История России XX век. Эпоха сталинизма (1923–1953). Том II
Шрифт:
Подвергавшийся все более усиливавшемуся давлению ГПУ митрополит Сергий был вынужден 24 декабря 1930 г. издать постановление о запрещении в священнослужении митрополита Евлогия, участвовавшего в молебствованиях европейских христиан о Русской Православной Церкви, гонимой в большевицкой России. Не имея после этого дальнейшей возможности сохранять каноническое общение с Московской Патриархией и опираясь на поддержку епископата Западно-Европейского митрополичьего округа, митрополит Евлогий в феврале 1931 г. перешёл со своим духовенством и паствой в юрисдикцию Вселенского Патриарха, который образовал особый, сохранявший традиции русской церковной жизни Западно-Европейский Экзархат во главе с митрополитом Евлогием. Именно этот существующий и поныне в нескольких странах Западной Европы Экзархат Вселенского Патриархата стал второй основной церковной юрисдикционной группой Русского Зарубежья.
На протяжении многих десятилетий Русская Православная Церковь Заграницей и Западно-Европейский Экзархат Вселенского Патриархата будут поддерживать многообразное развитие церковной жизни русской зарубежной диаспоры, сочетавшее в себе строгое следование традиции
Никон (Рклицкий), архиепископ. Жизнеописание блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого. Изд. Северо-Американской и Канадской епархии. 1961.
Преподобный Сергий в Париже. История Парижского Свято-Сергиевского Православного Богословского института / Отв. ред. протопресвитер Б. Бобринский. СПб., 2010.
3.1.16. Общественно-политические движения Русского Зарубежья
В 1921 г. еще существовали элементы общероссийского Белого центра: Совет послов в Париже, Русский совет под председательством Врангеля в Константинополе. Подавляющее большинство эмиграции соглашалось с Иваном Буниным, который свою знаменитую речь «Миссия русской эмиграции», произнесенную 16 февраля 1924 г. в Париже, закончил словами: «Да будет нашей миссией не сдаваться ни соблазнам, ни окрикам. Это глубоко важно и вообще для неправедного времени сего, и для будущих праведных путей самой же России. <…> Говорили – скорбно и трогательно – говорили на древней Руси: «Подождем, православные, когда Бог переменит орду». Давайте подождем и мы. Подождем соглашаться на новый «похабный мир» с нынешней ордой».
Сразу наметились основные политические размежевания на классические три направления – правых, левых и центристов, но со специфическими оттенками нации без территории и политиков без власти. Одни – военные круги во главе с генералом Кутеповым – стояли за сохранение организованной воинской силы, пусть и разоруженной, в надежде возобновить в любой форме военные действия против большевиков – «Весенний поход»; другие – левые кадеты, позицию которых выражала парижская газета «Последние новости», руководимая П.Н. Милюковым, – считали эту позицию самообманом, третьи – правые кадеты (берлинская газета «Руль» В. Набокова и С. Гессена и в 1925–1927 гг. парижская газета «Возрождение» П. Струве), не отказываясь от идеалов Белого движения, полагали более целесообразным вести борьбу словом и делом и не рассчитывать на весьма маловероятную западную интервенцию для освобождения России.
Размежевание коснулось и представлений о политическом строе будущей освобожденной России: одни были за реставрацию не только монархии, но и династии Романовых, другие – за восстановление монархического принципа, но в зависимости от волеизъявления народа, третьи – за республиканский строй. Разногласия проявились и в оценке большевицкой власти. Способна ли она со временем эволюционировать в демократическом направлении и, если да, то в силу каких факторов: внешних, под напором западного и эмигрантского сопротивления, или внутренних, под давлением экономических законов (так полагал П. Милюков) или возрождения национального самосознания народа и власти.
Вера в эволюцию и в то, что большевицкая власть отчасти уже является и, во всяком случае, должна стать национальной, породила целый ряд движений, призывавших к прекращению всякой борьбы с большевиками и за возвращение эмигрантов в Россию для деятельного участия в ее жизни. Первый призыв в этом духе прозвучал еще до окончания Гражданской войны в берлинском кружке «Мир и труд», возглавлявшемся профессором уголовного права В. Станкевичем, но без большого успеха.
Более широкую деятельность развило Сменовеховство, возникшее тоже в среде правоведов в Харбине и в Праге. Осенью 1921 г. в Праге вышел нашумевший сборник-манифест «Смена вех», объявивший, что патриотизм требует не борьбы с советской властью, а ее поддержки. Затем под тем же названием стал выходить еженедельник, за которым последовала в Берлине газета «Накануне», литературным сотрудником которой стал Алексей Николаевич Толстой. Лидер сменовеховцев Н.В. Устрялов в Харбине призывал эмигрантов смириться с фактами и возвращаться, чтобы восстанавливать страну. Ставя на первое место величие государства, он полагал, что большевики этой цели служат, и верил в постепенное их перерождение. Сменовеховство, в которое входили бывшие сотрудники и Керенского (кн. В. Львов) и Деникина (генерал Носков), получило сочувственный отклик на конгрессе ВКП(б) в Москве. Большинство идеологов этой одной из первых попыток создания национал-большевизма вернулись в СССР и там, через несколько лет, были истреблены большевиками. Сталин внимательно изучал идеи Устрялова и использовал их в середине 1930-х гг., разрабатывая идеологию «советского патриотизма», но его самого приказал в 1937 г. расстрелять.
