История русского романа. Том 2
Шрифт:
Оскорбление, нанесенное Анне в театре, унизительность условий, в которых происходит ее свидание с сыном, нежелание Бетси Тверской принять Анну у себя, несогласие Каренина на развод — все это говорит о лицемерии «света», возмущает и больно ранит Анну, но не может рассматриваться в качестве причины ее трагической судьбы. Сама реакция Анны на оскорбительность условий ее жизни в Петербурге характеризует трагизм ее самоощущения, порою выливающийся в истерическое желание выставить себя «к позорному столбу». Именно в этом плане, а отнюдь не в качестве гордого вызова свету, обрисовано появление Анны в театре, где ее «блистательная красота» кажется «оскорбительной» даже Вронскому (19, 118–119). И что изменилось бы, если бы Каренин дал Анне развод и возвратил сына, а двери петербургских гостиных снова бы распахнулись перед ней? Этот вопрос задает себе Анна и отвечает на него со всей ясностью того «пронзительного света», в котором она видит перед смертью всю свою жизнь: «Ну, пусть я придумаю себе то, чего я хочу, чтобы быть счастливой. Ну? Я получаю развод, Алексей Александрович отдает мне Сережу, и я выхожу замуж за Вронского… Что же, Кити
Не характер сам по себе и не его развитие, а перерождение характера составляет психологическую тему образа Анны. В этом его принципиальное отличие от психологического содержания и художественной структуры всех классических женских образов, созданных русскими и западноевропейскими романистами, предшественниками и современниками Толстого. Каждая из созданных ими героинь, пережив в той или иной форме любовную драму, Остается в определяющих чертах своего характера неизменной. Больше того, именно в любовном конфликте и через него выявляются до конца характеры госпожи Реналь и маркизы де Моль, Евгении Гранде, Эммы Бовари, Эмилии Седли и Бекки Шарп, Татьяны Лариной, Натальи Ласунской, Лизы Калитиной, Веры Павловны и даже Наташи Ростовой и Марьи Болконской. Как бы ни складывались их судьбы, в каком бы направлении ни развивались их характеры, психологическая основа характера во всех случаях остается неизменной на всем протяжении повествования.
Образ Анны Карениной был задуман Толстым как образ женщины, «потерявшей себя». Но прежде чем терять, надо иметь, что терять. Соответственно этому, Толстой рисует Анну от природы физически и духовно прекрасной женщиной, постепенно и неуклонно «теряющей себя» под воздействием поработившей ее страсти. Именно действие этой страсти, а не характер как таковой составляет основной предмет психологического анализа в образе Анны.
Подавляющее большинство исследователей видит в любви Анны к Вронскому большое и смелое человеческое чувство, вовлекающее ее в трагический конфликт с «бесчеловечным» обществом. Представление это не во всем справедливо. Общество не осуждает любовь Анны к Вронскому и их связь, а в лице Бетси Тверской, матери Вронского, Стивы Облонского даже покровительствует и сочувствует ей. Вронский «знал очень хорошо, что глазах Бетси и всех светских людей он не рисковал быть смешным... в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может быть смешна (такова «роль» Левина, получившего отказ Кити,— Ред.),но роль человека, приставшего к замужней ягенщине и во что бы то ни стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеяние, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда, не может быть смешна...» (18,136). Таково отношение света к тому, что связывает Анну и Вронского, и обратное суждение о том же самого автора, недвусмысленно выраженное словом «прелюбодеяние».
«Прелюбодеяние» и то, что к нему ведет, ни в какой мере не нарушают нормы светского поведения, а отвечают ей. Помимо только что приведенных строк, об этом свидетельствуют любовные похождения родного брата Анны, любимца общества Стивы Облонского, любовная связь Бетси Тверской с Тушкевичем, образы ее приятельниц Лизы Меркаловой и Сафо Штольц — замужних женщин, имеющих одновременно по два поклонника, одобрение матерью Вронского самого факта любовной связи сына с замужней женщиной.
