История Османской империи. Видение Османа
Шрифт:
Тот, кому посчастливилось купить пожизненное право собирать налоги, обретал более надежное положение, чем то, которое могла предложить прежняя система. Сумма капитала, которую он выплачивал казне, чтобы приобрести свой ресурс, от двух до восьми раз превосходила сумму ежегодной чистой прибыли, которую этот ресурс предположительно должен был приносить. Таким образом, казна извлекала выгоду каждый раз, когда на торги выставлялось пожизненное право собирать налоги. В действительности, форма внутренних заимствований государства у тех, кто обладал таким богатством, что мог делать вложения, оказала огромную помощь в борьбе с критическим дефицитом государственного дохода во время войны. Но чтобы эта система окончательно установилась, потребовалось время, а результаты ее введения лишь постепенно становилось очевидным. Впервые пожизненное право сбора налогов было применено в некоторых провинциях юго-восточной Малой Азии и в арабских провинциях, после чего распространилось и в других местах. Выбор именно этих, преимущественно мусульманских провинций помог более равномерно распределить бремя налогообложения по всей империи. Например, бремя реформированного подушного налога, являвшегося еще одним основным источником доходов государства, главным образом ложилось на плечи христианского населения (которое составляло большинство на Балканах), а также на провинции западной и центральной Малой Азии.
Трудные годы войны показали, что ни преданность представителям правящей династии, ни преданность первых лиц отдаленных провинций центральной власти нельзя было считать доказанными фактами. Введенная в те годы новая система сбора налогов изменила основы доступа к субсидиям государства. Теперь любого, кто был достаточно
Хотя представители клана Кёпрюлю были среди тех, кто получил самые большие выгоды от новой системы налогообложения, но даже до введения пожизненного права собирать налоги они скопили достаточно средств, чтобы учредить богатые благотворительные фонды, благодаря которым они завоевали авторитет, сравнимый с авторитетом Османской династии. В период между правлением Ахмеда I и серединой XVIII века Османская династия отказалась от своего особого положения попечительницы строительства впечатляющих храмовых комплексов, превозносивших ее могущество, и в это время ее представителями были построены только три или четыре больших мечети. Благотворительность клана Кёпрюлю была более очевидна и не ограничивалась одним Стамбулом. Так, в 1658–1659 годах Кёпрюлю Мехмед-паша возвел крепость на входе в залив Эгейского моря, где находился город Измир, чтобы защитить этот порт от нападений венецианцев в ходе продолжавшейся Критской войны. Измир вырос из деревни, которой он был еще в XVI веке, в многоязычный торговый центр, специализировавшийся на экспорте в Европу сельскохозяйственной продукции внутренних районов западной Малой Азии. Благодаря этой крепости власти могли вести более эффективное наблюдение за торговыми судами, с которых брали таможенные пошлины. Фазыл Ахмед-паша уделял большое внимание и стимулированию торговли, и сбору налогов, причем как в новых провинциях, которые он завоевал для империи, так и в старых, расположенных ближе к ее центру. В 70-е годы XVII столетия он финансировал строительство инфраструктуры, необходимой для того, чтобы превратить Измир в процветающий перевалочный пункт. Были построены рынок, караван-сарай, общественные бани и огромное здание таможни. Кроме того, он построил акведук, чтобы снабжать город водой, и замостил его главные улицы.
Помимо требования, чтобы благотворительные фонды направлялись на достижение праведных целей, были и оговорки, касавшиеся принципов управления. Эти положения часто были слишком общими и оставляли большую свободу действий тем, кто управлял фондами. Кроме того, постоянно не соблюдалось требование, согласно которому переданная в фонды собственность или деньги следовало отчуждать, и на протяжении многих лет деньги «просочившиеся» из фондов, возвращались в руки членов таких влиятельных семейств, как клан Кёпрюлю, тем самым позволяя им уберечь свои огромные богатства от конфискации и передать их своим наследникам. Одним из показателей их могущества был тот факт, что из 47 лет, прошедших после того, как в 1656 году Кёпрюлю Мехмед-паша был назначен великим визирем, этот пост на протяжении 38 лет занимали либо члены его семьи, либо члены семей его родственников, и только девять лет великими визирями становились представители других семейств. Эта тема требует дальнейшего исследования, но есть свидетельства того, что в конце XVII столетия семейства, не столь заметные, как Кёпрюлю, тоже передавали средства в благотворительные фонды, причем как в Стамбуле, так и в любых других местах империи, делая это с целью увековечить свой контроль над финансовыми средствами, поскольку, согласно всеобщему мнению, такие фонды освобождались от налогообложения. Получившая развитие тенденция, согласно которой сыновья становились преемниками своих отцов на должностях в центральном аппарате управления и на постах губернаторов провинций, позволила малозначительным семействам добраться до первой ступеньки лестницы власти, укрепить свое положение и получить известность.
