История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага

Теккерей Уильям Мейкпис

Объявление о новом ангажементе мисс Фодерингэй Пен прочитал в той самой газете, в которой он так часто воспевал ее чары. Редактор не поскупился на хвалы ее красоте и таланту и пророчил ей громкий успех в столице. Бннгли стал писать на афишах "Прощальный спектакль мисс Фодерингэй". Бедный Пен и сэр Дерби Дубе проводили в театре все вечера: сэр Дерби из ложи у сцены бросал букеты и ловил взгляды; Пен один занимал остальные ложи, бледный, исхудавший, донельзя несчастный. Никого не волновало, уезжает мисс Фодерингэй или остается, - никого, кроме них двоих, да, пожалуй, еще одного человека - оркестранта мистера Бауза.

Этот последний появился однажды в ложе, где тосковал Пен, протянул ему руку и предложил пройтись. По озаренной луною улице спустились они к реке, а потом долго сидели на мосту и говорили о ней.

– Не диво, что мы сидим рядом, - сказал Бауз, - мы с

вами давно товарищи по несчастью. Не вас одного эта женщина лишила разума. А у меня нет и ваших оправданий: я старше, и я лучше ее знаю. Она бесчувственна, как вот этот камень, на котором лежит ваша рука; и камень ли упадет в воду и пойдет на дно, или вы, или я - ей хоть бы что. Впрочем, нет - обо мне она бы пожалела, потому что я должен ее обучать: без меня ей не справиться, она меня и в Лондон вытребует, А если б не это... У ней нет ни сердца, ни ума, ни чувств, ни соображения, ни горя, ни забот. Я хотел добавить "ни радостей", но это неверно: она любит вкусно поесть, и ей приятно, когда ею восхищаются.

– А вы восхищаетесь?
– спросил Пен, невольно забыв о себе, - так его заинтересовал этот хилый, невзрачный, хромой человек.

– Привычка! Все равно что нюхать табак или выпивать по маленькой, отвечал тот.
– Я уже пять лет как ее принимаю и не могу без нее обойтись. Своим успехом она обязана мне. Если она не пошлет за мной, я сам поеду. Но она пошлет. Я ей нужен. Когда-нибудь она выйдет замуж и бросит меня, как я вот этот окурок.

Красный кончик сигары коснулся воды и погас; а Пен, возвращаясь в ту ночь домой, впервые за долгое время думал не о себе.

Глава XV

Счастливая деревня

Майор Пенденнис принял решение: не отводить гарнизон из Фэрокса, пока неприятель не отступит на безопасную дистанцию. Он как будто и не следил за племянником и ни в чем не стеснял его, однако постоянно держал его под наблюдением либо своим, либо своих лазутчиков. И все, что делал юный Пен, становилось известно бдительному опекуну.

Среди читателей этого, да и всякого другого романа едва ли найдется человек, не испытавший когда-нибудь неудачи в любви - либо волею судьбы и обстоятельств, либо из-за женского непостоянства, либо но собственной вине. Так пусть каждый вспомнит, что он пережил в то время, и этой памятью измерит страдания мистера Пена. Ах, эти томительные ночи, эта снедающая душу лихорадка! Эти безумные порывы, разбивающиеся о несокрушимый гранит помех или равнодушия! Если бы можно было нынче ночью сосчитать стоны, мысли, проклятия несчастливых любовников, какой длинный получился бы список! Интересно, какая часть мужского населения столицы будет завтра, в три-четыре часа утра метаться без сна, прислушиваясь к печальному бою часов и ворочаясь с боку на бок в бреду, в тревоге, в смертельной тоске? Что за мука! Я, правда, не слышал, чтобы кто-нибудь умер от любви, но я знал человека, который весил раньше одиннадцать пудов, а потерпев любовное фиаско - всего восемь пудов и двадцать пять фунтов; другими словами, погибла почти четвертая его часть, а это немало. Впоследствии он восполнил эту потерю, даже с лихвой: должно быть, новая привязанность уютно обволокла его сердце и ребра, - и юный Пен тоже утешится, как и все мы, грешные. А говорим мы это для того, чтобы женщины не вздумали оплакивать его раньше времени или очень уж описаться за его жизнь. Миссис Пенденнис - та сильно за него опасалась, но каких только страхов не порождает материнская любовь!

– Поверьте, дорогая, - любезно уговаривал ее майор Пенденнис, - мальчик поправится. Дайте мне только удалить ее из здешних мест, и мы увезем его куда-нибудь, развлечем. А пока не терзайтесь выше меры. Теряя женщину, мужчина страдает столько же от любви, сколько от уязвленного самолюбия. Конечно, когда женщина тебя бросает, это не сладко, но подумайте только, с какой легкостью мы сами их бросаем!

Вдова не знала, что отвечать. Из своего скромного опыта она не почерпнула никаких суждений на этот счет. Разговоры об этом предмете были ей неприятны: сердечное злоключение собственной юности она выдержала стойко и излечилась; чужие страсти, пожалуй, даже вызывали у ней досаду, если не считать, разумеется, Пена, чьи страдания она ощущала как свои и, вероятно, переживала его хвори и горести куда тяжелее, нежели он сам. Теперь она приглядывалась к сыну молча, с затаенным ревнивым сочувствием, хотя он, как уже было сказано, не делился с ней своим горем.