Еще больший размах и резонанс получило движение евразийства, собравшее блестящие молодые интеллектуальные силы эмиграции – философа Льва Карсавина, лингвиста князя
Замечание главного редактора
Примечательно, что евразийцы во многом вывернули наизнанку аргументы западных ученых, отличавшихся особой русофобией. Еще в XIX в. французский историк Анри Мартен (1810–1885) на волне возмущения подавлением Второго польского восстания (1863–1864 гг.) написал книгу «Россия и Европа», в которой доказывал, что русские – не славяне, не индоевропейцы, но «туранцы», принадлежащие к тюрко-алтайскому племени, что они только внешне похожи на европейцев, но по сути не имеют с ними ничего общего. По своему духовному строю они суеверны, непроницаемы для просвещения, раболепны. Христианством они только внешне помазаны, но не исполнены. Единственно, к чему они способны – это к быстрому размножению. Они опасны для Европы, и истинные славяне и индоевропейцы – поляки – должны оттеснить этих белокожих азиатов за Уральские горы.
После Первой мировой войны французский католический мыслитель Анри Масси в книге «Оборона Запада. Золотой тростник» (1927) утверждал, что, оставшись вне Римской Церкви, русские остались и вне европейской культуры. Их православие, – полагал этот французский ученый, – это почти что и не христианство, а смесь примитивной магии, элементарного дуализма зороастрийцев и туманной индуистской мистики. Ленин сознательно, с точки зрения Масси, совершая революцию, «хотел вернуть Россию к ее азиатским, московским истокам», и потому был поддержан русским народом. Евразийство приняло практически все утверждения этих французских мыслителей, но дало им противоположный знак. «Да, скифы мы, да, азиаты мы с раскосыми и жадными очами», – восклицает А. Блок, а вслед за ним князь Николай Трубецкой утверждает, что это – не плохо, а хорошо, так как Европа духовно разлагается, а Азия созидается. Да, православие – совсем иная вера, чем католицизм. Но истинное христианство – это православие, а католицизм – это христианство, искаженное римским законничеством и империализмом. Евразийцы с удовольствием повторяли строки, написанные в Советской России крестьянским поэтом Николаем Клюевым (убитым в годы Большого Террора), – «Есть в Ленине керженский дух, игуменский окрик в декретах». Для многих из них, как и для А. Масси, Ленин и большевизм виделись первым шагом на пути возвращения русского народа от призрачной западнообразной Петербургской монархии к подлинно туранскому Московскому царству и его вере, ставшей в конце XVII в. старообрядчеством и бежавшей от «новообрядцев» в Керженецкие скиты.
Характерно, что, в совершенно профанизированном виде, евразийство некоторыми «мыслителями» из КГБ предлагалось в качестве новой русской идеологии в конце 1970-х гг. взамен окончательно потерявшего авторитет марксизма-ленинизма (см.5.1.41).
Н. Трубецкой. О туранском элементе в русской культуре // Евразийский временник. Кн. 4. Берлин, 1925.
Поддержка ряда западных благотворителей, сочувствовавших евразийцам (идеи, во многом близкие евразийским, в эти годы высказывал, в частности, замечательный германский мыслитель Освальд Шпенглер), позволила евразийцам развить широкую издательскую деятельность: помимо текущей периодики с 1922 по 1931 г. было издано семь сборников, каждый в 500 страниц.
Однако идейная уступка большевизму привела к быстрой «советизации» евразийства. Проведение операции «Трест» и прямое внедрение агентов ОГПУ в движение вызвало в 1928 г. так называемый Кламарский раскол, в который ушли Сувчинский, Карсавин, кн. Святополк-Мирский и советские сотрудники – С.Я. Эфрон и П.С. Арапов. Дело дошло до того, что один из идеологов евразийства, Н. Чхеидзе, в 1929 г. выразил надежду на превращение BKП(б) в партию евразийцев. И он был не одинок.
Одни современники евразийства называли его «бездейственным самоутешением» (Г. Ландау), предлагавшим «вместо горького пития правды, снова вкусный лимонад» (К. Мочульский), или «продуктом частичного разложения Зарубежья» (П. Струве). Другие относились к идеям евразийства весьма серьезно. Н.А. Бердяев, несмотря на его, в основом, критическое отношение к этому движению, считал, что евразийцы «единственное пореволюционное идейное направление, возникшее в эмигрантской среде, и направление очень активное. Все остальные направления, «правые» и «левые», носят дореволюционный характер и потому безнадежно лишены творческой жизни и значения в будущем».