То, как Кёпрюлю Мехмед-паша передавал то, чего он добился, своим потомкам, оказало сильное влияние на летопись Мустафы Наима, пристрастность которого просто обворожительна. Впрочем, не стоит забывать о том, что покровителем Наима был другой представитель рода Кёпрюлю, Амджазаде Хусейн-паша, который, став в 1697 году великим визирем, назначил его на пост официального историка, и что ему было поручено написать свою историю спустя приблизительно сорок лет после того, как Кёпрюлю Мехмед пришел к власти. Наима объясняет, что Кёпрюлю Мехмед понимал свою должность как «контракт» между султаном и великим визирем и поэтому диктовал различные условия восьмилетнему Мехмеду IV, когда принимал этот пост. Прежде всего, он хотел абсолютной власти в решении государственных вопросов, власти, которая не считалась бы даже с волей султана; во-вторых, только он принимал решения о назначении на все государственные должности; в-третьих, пределы распространения принятых им решений не должны быть ограничены мнением других государственных деятелей; и в-четвертых, на слова тех, кто попытается сделать под него «подкоп», не следует обращать внимания. Картину обстоятельств назначения Кёпрюлю Мехмеда на должность великого визиря (украшенную деталями, не обнаруженными ни в одном из свидетельств современников, на основе которых он предположительно и составил свое описание) современные историки считают выдумкой и рассматривают ее как описание, почти полностью соответствующее той ситуации, которая преобладала на рубеже XVII и XVIII столетий, когда Наима и писал свой труд, и совпадающее с интересами его покровителя, который пришел к власти после десятилетий господства клана Кёпрюлю. Монархия превратилась в систему и лишилась своей индивидуальности, Османская династия к тому времени, в сущности, перестала играть важную роль, а султан едва ли представлял собой нечто большее, чем некий символический выступ, этакий первый среди равных, сидящий в центре системы власти и богатства, которая получила развитие в следующем столетии. Пережив войну 1683–1689 годов и последующую потерю территорий, закрепленную Карловицким договором, империя вступила в период выздоравления, хотя и мучительного, так как теперь ей приходилось приспосабливаться к новым обстоятельствам.
Глава 11
Опасность бездействия
Хотя в 1710 году на короткое время должность великого визиря занял еще один представитель рода Кёпрюлю, лучшие времена для этой династии закончились вскоре после заключения Карловицкого мирного договора. В 1702 году слабое здоровье заставило Амджазаде Хусейна-пашу уйти в отставку после пяти лет пребывания на посту великого визиря, и впоследствии старшие отпрыски этой фамилии чаще занимали должности в провинциях, а не в центральном аппарате государственного управления. Злым гением Амджазаде Хусейна стал шейх-уль-ислам Фейзулла-эфенди, который был учеником, а затем и зятем Вани Мехмеда-эфенди, сделавшего карьеру благодаря покровительству со стороны отца Фейзуллы, занимавшего высочайшее положение среди священнослужителей Эрзурума. С детских лет султана Мустафы Фейзулла-эфенди был его воспитателем и наставником и впервые достиг выдающегося положения во время мятежа, поднятого военными в 1687–1688 годах. Тогда, после восхождения на трон султана Сулеймана II, он в течение непродолжительного времени занимал пост шейх-уль-ислама. Вскоре после вступления на престол Мустафы его снова выдвинули на пост главы духовной иерархии. И если методы, с помощью которых он получил это назначение, были весьма неординарными, то власть и покровительство, которыми он пользовался, были беспрецедентными и абсолютными. Его старший сын занимал должность регистратора потомков Пророка, его второй сын был главным судьей Анатолии, третий сын одно время служил судьей в Бурсе, четвертый был воспитателем одного из принцев, а один из его родственников являлся главным судьей Румелии. Министры правительства, такие как Амджазаде Хусейн, играли гораздо меньшую роль в сфере управления государством. Брачные союзы между представителями османской династии и членами семейств Кёпрюлю и Фейзулла-эфенди не могли сгладить имевшиеся противоречия. В автобиографии, которую Фейзулла-эфенди писал вплоть до 1702 года, есть описания судеб и состояний членов его семьи, и в ней же он утверждает, что являлся самым близким доверенным лицом султана и что по всем вопросам к нему обращались за советом. Но ему не пришлось долго пользоваться своим исключительным влиянием: его грубый отказ признать то, что его власть и стремление к величию должны иметь свои границы, в конце концов привел к тому, что подавляемое раньше недовольство все же вырвалось наружу, и в 1703 году он был убит во время кровавого мятежа, который помимо этого привел и к смещению Мустафы.