Нарушает нормы светского поведения не самый факт любви и связи Анны и Вронского, а сила охватившей их страсти и откровенность отношений. То и другое выходит за рамки условного и лицемерного светского «приличия», что и шокирует свет, заставляет отворачиваться от Анны тех, кто «в тысячу раз хуже», чем она. Это говорит о развращенности и лицемерии света, но ни е какой мере не возвышает в глазах автора самый факт «прелюбодеяния», в которое вовлекает Анну страсть в Вронскому. Другое дело, что сила этой страсти, полнота, с которой Анна отдалась ей, цена, которой она была оплачена, безусловно возвышают Анну над ее окружением, неспособным ни на какие глубокие и яркие чувства и переживания. Но сила чувства, положительно характеризуя личность Анны, еще ничего не говорит о природе самого чувства. Его характеризует другое — непримиримое противоречие, в которое вступает с ним нравственное самосознание Анны, и то тяжелое, лживое и недоброе, что любовь к Вронскому привносит в ее до того чистую и ясную душу. «Дух зла и обмана», что-то «жестокое», «бесовское», проступающее сквозь «прелесть» Анны на балу в Москве, «непроницаемая броня лжи», на которую наталкивается Каренин, пытаясь вызвать Анну на откровенность, «яркий блеск» ее лица после свидания с Вронским, напоминающий «страшный блеск пожара среди темной ночи», — все это рисует страсть Анны как роковое наваждение, а не как светлое и возвышенное чувство. [378] Роковое потому, что обнаруживает страшную власть над человеком его физической природы, заставляющей его поступать наперекор его нравственным принципам и представлениям.
378
Близкую к нашему пониманию трактовку любви Анны находим в книге Н. К. Гудзия «Лев Толстой» (Гослитиздат, М., 1960, стр. 100).
Чистота, непосредственность, активность нравственного чувства Анны — это главное, что возвышает ее над обществом, где нравственный цинизм служит опять же нормой поведения. И нормальный, обыденный в глазах света факт «прелюбодеяния» сурово осуждается нравственным чувством самой Анны, что и является одной из основных причин ее душевных терзаний, неоправданных с точки зрения дворянского света. «Видите ли, — говорит Анне Бетси Тверская, — на одну и ту же вещь можно смотреть трагически и сделать из нее мученье, и смотреть просто и даже весело. Может быть, вы склонны смотреть на вещи слишком трагически» (18, 315). Связь Анны с Вронским в нравственном отношении «ужасна» для самой Анны. Толстой неустанно подчеркивает это устойчивыми, проходящими через весь роман эпитетами, характеризующими нравственное состояние Анны после того, как она стала любовницей Вронского: «мучительная краска стыда», «когда-то гордая, а теперь постыдная голова», счастье, оплаченное «страшною ценою стыда», «позорная связь», «позорное положение женщины, бросившей мужа и сына и соединившейся с любовником», «преступная жена» и т. д. В том же ключе, и, пожалуй, с наибольшей силой дана и сцена сближения Анны с Вронским, возмутившая М. Н. Каткова, издателя «Русского вестника», где печатался роман, своим «реализмом», сцена, на которой, по словам Толстого, «стоит весь роман» (62, 139). «Неудержимая радость и оживление» сияют на лице Анны только в самый первый, начальный период зарождения чувства к Вронскому. Далее ее душевное состояние характеризуется последовательно уже совершенно другими признаками: «подозрительностью», «озлоблением», «отчаянием», «ревностью», «непроницаемостью», «мрачной, тяжелой любовью», «злым духом борьбы» и, наконец, «ненавистью» к любимому человеку, ко всем и ко всему. В чем же смысл этого, так точно и тщательно обрисованного превращения любви в ее противоположность — ненависть? В том, что та любовь, которая связывает Анну и Вронского, эгоистична, она не соединяет людей, а разъединяет их и потому является нравственным злом, а обещаемое ею благо — обманом. Любовь Анны и Вронского выявляет крупным планом и в трагическом аспекте стихию «себялюбия», отличающую жизнь и психологию их социальной среды. То, что у Анны, в силу глубины ее натуры, принимает форму роковой, трагической страсти, у Облонского составляет принцип жизни и поведения. И недаром попытка Анны оправдать перед Долли свое поведение на бале у Щербацких вызывает восклицание Долли: «О, как ты это похоже сказала на Стиву!». Эти слова говорят больше, чем думает сама Долли, и тем-то и оскорбляют Анну. «О нет, о нет! Я не Стива, — сказала она хмурясь. — Я оттого говорю тебе, что я ни на минуту даже не позволю себе сомневаться в себе, — сказала Анна. Но в ту минуту, когда она выговаривала эти слова, она чувствовала, что они несправедливы; она не только не сомневалась в себе, она чувствовала волнение при мысли о Вронском и уезжала скорее, чем хотела, только для того, чтобы больше не встречаться с ним» (18, 105). Конечно, Анна «не Стива». Но, говоря так, она находится уже во власти тех самых устремлении человеческой природы, которые в неизмеримо более низменных и откровенных формах руководят любовными похождениями Облонского и нарушают благополучие его семьи.
