История политических учений. Первая часть. Древний мир и Средние века
Шрифт:
К этой потребности монархического начала привела сама жизнь. Римская республика при разделении властей пришла к бесконечным раздорам и к страшным междоусобиям. Необходим был правитель, способный сдержать враждующие общественные стихии. То единство, которого Платон и Аристотель искали в гармоническом сочетании противоположностей, оказалось невозможным; нужна была власть, господствующая над ними. Поэтому значение монархического элемента, которое для великих греческих мыслителей оставалось еще темным, впервые является у Цицерона. хотя еще в зародыше, в эклектической форме, к не совсем последовательном смешении с другими началами.
Здесь опять мы не можем не заметить параллельного хода учреждении и мысли. Вглядываясь в позднейшую историю Греции и Рима, мы видим повторение тех же самых ступеней развития, которые встречаются и в философских учениях. В Греции после страшной борьбы между олигархическими началами и демократическими, в эпоху Пелопонесской войны, наступает время, когда усталое общество ищет успокоения и старается сочетать противоположные элементы. Это точка зрения Платона и Аристотеля.
В Риме нетрудно заметить тот же исторический ход, с теми видоизменениями, которые выражают собою особенности римского народного духа. Вообще, в Греции разнообразные элементы политической жизни распадаются на отдельные, самостоятельные группы; общее является здесь в виде идеального, внутреннего единства. Поэтому у греков преобладают начала свободы и цели. В Риме, напротив, все элементы являются сосредоточенными; здесь главную роль играют связующие начала общежития, власть и закон. Вследствие этого Рим и был предназначен к покорению мира. Но ход исторического развития здесь тот же, что и в Греции. После междоусобных войн, обозначающих среднюю эпоху и переход от старого порядка к новому, является сперва попытка сочетать завещанное веками республиканское устройство с возникающим монархическим началом. Но здесь народные учреждения потеряли уже всякую почву, в результате оказывается призрак республики под покровом монархии. Не забытое еще начало свободы выражается не столько в постоянных учреждениях, сколько в непрочности самого монархического элемента, в беспрерывной смене императоров. Еще менее могла свобода выработать из себя федеративную форму; демократическое начало вообще, никогда не достигало у римлян такого развития, как у греков. Зато в Риме нашло себе гораздо более потное приложение начало противоположное, общечеловеческое. При Антонинах Империя слагается совершенно в образ стоического государства. Она представляет всемирную монархию, управляемую мудрым законодательством. В Марке Авретии воплощается и идеал стоического мудрена, стоящего во главе Вселенной. Но мудрость в таком политическом устройстве чисто личное, а потому случайное явление. Этот идеал также оказывается неосуществимым, и Римская империя переходит наконец в военно-административное государство, где все держится голым началом власти. Однако так как и это начало, отдельно взятое, само по себе слишком шатко, то оно ищет высшей опоры в теократии. Диоклетиан принимает наружные знаки восточного деспота и сам переселяется на Восток. С этим вместе является потребность перехода к иному порядку вещей, к иным верованиям и воззрениям. Падающее язычество не могло дать политической власти искомой опоры, поэтому императоры обращаются к новой религии, к христианству. История древнего мира кончается, и начинаются средние века [18] .
18
Я могу дать здесь только самый скудный очерк исторического развития учреждений. Надеюсь когда-нибудь подробнее изложить свои мысли об этом предмете.
Во всех этих исторических переходах от одного направления к другому преобладающим в Римской империи элементом является власть, первая основа государственного быта. Можно было ожидать, что в эту пору получит особенное развитие то учение, которого зачатки мы видели у Цицерона, учение об единстве власти, составляющем первую потребность общежития. На практике римские юристы действительно развили теорию императорской власти, стоящей выше закона. Но философского учения из этого не выработалось, или по крайней мере оно нам неизвестно. С Цицероном кончается для нас политическая литература древности. Все остальное, если что и было, потеряно.
Этот недостаток мы можем отчасти восполнить аналогичным ходом обшей философии. Древнее мышление не остановилось на скептическом отрицании или на эклектическом сочетании разнородных начал. На исходе древнего мира является школа, которая, возводя противоположные элементы разума и материи к первоначальному их источнику, к единству бытия, развила с этой точки зрения обширную философскую систему. Неоплатоники, по-видимому, старались восстановить и примирить между собою учения Платона и Аристотеля; но у них верховным началом является не добро, не конечная цель, а первоначальное, абсолютное, тождественное с собою бытие, или сущее . Отсюда совершенно иное миросозерцание. Вселенная представляется у них не гармоническим сочетанием противоположных элементов, а рядом ступеней, последовательно истекающих из первоначального источника и более и более удаляющихся от божественной сущности. Поэтому и совершенство является у них не в конце, а в начале; главную роль в их системе играет не политика, а религия. Человек должен отрешаться от мира и погружаться мыслью в абсолютное тождество. С этой точки зрения они хотели оживить древнее язычество, преобразовав его в философскую систему. Они старались восточные верования соединить с греческими сказаниями. Но эта последняя попытка свести к единству все древнее миросозерцание не могла привести к плодотворным результатам. Единство установлялось здесь не гармоническим соединением различного, а отрешением от действительности и уничтожением мира в Божестве. На этом человеческая мысль не могла остановиться. Вполне развившееся сознание самостоятельности частных сил и в особенности человеческой свободы должно было произвести реакцию. В самом неоплатонизме неизбежно зарождалось понятие о противоположности между абсолютным, вечным, неизменным, тождественным с собою бытием и разнообразными, конечными, изменяющимися вещами — одним словом, между миром и Божеством. Надобно было или считать мир призраком, или стать на точку зрения абсолютного раздвоения. Человечество приняло последнее воззрение, которое и сделалось господствующим в средние века. Но на это нужна была новая религия, которая иначе понимала отношения человека к Богу, нежели религии языческие.
