История русского шансона
Шрифт:
Действительно — «та-ко-го» мне еще услышать не доводилось. Хриплый, сильный голос под довольно солидный аккомпанемент, с надрывом, от которого бежали мурашки, пел:
Перестройка, перестройка! По России катит тройка, Водка десять, мясо семь, Обалдел мужик совсем…И далее с откровенными выпадами в адрес «товарища Генерального секретаря», его супруги и иже с ними. Все, о чем думали советские граждане, неизвестный мне тогда певец рубанул, как говорится, с плеча.
Конечно, я был в курсе творчества Галича и Высоцкого, но там протест облекался чаще в иносказательную, аллегорическую форму, зашифровывался в подтекст. А вот чтоб так! Со всей «большевистской» прямотой! Я остолбенел и тоже нервно закрутил юной головой, выискивая агентов Кей Джи Би, притаившихся за дверями или на карнизе. То, что исполнитель эмигрант, сомнений не возникло абсолютно. Кто, скажите мне, в здравом уме отважился бы спеть такое в родной Отчизне, не рискуя быть съеденным заживо в ближайшем райотделе милиции, не говоря уже об иных структурах советской опричнины?
— Кто это? — поинтересовался я.
— Джигурда! — ответил товарищ. — В Англии живет. На днях по Би-Би-Си, ребята рассказывали, целая программа о нем была.
Фамилия, которую я не смог идентифицировать по национальной принадлежности вообще никак, только добавила уверенности — парень точно из-за кордона.
Никита Джигурда. Один из первых полуподпольных концертов. Москва, ок.1988 г.
Прошла пара недель. Кажется, не было человека, кто бы ни попытался пересказать мне содержание расходящегося по рукам граждан со скоростью средневековой чумы альбома «Перестройка». Слушатели были шокированы смелостью неизвестного певца. Если сегодня вдруг в газетах и по ТВ объявят, демонстрируя фотографии и видеозапись, что часть депутатов Думы на самом деле гуманоиды с альфы Центавра и деньги они не воруют, а просто едят, то удивление от «сенсации» будет меньшим. Кассета с песнями Джигурды для того времени была не просто шоком. Она произвела
Год спустя информация об исполнителе с загадочной фамилией все же добралась до меня. Оказалось, он никогда не был в эмиграции, жил то в Киеве, то в Москве и даже не был расстрелян к тому времени. А в 1989 году я смог лицезреть бунтаря воочию на полуподпольном концерте в одном из московских ДК и даже стырить афишу после того, как он закончил выступление.
Никита Джигурда выступает на могиле Высоцкого на Ваганьково. Москва, 1984 г.
Сегодня народный артист России Никита Борисович Джигурда (р.1961 г.) — человек известный и занятой, но специально для книги он нашел время рассказать о том, как и когда начался его «русский бунт»:
…В 1981 году, двадцати лет от роду, я, начитавшись Маяковского, решил пойти революционным путем, стал выходить на центральную площадь Киева и читать антикоммунистические стихи. Это совпало с вызовом в военкомат и подготовкой к визиту Брежнева. В военкомате мне просто и доступно, в матерных выражениях, предложили для начала сбрить бороду — она у меня с 19 лет. Я тоже не постеснялся — ответил адекватно и сказал, что делать этого не буду.
Через пару дней за мной пришли. Я был в душе. Звонок. Открыл. Зашли три здоровенных санитара в белых халатах:
«Собирайся! Ты едешь с нами».
«Куда? — говорю. — Я еще не помылся».
«Там тебя помоют», — отвечают.
Привезли в психушку под названием «Кирилловка». Я даже не въехал поначалу, что происходит. Содрали одежду, тетка с уколом лезет. Как у Высоцкого: «В углу готовила иглу мне старая карга». Через пять минут — еще укол. Потом — еще. Проснулся — во рту сухо, ощущаю себя полным идиотом. Палата огромная, человек на двадцать. Народ на кроватях, под кроватями. Плачут, пляшут, поют, мочатся, кто-то кого-то «пялит» в задницу… Через три дня непрерывных уколов и избиений меня повели к главврачу. «Вот вы утверждаете, что нормальны. А стихи пишете, мягко говоря, странные». Взял мою тетрадку и читает: «Загляни в газету — в ту, в эту. Нету ни одной порядочной рожи в ЦК». Или вот эти: «Давайте Господа в генсеки задвинем, братцы, — и тогда, быть может, большевистский рэкет исчезнет раз и навсегда…»
— Кем это вы себя возомнили?!
Через неделю пыток я попытался сбежать. Не помогло, поймали. Вместо прежних семи стали колоть дюжину уколов в день. Два дня кололи абрикосовым маслом. Ягодицы от него распухают, становятся твердыми. Санитару достаточно легонько по ним похлопать, чтобы ты почувствовал жуткую боль. Помню, ходил такой маленький санитаришка и приговаривал: «Пилюлю — и в люлю. Кто не хочет — пиз…лю».
На соседней койке лежал совсем молодой пацан, суворовец. Зеленый, опухший весь, не говорил практически. И я понял — еще месяц здесь, и я превращусь в растение.
