История России XX век. Эпоха сталинизма (1923–1953). Том II
Шрифт:
Свидетельство очевидца
О положении раскулаченных в местах высылки свидетельствует письмо одного из них в ЦИК СССР, относящееся к 1930 г.: «Убытку от нас не было, а в настоящее время чистый убыток… Все отобрали и выслали. И никто не побогател, только Россию в упадок привели… народ мрет, оттаскиваем по 30 гробов в день. Нет ничего: ни дров для бараков, ни кипятку, ни приварки, ни бани для чистоты, а только дают по 300 граммов хлеба, да и все. По 250 человек в бараке, даже от одного духу народ начинает заболевать, особенно грудные дети, и так мучаете безвинных людей».
На селе после депортации кулаков городской коммунист-«двадцатипятитысячник» становится во главе колхоза, он заставляет оставшихся крестьян-«середняков» сдавать в колхоз свое имущество и вступать самим. Крестьяне отказываются, забивают скот. К тому же, лишенный хозяина, скот кулаков гибнет от отсутствия ухода.
Ход коллективизации отражают следующие цифры – процент крестьянских дворов, вошедших в колхозы на 1 июля:
1927 0,8
1928 1,7
1929 3,9
1930 23,6
1931 52,7
1932 61,5
1934 71,4
1935 83,2
1936 90,5
1937 93,0
Общее число крестьянских дворов за это время упало с 24,5 млн в 1928 г. до 19,9 млн в 1937-м, от раскулачивания и от добровольного ухода хозяев в город. К концу 1934 г., когда три четверти всех дворов подверглось коллективизации, было создано 200 тыс. колхозов, в среднем по 75 дворов в каждом, и 9,5 тыс. совхозов. «Сплошная» коллективизация, как видим, затянулась на целое десятилетие. Моментом ее завершения можно считать принятие «Примерного устава сельскохозяйственной артели», утвержденного Совнаркомом и ЦК ВКП(б) 17 июля 1936 г. Устав, среди прочего, обязывал колхоз работать по государственному плану сева и уборки урожая и определял административные штаты – примерно 1 управленца на каждых 8 тружеников. Общими для членов колхоза были земля и все средства производства, включая инвентарь, хлевы, амбары. В личном владении колхозника оставался жилой дом, а после 1933 г. разрешалось иметь приусадебный огород в полгектара и немного скота. Благодаря этому в городах возникли колхозные рынки, где крестьяне могли продавать продукты с приусадебных участков по свободным ценам. Не выполнившие государственного плана поставок торговать на рынке не имели права. Для многих городских жителей рыночные цены были недоступны, но все же приусадебные участки, занимая менее 4 % пахотной земли, давали в 1938 г. более 40 % сельскохозяйственной продукции и подавляющую часть денежного дохода крестьян.
Государственные цены после ликвидации «кулаков-эксплуататоров» стали сверхэксплуататорскими. Например, государство закупало у колхозников сливочное масло по 4 рубля за килограмм, а продавало в магазинах по 28 рублей, т. е. в 7 раз дороже. Наценки на другие продукты были еще выше, в 14, а то и в 20 раз.
Каковы же были экономические результаты коллективизации? По советским данным, среднегодовые цифры составляли:
Низкая урожайность крестьянских полей была в течение века главной бедой сельского хозяйства России, причиной крестьянской нищеты. Только реформы Столыпина сломили эту тенденцию, и в 1908–1914 гг. урожайность зерновых культур достигла 8,6 центнера с гектара. Разоривший культурные хозяйства передел 1918 г., продразверстки, первый голодомор, а также падеж лошадей на войне и от голода повлекли за собой спад урожайности – до 7,6 центнера с гектара в эпоху НЭПа. Логичным было бы ожидать, что коллективизация, упразднив чересполосицу и трехпольный севооборот, запахав межи, пустив на поля тысячи тракторов, урожайность повысит.
Этого не произошло. В отношении урожайности с гектара эффект коллективизации был нулевым, даже немного отрицательным. Общий объем урожая зерна немного повысился за счет расширения посевных площадей, так что сбор зерна на душу населения остался приблизительно таким, как был. Впрочем, советская статистика по зерну неоднородна. До 1933 г. учитывался только «амбарный урожай» – то количество зерна, которое реально было обмолочено и свезено в амбары. В 1933 г. и до 1954 г. публикацию этих данных прекратили и стали сообщать только «биологический урожай на корню» – величину весьма условную.
В отношении производства мяса, молока и других продуктов животноводства эффект коллективизации был резко отрицательным. Учитывая рост населения, продуктов животноводства на душу стало в 1940 г. на 35 % меньше, чем до коллективизации.
