История одной любви
Шрифт:
А он, заглянув в её карие глазищи, в них провалился, как в омут, начал тонуть, почти теряя сознание.
– Уйди, дура. Не лапай, охальница. Я вот сеструхе скажу, а она твоему мужику обскажет. Посмотрим тогда…
Алеша, покраснев, как рак, неловко выкручивался из Варькиных горячих рук, Настасья с Натальей фыркали, чуть отступив назад, чтобы не мешать подруге – хулиганке. Наконец, Варвара отпустила паренька, свистнула, засунув два пальца в рот, как заправский голубятник.
– Ох, маленький. Я б тебя съела целиком, ты ж ещё молоком пахнешь. Любава моя.
Алеша вырвался из плена, выскочил на тропинку, ведущую к рыночным воротам, остановился на безопасном расстоянии, погрозил кулаком.
– Я вот вам. Куры! Лапают ещё, бесстыдницы. Чтоб вам!
Варвара сделала
…
Варвара – самая красивая девка в селе – замуж выходила по любви. Степан, её муж, женихался недолго, потому что Варя – смешливая баловница, любимица старенького отца (мать похоронили давно, сразу после войны, второго ребёнка не выносила, умерла после выкидыша), влюбилась в здоровенного, всегда залихватски весёлого парня ещё школьницей. А он на неё и внимания не обращал, пока вдруг не прозрел, встретив нежную, белокожую, как берёзка, темноволосую красавицу на почте. А как увидел, сразу решил – моя. Ну и выпалил из всех орудий, осаждая эту крепость, но крепость и сопротивлялась недолго, пала на милость победителя, обвилась повиликою вокруг любимого, не оторвать. Как околдовали Варю, ни дня, ни ночи без своего Степана не мыслила, разума лишилась, а когда очнулась – округлый, крепкий животик уже трудно было спрятать, лез он всем в глаза. Отец чуть не умер от стыда и растерянности, но Степан, в один из февральских метельных вечеров заявился к ним домой нарядный и пьяненький, привел мать – скромную, тихую, как мышка, забитую тётку Саню, деловито обговорил условия их дальнейшей жизни, и через неделю, получив штамп в паспорте Варя переехала в дом к мужу. Вот только жизнь, которая началась в этом доме совсем не была похожа на её девичьи мечты. Степан, как оказалось, обожал выпить, сутками пропадал у друзей, плевать хотел на хозяйство, и вся работа легла на плечи молодой жены. Свекровь очень болела, гематома в голове, которую ей устроил благополучно потонувший по пьяни муж, отец Степана, сдавила важные сосуды, и большую часть времени тётка Саня проводила в постели, завязав платком голову. Через месяц семейной жизни, Варя ночью проснулась в луже крови, вызванный свекровью фельдшер отвез её в больницу, а потом долго крыл матом притихшую свекровь – Варя одна передвинула тяжелую бочку с солеными помидорами, и ребенка сохранить не удалось.
А потом так и пошла их жизнь – не шатко не валко, в одном доме, в одной кровати, но каждый сам по себе. Степан пил все сильнее, по пьяни нёс ревнивую чушь, но руки не распускал, в этом Бог Варю миловал, по трезвому лез в постель и долго, хмуро, как будто выполнял трудную работу имел жену – мечтал о ребенке. Но ребёнка не получалось, как он не старался – то ли пьянство сделало своё дело, то ли Варя что-то повредила в себе, и через семь лет они остались один на один со своей неприкаянной жизнью – свекровь покинула этот мир радостно, как будто этого ждала. Отец Вари тоже умер, и остались у неё только воспоминания, подружки и разлюбленный полностью муж – алкоголик. Но она не унывала, цвела, как роза, и по прежнему не было красивее, радостнее и озорнее бабы в селе. Сколько по ней сохло молодых ребят, да и мужиков взрослых, одному Богу известно, но она держала себя честно, Степану не изменяла, вела хозяйство крепкой рукой и была счастлива по своему – простым русским бабьим счастьем.
…
– Лёшк! Это что? С ума ты сошёл , что ли? Ремня давно не нюхал, рано я тебя драть перестал. Чтоб я этого не видел, узнаю что, убью.
Петр Иванович, отец Алеши, приземистый, лысый, кривоногий, полжизни проведший в седле при выпасе овечьих отар (показаковал вволю) навис над сыном мрачнее тучи, грохотал басом подобно дальнему грому, вот-вот и начнётся гроза. Он бросил на стол мятую бумажку, так швыряют мерзкое ядовитое насекомое и Алёшка узнал – это та самая фотография Варьки, которую он втихаря вырезал из старой клубной стенной газеты – лучшие передовые работницы совхоза. Там она смотрела так лукаво и кокетливо, что у Алешки заходилось сердце и щипало в груди. И если бы не его дурацкие шестнадцать, он бы украл эту чертову заразу, увез бы на край земли и любил бы так, как никто другой.
