. Все могло быть по-другому.
Боб до сих пор не понимал, почему Натаниэль скрывался под выдуманной личностью. Он так ненавидел прошлое? Или хотел быть кем-то другим? Боб мог лишь предполагать. Он не мог влезть в мозги Евы Адамс. И все больше ощущая себя ничтожеством в глазах этого человека, Боб все больше ностальгировал, и не мог не сказать:
– Знаешь, а ты напоминаешь мне Синди!
Ева лишь молча глянула в ответ. Она была такой опустошенной. За время сей беседы она полностью исчерпала себя. И ей уже не хотелось слушать, думать, переживать. Как-то реагировать на слова Боба. Единственное, на что она надеялась в этом момент, так это на то, что она больше никогда в жизни не увидит этого подонка. Она сказала все, что хотела сказать. Теперь ей хотелось забыть все это. Забыть все прошлое, которое сама же взбудоражила.
XXXIV Глава
Париж
1996 год
В комнате Евы играл какой-то агрессивный панк. Она держала в руках письма Астрид. Те самые два письма, которые она не могла прочитать до сих пор. Отпив красного вина из своего бокала, она бросила их на кровать. Продолжая держать в руке бокал с вином, она прошла в ванную комнату, чтобы посмотреть на себя в зеркало.
Она выглядела ужасно. Черные круги под ее глазами выдавали ее усталость. Они были настолько черными, что их не мог замазать ни один тональный крем или тени. Ее волосы стали сухими и ломкими. Щеки так впали, что ее скулы выпирали как у жертвы Бухенвальда.
Все перемешалось у нее в голове. У
Она оборвала все связи. Вообще не желала иметь какое-либо отношение к этому фильму. Она больше не общалась с Изабеллой. Она не желала слушать кого-либо. Порой, ей самой казалось, что ей больше ничего не интересно.
Она вспоминала недавний разговор с Оливье, который был вчера, чуть ли не сразу по прибытию Евы в Париж. Он был единственным оставшимся человеком, с коим Ева еще могла связывать речь. Тогда они сидели в каком-то фешенебельном бистро. Оливье говорил ей:
– Ева, я переживаю за тебя! Ты очень неважно выглядишь! Может быть, сходишь к врачу?
– Брось, Оливье! Последний раз я была у врача, когда мне еле исполнилось 13 лет. – говорила Ева с отвратным видом.
Оливье пристально смотрел на нее, что не могла не заметить Ева. Та, набрав в свой рот побольше какого-то зеленого салата, сказала невозмутимым голосом:
– Что?
Оливье помахал головой и сказал:
– Ничего. Я просто боюсь, что в какой-то момент ты не сможешь выполнять свою работу!
– Пфф… С какой это стати! Всегда могла, а теперь не смогу? Так, по-твоему? Расслабься, милый! Это всего лишь очередной дерьмовый показ!
Оливье привык к подобным фразам Евы, а уж тем более к ее отношению к работе. Казалось, она выполняет ее с завязанными глазами, при том, что никогда не отступит от нее. Но сейчас она выглядела крайне инфантильно. И его беспокоило это.
Они договорились, что один из ассистентов придет к Еве на следующий день, чтобы решить вопросы следующего показа. И сейчас Ева, держа все это в голове, красовалась перед зеркалом, сосредотачивая свой усталый взгляд.
У нее было ощущение депрессии. Она была у нее от всего сейчас. Ее тело болело и ломало, словно после побитья. Она не знала, чего хочет в данный момент, и, зайдя обратно в комнату, она поглядела на свою кровать, где лежали знакомые ей письма. Но посмотрев правее, она почувствовала накат желания. Она почувствовала потребность в том, что лежало в ее белом пакетике, рядом. И отбросив эти письма в сторону, она схватила его, упав на кровать, и стала теребить его, а затем рвать зубами, чтобы высыпать его содержимое – белый порошок. Зелье, успокаивающее Еву.
Ее желание поскорей загнать иглу себе под кожу бороло все на свете в данный момент. Это желание было настолько сильным, что она больше не думала ни о чем другом. И ей нравилось это. Полное отсутствие чего-либо. Быстрей догнать нужную концентрацию и всадить ее в себя. Чтоб стало легче. Глянув на свою левую руку, Ева заметила, как один из ее уколов разнесся до не приличных размеров, и даже начинал гнить. Он выглядел ужасным, какого-то черно-синего цвета, его размер составлял не менее шести сантиметров в диаметре. Он выглядел отвратительно. Ева, подумав несколько секунд, решила, что займется им потом, а сейчас вколет себе дозу в правую руку. Скорее. Она больше не может ждать при виде всего этого.