История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
— Кто это такая? — спросила шепотом Надя. Вид этой женщины показался ей ужасным.
— Нарядчица. Тоська фиксатая. Заметила, у нее впереди рыжая фикса? Теперь Маньке «леща» пускать будет, боится ее.
— Чего ж ей Маньки бояться?
— Как чего? Ссученная она, а была в законе, ссучилась, видишь, нарядилой пошла. А Манька — молоток! Ни в какую! Ей, знаешь, сколько предлагали — и бригаду взять, и тоже нарядилой!
Манька, видимо, слышала их разговор, потому что обернулась и сказала коротко:
— Здесь правят суки.
Надя мало что поняла из этой тарабарщины, но то, что нарядчица должна бояться воров в законе, было понятно. Все знакомы друг с другом, вроде домой попали.
— Ты ей особо на глаза не попадайся лучше, она кобел, — добавила Лысая.
Надя промолчала. Спрашивать уже нельзя было, всех повели в баню, а Лысая протиснулась вперед всех. А чего спрашивать? Понятно и так, кобель — это плохо: злая собака.
В ледяном предбаннике их встретила женщина в несвежем, застиранном халате, накинутом прямо на телогрейку.
— Раздевайтесь, по-быстрому! Вещи сдавайте в прожарку и проходите на санобработку.
Кучка худых, изможденных женщин быстро поснимали все с себя и встали в очередь в следующее помещение — санпропускник, предварительно сдав свои вещички в прожарку. Блатнячки и здесь были неугомонные, хихикали, шлепая друг друга по отощавшим задам и отпускали непристойные шутки. Они нисколько не стеснялись своей наготы и первые пошли санобрабатываться.
Каково же было изумление и ужас Нади, когда она, войдя в санпропускник, увидела, что там орудовал бритвой молодой мужчина. Ловким взмахом он быстро обрабатывал лобки и подмышки, не удосуживаясь даже хотя бы почистить бритву каждый раз. Черная, рыжая и светлая шерсть клоками валялась на полу, прилипала к подошвам ног. Рядом стояла еще одна женщина и выдавала по крохотному, меньше спичечного коробка, кусочку мыла, предварительно заглянув в каждую голову. Проверка на вшивость. Надя, трясясь всем телом и стуча зубами не столько от холода, как от страха, прошмыгнула обратно и встала последней.
— Ты чего обратно? — спросила Света.
— Там мужчина бреет.
— Мужчина? Где ты видела мужчину? Разве это мужчина? Пустое место.
— Все равно не пойду, ни за что не пойду, — заверещала Надя.
— Вот глупая! Потащат в карцер, только и всего.
— Ведь стыдно же!
— Стыдно! Пусть ему будет стыдно! Смотри на него как на пустое место, — посоветовала Бируте.
— Возьми себя в руки, ты не у мамы! Это наш советский концентрационный лагерь. Здесь все, чтоб унизить человека, — строго одернула Надежда Марковна и смело шагнула в санпропускник.
— Но ведь можно было женщину посадить на это.
— Слушай, ты! Целка-невидимка, что тут выкобениваешься? — спросила, подходя к ним та, что в замызганном халате.
— Что у вас, женщины нет в женскую баню на санобработку? — возмутилась на этот раз Света.
— Женщина у нас мужиков броить, там работы больше — шерсть гуще, — пошутила она. — Идите быстрее, а то еще сколько народу, воды не хватит.
«Попаду в карцер, прощай театр!» Сжав всю себя в комок, Надя прошла последней.
Напрасно было ее волнение. Мужчина-парикмахер, всецело поглощенный своей работой, даже не взглянул на нее. Два взмаха бритвой по лобку, два по подмышкам, всем поровну — и молодым и старым. Безразлично. Шаек уже не было, пришлось ждать, когда освободится хоть одна.
— Держи мою! — крикнула Лысая. Она уже вымылась, благо с волосами проблем не было.
— Мой как следует, сифилюга у ней, — шепнула Амурка, — да голову не мой, не промоешь свою гриву, все слепятся, — посоветовала она.
И верно, кусочка мыла едва достало намылить тело. Вода шла только из одного крана (другой был забит деревяшкой), то крутой кипяток, то ледяная. Надя брезгливо ошпарила шайку, но уже некогда было думать об опасности сифилиса.
— Заканчивай размываться и на вылет! — крикнула в открытую дверь та, что выдавала огрызок мыла и искала в головах вшей.
Несмотря на многие неудобства, все равно, это была вода, она обмывала и освежала грязное, отощавшее тело, и было ни с чем не сравнимое удовольствие вылить на себя полную шайку воды. Надя с благодарностью вспомнила совет Амурки не мыть голову. Вытираться пришлось пахнувшей хлоркой, драной, хоть и чистой простыней, одной на четырех человек. Из прожарки принесли еще горячие вещи — подгорелые, порыжевшие валенки, искореженные пуговицы на платье и пальто. От коричневого мехового воротника (заяц под соболь) осталась скрюченная кожа, а платок в белую и черную клетку стал рыже-серым. Ну, да теперь все едино, хорошо еще, что не сдала американского платья. В бараке она обнаружила — мешок был развязан и пуст. Платья там не оказалось, и только на самом дне валялась зубная щетка и полтюбика зубной пасты «Хлородонт». «Плеч не режет ремешок», — сокрушенно пропела про себя Надя. — А впрочем, черт с ним и с платьем, все равно украли бы не сегодня, так завтра».
Вонь барака шибала в нос, но было тепло, не то что в телятнике, и можно, наконец, написать письмо домой. Свой теперешний адрес она не написала. К чему? Все равно на днях уедет работать в театр.
Жуковатые и прочий уголовный мир себя никак не проявляли.
— Коменданта и Тоську Фиксатую, нарядилу, боятся, тут комендант тоже ссученный. Они здесь над законниками верх берут, — пояснила Амурка. — Только это не везде так. Манюня говорит, на Капиталке, к примеру, или на Рэмзе их прирежут тики-так, только появись они.
— Господи, куда я попала! — вздохнула Надя.
— Тю! Куда попала! Давеча, я слышала, банщица одной говорила: образуются спецлагеря. Одни политические будут — каторжане с большими сроками. На ночь бараки запирать, переписка два письма в год только, и номера носить будут, на голове, на спине, еще где-то, в общем, как у фашистов. Вот туда попадешь — так «жаба титьки даст»! Не обрадуешься!
— А я не политическая, — поспешно возразила Надя, — а каторга у нас до революции была!
— Фигушки! Еще как и теперь есть. Сколько хочешь! Самый маленький срок — 15–20 лет. Вот!
— А чего-то Маньки не видать? — поторопилась переменить разговор Надя, чтоб не говорить о неприятном. «Амурка всегда права и все знает».
— Ее Тоська фиксатая к себе повела, небось, уговаривать будет работать!
— Уговаривать? А разве?..
— Как же! Станет тебе Манька лопату в руки брать и в зоне не будет. Она в законе!
— Подъем! — крикнул с порога мужчина, входя в барак, хотя никто не спал и не ложился.
Чуть поскрипывая сапогами и подрыгивая сытыми ляжками на ходу, он развязной походкой, горделиво посматривая по сторонам, подошел к столу, который стоял прямо посреди барака. Чистый, новенький бушлат был одет на такую же новую телогрейку. Хромовые сапоги, начищенные до зеркального блеска, и барашковая серая шапка резко выделяли его средь остальных зеков.