Глава 3
Алешка спрыгнул с поезда, с удовольствием подставил
– А свистеть при людЯх некрасиво. Такой большой солдатик, а фулюганишь. Ай-яй–яй.
Алешка резко обернулся на низкий скрипучий голос – позади стояла бабка лет ста, не меньше. Настоящая баба Яга, прямо, как из сказки сбежала, седая, патлатые лохмы торчком из-под назад повязанного цветастого платка, скрюченная и с клюкой. Маленькие, умные мышиные глазки смотрели из под нависших бровей лукаво и хитро, узкий рот, почти спрятанный между подбородком и носом-сливой ухмылялся. Алешка ещё больше смутился, неловко поправил воротник, хрипло оправдался
– Я, бабусь, нечаянно. От радости. Домой вот приехал.
Бабка кивнула, как будто прощая великодушно, подошла поближе, от неё пахнУло старым сундуком и хозяйственным мылом.
– Да, понятно, милок . Я ж пошутила. Ты б мой чумодан помог донесть, а то дед, старый дурак, вишь, не встретил. Дни перепутал, не иначе, осел этакий. А внучка в город уехала, наверное, по делам. А этот чумодан мне и не допереть. Тут недалече, под холмом. Пять минут ходу.
Алешка закинул свой рюкзак на плечо, подхватил бабкин чемодан и чуть не крякнул от натуги – бабка Яга, наверное, везла там булыжники, не иначе. Кое-как выперев адову тяжесть на тропку, он, чуть покачиваясь, пошёл вниз, за старухой, которая, не смотря на клюку, перла впереди на полной скорости, только развевались оборки длинной юбки, выглядывающей из-под короткого, старомодного пальтишка.
Дошли они, действительно, быстро. Небольшой домушка затерялся в зарослях вишни и сирени, пока голых и бесприютных. В покосившимся палисаднике бушевал прошлогодний бурьян, и на откосе окошка, чудом примостившись, грелся котяра – огромный, мохнатый, седой, как хозяйка. Бабка резко затормозила, юзом пролетела вдоль палисадника, остановилась у калитки, сплюнула, потом развернулась на сто восемьдесят градусов, и с криком: " Опять у Вальки чаи гоняет, щас прямо по хребтине старой клюшкой, греховодники!", – понеслась по тропинке к соседскому дому, нарядному, свежепобеленному, сверкающему на уже вошедшем в силу солнышке, хорошо промытыми окнами. Алешка растерянно поставил чемодан и хотел было идти восвояси, но из калитки вышла девушка, совсем юная, полненькая, небольшого росточка, с круглым румяным лицом и толстой рыжей косичкой, перекинутой через плечо.
– Привет. Ты чемодан в дом занеси, а то мы его не вопрем, она опять из города всякой всячины привезла, хоть что говори, все по-своему.
Алешка затащил чемодан в сени, отдышался, присел на лавку.
– Воды дай, если не жалко. Тебя как зовут?
Девушка ещё сильнее зарумянилась, хихикнула, принесла кружку с ледяной водой, бросила кокетливо.
– Галька. Галина, в смысле. Галя. Может чаю тебе вскипятить?
Алешка мотнул головой, залпом выдул всю кружку, выдохнул.
– А что же ты, Галина, бабусю на вокзале не встретила? С таким–то чемоданищем за ней телегу надо было бы прислать. А она пешком. Нехорошо.
Галя откинула косицу, допила остатки воды, села напротив, уставилась на Алешку зелёными, в рыжих мохнатых ресницах, круглыми, как у птицы, глазюками
– А ты, думаешь, что? Она правду говорит, про дату? В смысле, когда приедет. Не в жизнь! Всегда врет, хочет деда с поличным застукать. А он и правда к соседке чай ходит пить, пирожки любит. Она его на пирожки с капустой да вареники с вишнями заманивает. А он – пожрать мастер! Вот и все дела.
На крыльце послышалась возня, потом дверь распахнулась, и бабка с воплями буквально втолкнула в сени маленького, черненького, похожего на жука деда. Он смущенно жужжал что-то в своё оправдание, и одно ухо на шапке опустилось вниз и виновато подпрыгивало в такт старухиному крику.
Галя проводила Алешку до калитки, накинув огромную, старинную пуховую шаль, встала в в проеме, перегородив проход, и когда Алешка попытался пройти, подалась пышным телом вперёд, вроде нечаянно. Алешка вылетел, как пробка, остановился поправить съехавшую фуражку, буркнул.