История первая: Письмо Великого Князя
Шрифт:
— Где застрял, Сивка?! — окрикнул на всякий случай офицер через плечо. Судя по погонам, он носил звание капитана российской армии. На нарукавной нашивке под гербом значилось короткое «УБОН» — ударный батальон особого назначения. Не дождавшись ответа, капитан снова нетерпеливо оглянулся и остановился: — Ну?
— Тут я, — коротко отозвался его спутник, догоняя. Помимо воли обернулся, бросая взгляд в сторону двора, где остался лежать его автомат. В первый момент ни он, ни капитан об автомате не вспоминали. А сейчас… Не возвращаться же.
Без автомата Сивка
Споткнувшись о торчащую из земли гнутую арматуру, капитан вполголоса выругался, потирая взвывшую болью ногу. Перевёл дыхание — незаметно, чтобы спутник не обратил внимания, и заставил себя идти дальше. Сивка шёл рядом, изредка поднимая на капитана глаза. Происходящее казалось Сивке неестественно-реальным — до страха, сворачивающего нутро в тугой узел. Воспоминания неприятно царапали мысли, не оставляя возможности забыться.
Сбоку, за полуразрушенным домом, слышались редкие выстрелы.
— Наши, — прислушавшись, резюмировал офицер. — Надеюсь, нас с тобой ещё не похоронили мысленно. А то обидно было бы, возвращаешься — а все слёзы по тебе уже пролиты.
Сивка на реплику своего капитана промолчал — в словах ему чудился намёк, а намёки он не любил.
Офицер искоса поглядел на спутника и тоже замолчал. Вокруг было пустынно, и не верилось, что за несколькими домами всё ещё стреляют. Впрочем, всё реже и реже.
Капитан прокрутил в голове весь ход боя, который застал, и впервые пожалел, что батальон разделился, и здесь только две роты. Полным числом воевать было бы сподручнее. Ладно, вот подтянутся «Встречающие» — и подразделение двинется в темпе, дабы не отставать от дат, проставленных в приказе. А там и обратно сольётся батальон в единый, сильный организм… УБОНцы меньше других частей войск привыкли действовать большими подразделениями, но, всё же, батальон — сильнее двух отдельных рот, с этим не поспоришь.
…— Вашбродь, слава Те Господи! Мы уж думали, вы полегли вместе с… ребятами Хоббита, — как выяснилось, похоронить капитана ещё не совсем похоронили, но забеспокоились. От всех расспросов капитан отмахнулся со словами: «Главное — действия, я потом, Хоббит… Пашка… герой, кто из его ребят жив остался?» — и ещё с четверть часа выслушивал подробнейшие доклады. А потом загнал вину за то, что из Хоббитова взвода выжили лишь четверо, поглубже, в самый дальний угол души, и без этого заполненный подобной горечью, убедился, что всё в порядке, выринейцы «ушли на перекур», — и решил наконец-то сам отдохнуть. К тому же, нога слушалась всё хуже и хуже, появилось сосущее ощущение, что мир куда-то тихо плывёт… Дырка в ноге — не самое приятное, что может быть.
И не самое безопасное, но на войне до последнего не веришь, что ногу могут так просто отнять — всего лишь из-за того, что вовремя не обработал.
Пятиэтажка, занятая подразделением, была небольшой, да и подниматься надо было всего на второй этаж, но на лестничной площадке капитан тяжело прислонился к стене, переводя дыхание. Сивка вскинул на него глаза в немом вопросе, но получил в ответ вымученную улыбку, что всё в порядке. Собравшись, офицер отстранился от стены и по возможности быстро поднялся на этаж, стараясь отключиться от боли.
… Единственная комната квартирки, в которой они устроились, почти не пострадала от обстрела, даже оставалась цела кое-какая мебель, вроде старинного, покрывшегося гарью и пылью буфета с разбитыми стёклами и — вот уж чудны?е вкусы были у хозяев! — жёсткого дивана в модном техно-стиле. В углу комнаты притулился комод с подломившейся ножкой, вокруг него лежали фарфоровые осколки, бывшие когда-то то ли вазой, то ли блюдом, — и несколько картинок в разбитых рамках.
Первым делом заложив до половины окно — нечего светиться и приманивать пули возможного выринейского снайпера, — капитан сгрёб все разномастные осколки в угол и кое-как приладил ножку комода обратно. Когда горизонтальность восторжествовала, мужчина, повинуясь неведомому порыву, поднял с пола уцелевшие картинки, отряхнул от пыли и расставил снова на комоде.
Небольшие акварельки, на которых был изображён город — то дождливый и серый, то солнечно-яркий. Его жители, бредущие по своим делам, бездомные собаки и кошки на балконах. Зелёные деревья, лужи на дорогах. Мирный город.
Капитан сморщился, как от зубной боли, и опрокинул картинки лицом вниз. Видеть мирную жизнь было невыносимо, словно в щёлочку подглядываешь за сказкой, тебе неположенной.
— О чём ты думал?.. Ну, там… во дворе? — подал внезапно голос Сивка. До этого момента он сидел на диване так тихо, что о нём можно было попросту забыть.
— В смысле? — обернулся офицер и подхромал к Сивке. Нога, как странный кувшин, наполнилась тягучей болью до краёв, и терпеть уже не получалось, даже собрав все силы, — получалось только сипло и тихо ругаться при каждом шаге.
— В прямом, — немедленно окрысился Сивка. Характер у него был не просто «не сахарный», но и поперченный от души. Чуть что скажешь — сразу крыса, взгляд исподлобья — и поди пойми, чем обидел. — Спокойным был! Как?!
— Спокойным? Я? — офицер присел рядом, вытянув ногу, и невесело усмехнулся: — О нет, я не был спокойным, Сивка. Вот уж поверь.
Сивка недоверчиво хмыкнул.
— Все мы не хотим умирать. А уж подставлять батальон мне не хотелось и подавно. И вот что странно: о ребятах я просто в тот момент думал больше, чем о себе. Это ты и принял за спокойствие. Это знаешь… очень странное чувство. И оно становистя ценне жизни — понимаешь?
Ответ Сивку не удовлетворил. Упрямо дёрнув на затылке узел свёрнутой в жгут банданы, он постарался взглядом выразить полное неудовольствие словами Заболотина. Капитан стянул сапог, засучил штанину и принялся, ругаясь вполголоса, промывать и перевязывать ногу. Пуля прошила навылет, чуть выше сапога, не задев ни мышц, ни кости, ни нервов — большая удача. Авось удастся обойтись обычной перевязкой.