При мистическом направлении неоплатоников понятно, что они вовсе не обращали внимания на политическую жизнь. Из их сочинений мы ничего не можем почерпнуть для нашего предмета. Таким образом, история древней политической литературы как будто обрывается до конца. Несмотря однако на эту отрывочность сохранившихся до нас памятников, легко видеть, что политическое мышление древности и в последнем периоде своего развития представляет полный цикл учений, обозначенных нами в начале. От идеализма Платона и Аристотеля мысль идет через противоположные системы — нравственную у стоиков, индивидуальную у эпикурейцев — и восходит к общему источнику прав и обязанностей, к общежитию. Зачатки последнего учения, которые мы находим у Цицерона, послужили исходною точкою для философии права Нового времени. Спустя много веков мы встретим у Гуго Гроция почти буквальное повторение определений Цицерона. Таким образом, конец древнего мышления, прошедши через средние века, непосредственно примыкает к началу нового.
II.СРЕДНИЕ ВЕКА
ПЕРВЫЙ ПЕРИОД:
ПАТРИСТИКА
История древней политической литературы представляет внутреннее развитие составных элементов государства: средние века переносят нас на совершенно иную почву. Здесь дело идет уже не о государстве как самостоятельном союзе, а об отношении его к другому союзу, к церкви. Эта новая точка зрения явилась результатом всей предыдущей истории, которая привела человечество к раздвоению как умственных начал, так и общественного устройства.
Древнее государство разложилось двояким жизненным процессом. С одной стороны, личность, в древности поглощенная государством, мало-помалу освобождалась от этого подчинения и стала вырабатывать свою особенную область частных интересов. На первых порах, как мы видели, она явилась элементом разрушительным для общего жизненного строя. Древнее государство было все основано на политической доблести граждан, на том нравственном сознании, в силу которого гражданин забывал о своих собственных выгодах и прежде всего видел в себе члена единого тела. Держась этими началами, классическое государство не могло вынести развития личных интересов, тем более что последние при первом своем появлении не успели еще выработать органической связи с совокупною жизнью общества. Только новое государство, которое само вытекло отчасти из развития личности и осилило перелом, в состоянии допустить в себе полную свободу частных интересов и установить гармонию обеих сфер человеческой жизни — частной и общественной.
С другой стороны, древний мир разлагался силою элемента общечеловеческого, которого высшим выражением в практической жизни является отвлеченно-нравственное начало. Классическое государство опиралось на известный народный дух, из которого истекали общие верования, убеждения и нравы. С расширением политического тела эта первобытная национальная основа исчезла, а вместе с тем должен был рушиться и весь воздвигнутый на ней общественный порядок. Пока древнее государство оставалось замкнутым внутри себя, оно сохранялось крепким и неиспорченным. Процесс разложения начинается при столкновениях его с другими народами. Вторжение чужих нравов и новых понятий разрушило древнюю национальность. Между тем в силу общечеловеческого элемента, присущего всякому обществу, которое не закоснело на известной степени развития, древнее государство само стремилось выйти из тесного национального круга, расширяя свои пределы завоеваниями. Это мы видим как в Греции, так и в Риме. Но чем более расширялось политическое тело, чем более оно принимало в себя чужестранных стихий, тем более подрывалась собственная его основа и тем более оно склонялось к падению. Римская империя обняла наконец почти весь известный тогда мир, но с этим вместе исчез тот крепкий римский дух, который делал возможными эти громадные завоевания. Осталась одна политическая форма, которая не могла противостоять натиску варваров.
Здесь опять можно видеть различие между древним государством и новым. Последнее сложилось уже не на основании какой-либо исключительной национальности, но с самого начала совместило в себе разнородные стихии. Новые народности составились большею частью даже не из родственных племен, а выработали из различных элементов высшее, духовное единство. С другой стороны, христианские начала, которыми они проникнуты, не дозволяют им замкнуться в себе; общечеловеческий элемент не является здесь враждебным народному, а входит в последний как одна из существенных его основ. Оттого новая народность способна перерабатывать в себе всякие чужестранные элементы; она показывает свою мощь и свое всемирно-историческое значение именно тем, что открывает в себе доступ иностранному влиянию. Новой народности бояться нечего, ибо она уже осилила и свела к единству те противоположные элементы человеческой жизни, которые в крайнем и исключительном своем развитии ведут к разложению общественного порядка.