Родство Анны с Облонским тем самым далеко не случайно. Оно мотивирует то общее, что есть в них при всей противоположности их нравственных обликов, а именно присущую обоим силу чувственного начала, Каковы бы ни были его различные психологические проявления, оно неизменно выступает в романе биологической субстанцией «себялюбия», жизни «для себя», которая и порождает ожесточенную «борьбу за существование», заставляет людей «душить» (выражение Левина) и «ненавидеть» (выражение Анны) друг друга.
В таком сложном психологическом аспекте осмыслен в романе антагонизм общественных отношений пореформенной жизни, современного писателю буржуазного строя жизни вообще и вынесен нравственный приговор «себялюбивой», т. е. антиобщественной, сущности жизни и сознания господствующих классов.
Если в образах Каренина, Вронского, Облонского и других «себялюбие» буржуазно — дворянского общества пореформенной России воплощается в самом психологическом типе, в социальном характере действующих лиц, то в образе Анны оно проявляется в форме роковой силы чувственной страсти, разрушающей личность. Отсюда трагизм образа Анны, становящейся жертвой не только своего конфликта с обществом, но и того, что есть в ней самой от этого общества и с чем не мирится ее собственное нравственное чувство.
При такой постановке вопроса самоубийство Анны приобретает огромный социальный смысл, символизируя не только «самоубийственное» действие чувственной страсти, но через это и «самоубийственную» же, противоестественную природу общественных отношений, строящихся на личном, эгоистическом интересе, на безудержном стремлении всех и каждого к своему личному, эгоистическому благу, — т. е. объективно отношений буржуазных, интенсивно развивающихся в пореформенные годы. В этом самом общем и глубоком смысле самоубийство Анны соотнесено с мыслями о самоубийстве, преследующими Левина, с попыткой Вронского застрелиться и с тем его моральным состоянием, в котором он отправляется на войну.
В «Войне и мире» роль авторского комментария к философско — исторической концепции, воплощенной в художественных образах романа, выполняют авторские отступления и рассуждения. В «Анне Карениной» ничего подобного нет. Авторское отношение к изображаемому здесь максимально завуалировано. Тем не менее в заключении повествования об Анне такого рода комментарий дан, но не непосредственно от лица автора, а в форме итога, который перед смертью подводит Анна своей любви и жизни.
Предсмертный монолог Анны — это поистине чудо искусства, и не только по своей психологической проникновенности, но и по тому мастерству, с которым смятенное лихорадочное течение мыслей Анны, направляемое ассоциативными связями со случайными внешними впечатлениями (вывеска на парикмахерской, встречная коляска, пьяный фабричный и т. д.), выражает сцепление авторских мыслей, воплощенных в художественных образах, и в обобщенной форме раскрывает сюжетную «механику» всего развития линии Анны и Вронского.