Нужно отдать должное майору: он проявил похвальное долготерпение и в полной мере доказал свои родственные чувства. Для человека, вхожего чуть ли не во все лондонские гостиные и привыкшего

за один вечер появляться на трех приемах, жизнь в Фэроксе была неимоверно скучна. Изредка - обед у пастора или у кого-нибудь из соседей-помещиков; унылая партия в триктрак с невесткой, всячески старавшейся его развлечь, - вот к чему сводились его утехи. Он с жадностью накидывался на почту, вечернюю газету прочитывал от слова до слова. Кроме того, он прилежно лечился, считая, что после лондонских пиршеств тихая жизнь пойдет ему на пользу. По утрам и к обеду он тщательно одевался и регулярно совершал моцион на террасе перед домом. Так, с помощью своей трости, туалетных принадлежностей, аптечки, шашек и газет сей мудрый и суетный человек спасался от скуки; если он и не трудился день-деньской, как те пчелки, что летали в саду миссис Пенденнис, то хотя бы коротал день за днем, по мере сил стараясь скрасить свое заточение.

Пен вечерами тоже садился иногда за триктрак, а не то слушал, как мать играет на фортепьяно простенькие пьесы, но он по-прежнему был беспокоен и удручен; известно даже, что он порою вставал на рассвете и отправлялся в Клеверинг-Парк, к темному пруду среди шепчущего камыша и зеленой ольхи, в котором при дедушке последнего баронета утопилась скотница, - ее призрак, как говорят, доныне посещает эти места. Пен, однако, не утопился в этом пруду, хотя мать, возможно, и подозревала его в таком намерении. Он удил там рыбу и думал, думал, между тем как поплавок чуть подрагивал от набегавшей ряби. Удачная ловля не оставляла его равнодушным, и он, случалось, приносил домой карпов, линей или угря, а майор собственноручно жарил их на французский манер.

У этого пруда, под раскидистым деревом, Пен сочинил немало стихов, подходящих к его душевному состоянию (перечитывая их впоследствии, он краснел и недоумевал, как он мог выдумать такую чушь). А что касается до дерева, то настал день, когда в то самое дупло, где хранилась у него жестянка с червями и прочая рыболовная снасть, он... но не будем забегать вперед. Достаточно сказать, что он писал стихи и находил в том великое облегчение. Когда муки любви достигают этой точки, они могут быть громогласны, но большой опасности уже не таят. Когда мужчина ломает голову, подыскивая к слову "слезы" иную рифму, чем "розы" или "грезы", он и не воображает, как недолго ему осталось страдать. Так было и с Пеном. Но пока его по-прежнему бросало в жар и в холод, и долгие дни угрюмой раздражительности, тупого уныния и покорности судьбе сменялись приступами неистовой ярости, когда он, оседлав Ребекку, носился по округе или мчался в Чаттерис, размахивая руками, как помешанный, и, к удивлению встречных возчиков и сторожей у заставы, выкрикивая имя коварной изменницы.

В эту пору частым и желанным гостем в Фэроксе стал мистер Фокер, чья живость и чудачества всегда веселили майора и Пена, а вдову и маленькую Лору повергали в изумление. Его коляска цугом вызвала переполох на рыночной площади Клеверинга, где он опрокинул лоток с товаром, стегнул пуделя миссис Падбус по выбритой части спины и выпил в "Гербе Клеверингов" стакан клубничной настойки. Все видные обитатели городка узнали, кто он такой, и стали разыскивать его в "Книге пэров". Он был так молод, а справочники их так стары, что его там не оказалось, а матушка его, женщина уже в летах, значилась среди потомства графа Рошервилля еще как леди Агнес Милтон. Но имя его, и состояние, и родословная все же очень скоро стали известны в Клеверинге, где, можете в том не сомневаться, обсуждался на все лады и роман бедного Пена с актрисой из Чаттериса.

Старинный городок Клеверинг-сент-Мэри, если посмотреть на него с лондонской дороги в том месте, где она проходит мимо ворот Фэрокса, и окинуть взглядом быструю искристую Говорку, выбегающую из городка и вьющуюся вдоль лесов Клеверинг-Парка, и древнюю колокольню и острые крыши домов над зеленью деревьев и старыми стенами, позади которых тонут в солнечной дымке холмы, что тянутся от Клеверинга на запад, к морю, - городок этот выглядит таким веселым, уютным, что, должно быть, не один путешественник всей душой потянулся к нему с крыши дилижанса и подумал, что вот в таком тихом, приветливом уголке ему хотелось бы на закате дней отдохнуть от жизненных бурь. Том Смит, кучер дилижанса "Поспешающий", указывал, бывало, кнутом на прибрежное дерево, от которого открывался особенно красивый вид на церковь и город, и сообщал пассажиру, оказавшемуся рядом с ним на козлах, что "вон под тем деревом всегда сидят художники, когда срисовывают церковь. В прежние-то дни, сэр, это был монастырь...". И в самом деле, вид настолько хорош, что я очень советую мистеру Стэнфилду или мистеру Робертсу наведаться сюда в следующую свою поездку.