История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
Тем временем вторая прямиком от двери кинулась к предзоннику и уцепилась руками за проволоку.
Хряк одним прыжком схватил ее за шиворот и бросил в сугроб, как пустой мешок. Но женщина тут же снова поднялась и кинулась на проволоку. В ярком освещении прожекторов Надя увидела на миг ее лицо, искаженное не то страданьем, не то гневом. Платок сбился у нее с головы, и космы спиралями рассыпались по плечам. Но и в таком виде она показалась Наде молодой и привлекательной. Хряк, теперь уже вдвоем с Тоськой, старался отцепить ее от проволоки, при этом комендант одной рукой нещадно молотил несчастную по спине и голове. Вертухай с вышки выстрелил в воздух, и Тоська с Хряком отскочили.
— А, гадье, испугались! — злобно пробормотала Лысая.
Однако женщина не только не испугалась, а как раз наоборот, истошно закричала вертухаю:
— Убей, убей меня, Христа ради, — и что было силы затрясла проволоку. С вахты выскочил офицер и, полный ярости, что-то приказал Хряку. Хряк и Тоська бросились с остервенением отдирать от ограждения женщину.
В уборную заскочила молодая девушка и тоже припала к щели, интересно ведь.
— Во, сука, упорная! Забьют ведь до смерти! — без тени сочувствия воскликнула она.
Но видно, что силы оставили беднягу, и Хряку удалось оторвать ее скрюченные пальцы от проволоки предзонника. Тоська, подхватив под руку, поволокла по зоне.
— Глянь, в кровь руки разодрала, чума болотная! — сказала Лысая.
Тем временем с вахты вышла еще одна «мамка». Но Хряк был уже на стреме — сразу же, не давая опомниться, подхватил, и она покорно поплелась к бараку, всхлипывая и причитая:
— О…о… мой маленький… сыночек!
— Молодчага вертухай! Ведь он мог пристрелить ее, тики-так! Его право!
Надя промолчала, не стала спорить, по какому праву вертухай с вышки мог застрелить несчастную мать, только сказала:
— Пойдем, я больше не могу!
Руки и ноги ее окоченели, но холода она не чувствовала, в душе был только ужас, ужас! Теперь она твердо знала: сколько бы ни пришлось ей быть в лагере, никогда, никогда, ни один мужчина…
— Да! Не скоро эти детки увидят своих мамаш! — как бы угадав Надины мысли, сказала Лысая.
Вонючий барак обдал их запахами махорки, нечистых женских тел и еще чего-то мерзкого. Из сушилки тянуло тошнотворным запахом мокрых валенок, ватных брюк, чуней и бушлатов, всем, что одевают на работу зечки и сушат, приходя в барак, мокрые от снега.
— Хоть топор вешай — не упадет, — презрительно фыркнула на весь барак Лысая.
— Мать моя женщина! — раздалось откуда-то с верхних нар. — Кто ж эти крали? Откуда взялись?
— Явились, не запылились! От мужичков небось в заначку ходили? Подайте им противогаз, им дышать нечем!
— Вы куда пришли-то? Аль в парфюмерный магазин? Вот вам и «Тэже», нюхай весь, еще есть, — засмеялась старуха-дневальная, ощерив беззубый рот.
— Хреновина старая! Проветривать барак полагается, а не на нарах вонять, — посоветовала Лысая.
Возмущенные зечки загалдели на разные голоса. Надя поспешила на свой нары, где оставила свой «рюкзак», но с огорчением увидела, что место ее занято, а мешка нет.
— Извините, тут мешок мой оставался!
— А! Это ты, малолетка? Мешок твой я под голову, вместо подушки, определила, — поднялась с нар Манька Лошадь. — Да ты садись. Хочешь, кипяток в котелке, погреться? — добавила она вполне миролюбиво.
Надя сняла несчастное пальто с кожворотником и искалеченными застежками и присела на край нар.
— Где это вы с Лысой колобродили? Иль правда к мужикам лазили?
Надя передернулась от отвращенья.
— Смотрели, как у мамок детей забирают…
— Охота была! Небось, рев стоял?
— Конечно, плакали, ведь дети же, жалко!
— Жалко у пчелки! Чего им будет? Вырастут! Сколько их в детприютах!
— Вырастут, конечно! А чего хорошего в детдоме?:— вспомнила Надя вечно голодных детдомовцев, что учились с ней в малаховской школе.
— Хорошего мало, да куда денешься? Я сама детдомовская, по себе знаю! Да ты чего шары-то на меня выкатила? Точно тебе говорю!
— Что ж, у тебя ни отца, ни матери?
— Ни матери, ни отца, ни прохожего молодца! В тридцать седьмом я враз осиротела и в детдом попала.
— Умерли? — посочувствовала Надя.
— Сгинули в одночасье! В ночь пришли энкевадешники и обоих увели, да еще всю квартиру вверх тормашками перешуровали. Мы тогда в Москве жили, в Малом Кисловском.
— И ты больше их не видала?
— Не, — мотнула головой Манька.
— За что ж их… обоих сразу? — а про себя подумала: «Родители воровки, должно, тоже воры».
— За что? Я и сама не знаю… В ту ночь чуть не полдома охолостили, только успевали машины подъезжать..
«Полдома — это не воры», — решила Надя.
— А кто был твой папа?
— Отец у меня военный был, четыре шпалы носил.
Надя задумалась, вспоминая своих соседей Триумфовских и то, что давно слышала краем уха о том 1937 годе.
— Как врагов народа, наверное…
— Пошла ты… — матерно выругалась неожиданно Манька. — Дура набитая! Я с тобой как с человеком говорю; а у тебя в башке одни «враги народа».
На минуту Надя опешила, не понимая, чем обидела Маньку.
— Извини, Маня, я не хотела тебя обидеть…
— Так! Слушать всем, прибывшим с этапа, разнарядку на завтра! — заорала во всю мочь с порога Тоська: — На расчистку путей всего десять человек, на разгрузку платформы с балластом двадцать человек, на разгрузку угля двадцать пять человек, на кухню три человека. Кто болен, берите освобождение в санчасти, за невыход на работу — бур.
Дальше Надя уже не слушала. Ее фамилию назвали в числе человек на разгрузку балласта.