Со времени правления Мехмеда IV, сыном которого являлся султан Мустафа, Эдирне было любимым местом пребывания османского двора. Мятеж, вспыхнувший в 1703 году, называют «происшествием в Эдирне» и часто приписывают тому чувству разочарования, которое накопилось в османском обществе за годы совсем недавно закончившейся войны. Прошло двадцать лет с тех пор, как Мерзифонлу Кара Мустафа-паша потерпел поражение во время осады Вены, и хотя на последующих этапах этой войны туркам удалось одержать несколько побед, но стремление Мустафы II соблюдать условия Карловицкого договора многие рассматривали как подрыв чести мусульман. Последствия этого договора стали очевидны не сразу, поскольку демаркация новых, менее отдаленных, чем прежде, границ империи в Европе представляла собой длительный процесс, который в 1703 году все еще шел полным ходом и являлся наглядным подтверждением военных неудач Мустафы.
Во вторник, 17-го июля, в Стамбуле вспыхнул мятеж войск, которым было приказано направиться в отдаленное вассальное государство, расположенное в западной Грузии, чтобы подавить там восстание. Этот мятеж вскоре нашел широкую поддержку. Один высокопоставленный священнослужитель официально сделал весьма необычную правовую оценку, согласно которой не следовало проводить пятничную молитву. Это было актом открытого неповиновения, который означал, что султан уже не может полагаться на лояльность высшего духовенства и военных. Появились новые лидеры, которые заменили тех, кто скомпрометировал себя близостью с Мустафой 11 и Фейзуллой-эфенди, а главой переходного правительства, учрежденного в Стамбуле в противовес правительству в Эдирне, был поставлен родственник Амджазаде Хусейна-паши. Когда находившемуся в Эдирне Мустафе сообщили о том, что мятежники требуют передать им Фейзулла-эфенди, а самому султану и его двору вернуться на постоянное местопребывание в Стамбул, он арестовал делегацию, которая доставила эту петицию, а Фейзуллу-эфенди вместе с его семьей отправил подальше от города. Сам же сделал все приготовления, чтобы оказать сопротивление мятежникам. В то время великим визирем был Рами Мехмед-паша — один из двух переговорщиков, представлявших интересы Османской империи в Карловице. Он был протеже Фейзулла-эфенди, но к этому времени их отношения испортились, и мятежники рассматривали его как посредника.
Благодаря учреждению альтернативного правительства в Стамбуле события приобрели чуть ли не революционный характер. Но это была революция в османском стиле, характерной особенностью которого было смещение правящего монарха с последующей передачей престола другому представителю династии, а не полное ниспровержение господствующей системы государственного управления. Воспоминания о недавних кровавых беспорядках (тех, которые имели место в зимние месяцы 1687–1688 годов, когда мятежные войска погрузили Стамбул в атмосферу полного хаоса), должно быть, способствовали тому, что мятежники проявляли некоторую осторожность. Примером такого отношения является тот факт, что на каждом этапе своего восстания они испытывали необходимость получить санкцию со стороны духовенства. Последующие делегации, направленные из Стамбула в Эдирне, не получали никакого ответа, что заставило мятежников заподозрить султана в том, что он готовится к решающему поединку. Силы бунтовщиков значительно превосходили те силы, которые мог собрать султан, и 19 августа в битве при населенном пункте Хавса, расположенном на пол-пути между Эдирне и Стамбулом, его войска дезертировали, а сам он бежал в Эдирне. Стало ясно, что ему больше не на кого положиться. 24 августа султаном стал его брат Ахмед, а Мустафа прожил остаток своей жизни (ему было отведено еще шесть месяцев) в Самшитовых апартаментах дворца Топкапы, где он находился в заключении, когда был смещен его отец, Мехмед IV. Мемуарист Мустафы, Силахдар Финдиклили Мехмед-ага, считал высших чиновников этого султана виновными в измене и обвинял их в том, что они пришли к взаимопониманию с самозваными визирями временного правительства, а потом исчезли из вида, бросив смещенного султана в тот момент, когда он более всего в них нуждался.