В начале 1930-х гг. Запад переживал экономический кризис, и многие с завистью смотрели на СССР, где в рамках пятилетнего плана росла промышленность. При этом не заметили, что в отличие от социалистического земледелия «капиталистическое» в период между мировыми войнами отличалось подъемом урожайности зерновых. В бывшей некогда частью Российской Империи Финляндии она выросла с 9,7 центнера с гектара в 1909–1913 гг. (что схоже со средней цифрой по Империи в целом) до 16,5 в 1938–1939 гг., что вдвое больше, чем в СССР. Подобного роста могла ожидать и Россия при свободном развитии сельского хозяйства.
Одна из трудностей введения колхозов заключалась в том, что в отличие от единоличных хозяйств, где каждый хозяин знал свое дело, коллективные хозяйства требовали целого набора специалистов – агрономов, бухгалтеров, механизаторов. Никто заблаговременно об их подготовке не заботился – их стали готовить лишь в 1930-е гг. По-видимому, решение ЦК ВКП(б) от 5 января 1930 г. о сплошной коллективизации было внезапным. Его приняли в ответ на растущее сопротивление крестьян насильственному изъятию зерна.
В результате коллективизации не только «кулачество» было «ликвидировано как класс», но и все крестьянство было ликвидировано как сословие самостоятельных мелких производителей и превращено в подневольных батраков на государственной земле. Когда в 1932 г. были введены внутренние паспорта, без которых невозможно было ни изменить место жительства, ни поступить на работу, крестьяне их не получили. Они были прикреплены к земле – как в XVII в.: не даром буквы ВКП(б) расшифровывали как Второе Крепостное Право (большевиков). Не получали колхозники и зарплаты, а только оплату по «трудодням» (обыкновенно натурой) из того, что оставалось после выполнения государственного плана. Если урожай был ниже плана, то страдало не государство, страдал колхозник. Когда начались поставки тракторов (которые долго не могли возместить падеж лошадей), вся техника была сосредоточена в руках машинно-тракторных станций (МТС), которые с ходу забирали и свою, и государственную долю урожая. Они не только обслуживали, но и контролировали приписанные к ним колхозы: при МТС были созданы политотделы, следящие за политической благонадежностью колхозников. 7 августа 1932 г. вышел драконовский закон «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации». За хищение социалистической собственности он предусматривал расстрел с конфискацией имущества, и лишь при смягчающих обстоятельствах – заключение сроком не менее чем на 10 лет. Размеры «похищенного» роли не играли, и акт был прозван в народе «законом о трех колосках», поскольку именно за сбор колосков в поле после уборки урожая множество крестьян и крестьянок поплатились заключением в концлагерь. Под этот закон подводили даже многодетных матерей, не знавших, чем накормить своих голодных детей, и собиравших после жатвы колоски на колхозном поле. Появилось даже новое слово «стригуны» – это те голодные крестьяне, которые стригли колосья ножницами, обычно – в ночное время.
В итоге у крестьян была отбита личная инициатива, а партии и правительству ежегодными кампаниями приходилось понуждать их своевременно засевать поля и убирать хлеб (факт, ранее нигде не виданный). «Лично товарищ Сталин» убеждал колхозников: «уборка – дело сезонное». А над бесчисленными безвестными могилами замученных русских земледельцев ревели громкоговорители, сравнивая полевые работы с боем и готовя людей к другой войне в будущем:
Эй вы кони, вы кони стальные, Боевые друзья, трактора: Веселее гудите, родные, Нам в поход собираться пора!С советских времен бытует легенда, что коллективизация была необходима, чтобы перебросить ресурсы из сельского хозяйства в промышленность. Эту легенду в 1920-е гг. породила теория Е.А. Преображенского о «социалистическом первоначальном накоплении». Он полагал, что государству надо покупать у крестьян продукты по заниженным, а отпускать по завышенным ценам и прибыль вкладывать в промышленность. Но он не подумал о том, что крестьяне продавать продукты по заниженным ценам не пожелают, а предпочтут повысить собственное потребление и сократить производство. Сталин создал механизм, обеспечивающий регулярные заготовки по низким ценам: объем производства, доля государства и цены определялись по плану. Но «излишков» для промышленности все равно не получилось. Западные исследователи пришли к выводу, что хотя получаемые государством от колхозов заготовки росли, встречные поставки из промышленности в сельское хозяйство – тракторов, комбайнов, грузовиков, химических удобрений – тоже росли. Например, с 1932 по 1936 год промышленность поставила сельскому хозяйству полмиллиона тракторов. Если бы не падеж лошадей из-за коллективизации, эти поставки можно было отложить, и промышленность бы на этом выиграла.