Когда мятежники, переключив внимание с сиюминутных задач своего восстания, сосредоточились на будущих перспективах, наступила анархия. Передача власти от сторонников Мустафы сторонникам Ахмеда III оказалась процессом, который сбивал с толку. Ведь даже после того, как Ахмед был возведен на престол, оставалась проблема того, чьи полномочия признавать законными, если все государственные чиновники и придворные сбежали из Эдирне и скрывались в сельской местности. Силахдар Финдиклили Мехмед-ага сообщал, что Фейзулла-эфенди со своей семьей перебрался из Эдирне в город Варна на Черном море и что, когда он искал судно, которое перевезло бы их в Трабзон, лежавший на пути в его родной город Эрзурум, он был схвачен агентами мятежников и заключен под стражу в цитадели Варны. Фейзулла-эфенди сумел тайно от Рами Мехмеда-эфенди ознакомиться с его посланием, в котором тот убеждал нового султана в том, что бывшего шейх-уль-ислама нужно отправить в ссылку на Эвбею. Фейзулла-эфенди выехал туда, но не успел он удалиться на значительное расстояние, как снова оказался в опасности: его попытались схватить мятежники, у которых был совсем другой приказ, уже смещенного султана Мустафы. Но местные власти подчинились приказу султана Ахмеда, и Фейзулла-эфенди вместе со всеми своим людьми направился в Эдирне. Целый день они провели в дороге и на ночь остановились в расположенном за стенами города караван-сарае. В этот момент туда прибыли чиновники, которым было поручено произвести опись имущества Фейзуллы-эфенди. Ими руководил Дефтердар Сары Мехмед-паша. Теперь этот летописец войны 1683–1699 годов выполнял первую из возложенных на него обязанностей: он действовал как главный казначей империи. Впрочем, в суматохе тех месяцев он скоро лишился этой должности. Последствия были понятны. Набросившись на него с проклятиями и обвиняя его в том, что он еретик, чиновники приступили к своей работе. Фейзуллу-эфенди, его сыновей и всех, кто с ним был, раздели до нижнего белья и посадили на простые повозки, запряженные волами. На протяжении всего пути в Эдирне они находились под пристальным наблюдением группы вооруженных янычар, котррые осыпали их проклятиями, а в городе их бросили в тюрьму. В течение трех дней и трех ночей их пытали, но ни он сам, ни его сыновья так и не рассказали, где спрятаны их богатства. После того как еще более мучительная пытка не принесла никаких результатов, о ситуации сообщили султану, и была дана фетва, которая санкционировала казнь бывшего шейх-уль-ислама. Фейзуллу-эфенди вывели из тюремной камеры, посадили на ломовую лошадь и под брань и проклятия толпы, состоявшей из священнослужителей, янычар, мятежников и городской черни, заставили ехать на блошиный рынок, где его обезглавили. Ступни ног его трупа привязали к отрубленной голове и около трехсот немусульман, в том числе и священники (которых смогли собрать только силой) прошли по всему городу, волоча за собой расчлененное тело Фейзуллы-эфенди. Через полтора часа труп был сброшен в реку Тунка, которая течет через город. Голову Фейзуллы-эфенди насадили на шест и, выставив напоказ, обошли с нею казармы янычар, а потом тоже сбросили в реку. Нам не следует забывать о том, что Силахдар Финдиклили Мехмед-ага был верным слугой Мустафы II, а значит, и сторонником Фейзулла-эфенди. По его словам, он рассказал об этих событиях только для того, чтобы продемонстрировать насколько бедственным было тогда положение в империи. Одной из самых поразительных деталей этого леденящего кровь представления является то, что, по его наблюдению, когда тело бывшего шейх-уль-ислама волокли по улицам Эдирне, в городе зажгли курильницы с фимиамом — чтобы никто не счел, что он умер как мусульманин. Высшие круги духовенства едва ли испытывали к нему сочувствие, поскольку его стремительный взлет к вершинам власти и пренебрежение к тем пределам, которые ограничивали власть шейх-уль-ислама, отдалили его от них. Один неизвестный автор, который явно имел отношение к этим событиям, сообщал, что опознанные средства Фейзуллы-эфенди были переданы казначейству и частично использованы для удовлетворения громких требований военных вернуть им задолженности по оплате и премии, которые они традиционно получали при вступлении на престол нового султана. Остаток крупной суммы долга погасили за счет доходов египетской казны и поступлений, которые давали земли, принадлежавшие новому султану, его матери, великому визирю и прочим. Старший сын Фейзуллы-эфенди, которого Мустафа II назначил преемником шейх-уль-ислама, был казнен в Стамбуле, а его тело брошено в море. В ходе той же чистки были убиты и два сына проповедника Кадизадели, Вани Мехмеда-эфенди.