Меня снова приволокли к главврачу, который назидательно произнес: «Держать будем полтора-два месяца. Если будешь чем-то недоволен, продержим дольше. Один вздох возмущения — неделя прибавки. Вскрик возмущения — две недели. Попытка побега — еще два месяца». Но я-то не умею подчиняться! Мои предки — запорожские казаки. «Джигурда» обозначает «владеющий оружием».
В итоге матери через две недели удалось вызволить меня оттуда под расписку. Но любой опыт идет человеку впрок, хотя, поверь, такого и врагу не пожелаешь.
Наука раскрепощения, преподанная мне в психушке, пригодилась потом в театральном институте и при выписке. При матери мне орали: «Ты подонок, ублюдок!» Консилиум врачей был единодушен: «Тебя нужно сгноить здесь. Твоя мать родила урода». Мама начала рыдать, а у меня что-то сработало, я почувствовал — нужно молчать и смотреть на них рыбьими глазами, сейчас решается все: или выпишут, или навеки останусь здесь.
Выйдя на улицу, я увидел поющих воробьев. Представляешь, воробьи пели! Я прижался к березке и стал целовать ее. Знаешь, такая она была нежная, теплая!..
…Я уехал из Киева в Москву. В день рождения Высоцкого 25 января 1983 года я впервые решил с гитарой выйти к могиле Владимира Семеновича. Пошел ва-банк, четко осознавая к тому времени, что не писать стихов и не петь я не могу.
И в то же время понимая, что второй Высоцкий никому не нужен. Для себя решил — если выйду и меня освищут — значит, я не прав и занимаюсь не своим делом.
Но после первой же песни люди начали хлопать, спрашивать:
«Кто вы? Откуда?» Я пел и читал минут тридцать. А когда закончил и уже шел к воротам, в меня вцепились двое в штатском: «Вы осквернили могилу Высоцкого».
Причем народ стоит и так спокойно взирает на происходящее. Я развернулся и как гаркну: «Разве я осквернил могилу?!» И тут как рев самолета: «У-у-у!».
Чекистов как ветром сдуло. Потом человек сто проводили меня до метро.
Бывало, я приковывал себя цепью к ограде возле памятника, чтобы милиция не смогла меня увести, и пел людям свои песни…
Затем я умудрился прорваться к Юрию Петровичу Любимову — главному режиссеру Театра на Таганке. Соврал, что окончил Щукинское училище. Попросил прослушать меня, он ни в какую. Я его умоляю, а он: «Мне двадцать человек сократить надо».
И открывает дверь своей машины. А я как заору: «Да послушайте же!»
Он так взглянул коротко и согласился.
Прослушал. «Голос не сорвал? — спрашивает. — Готовься, со следующего сезона будешь играть Хлопушу». Но вскоре Любимова лишили гражданства (он остался работать на Западе), и актером «Таганки» я так и не стал.
Потом пришел я по его рекомендации в «Щуку» к Евгению Рубеновичу Симонову.
Но проучился только два года.
Зимой 1984 года я снова вышел на Ваганьковское кладбище. Не успел гитару достать, шесть человек подлетают и начинают меня скручивать. Пятнадцать минут они меня вязали. Сломали большой палец на правой руке. «Мы тебе сейчас все пальцы вывернем в обратную сторону!» — кричали. Я ж тогда молодой был, безумный, здоровья море. Когда узнал, что меня перед этим у подъезда караулили всю ночь две машины с комитетчиками, чтобы не пустить с гитарой к могиле, то я чуть не лопнул от гордости. Вот, думаю, какой я опасный! Какая во мне сила должна быть, что они меня так боятся! Так ломают! А они меня скручивали, ломали, но приговаривали: «Да ты пойми, нам приказ такой дали. Не обижайся. Нам нравятся твои песни». В КПЗ привезли. А я довольный сижу, улыбаюсь. «Чего лыбишься?» — спрашивают. А я-то знаю, чего: КПЗ — не психушка. В КПЗ, можно сказать, интеллигенты работают. А потом они меня прямо там апельсинами кормили, в любви признавались: «Ты пойми — работа у нас такая…»
Из института меня тогда выкинули. Полгода я молчал. Мне четко сказали: «Это — последний раз. Или сядешь за антисоветчину, или в психушку закроем». Вот я и молчал.
Через полгода Симонов под свою ответственность снова взял меня в театральное училище. Я ему безмерно благодарен и за то, что, видя во мне актера и веря в меня, он трижды восстанавливал своего «нерадивого» ученика в институте. Из которого меня исключали за концерты на Ваганьково и прочие аналогичные проступки, «недостойные звания советского студента».
…Первый альбом «Перестройка» я записывал подпольно на квартире у одного энтузиаста андеграунда, Володи Баранникова, в Киеве. Долго не могли найти музыкантов — все просто боялись. В итоге нашли тех, кто собирался эмигрировать в Америку. Этим ребятам было нечего терять — они и сыграли. Эту запись услышали коллекционеры из Одессы, вышли на меня, и второй концерт я писал уже там с ансамблем «Черноморская чайка»
С конца 80-х я уже выступал в клубах, домах культуры и т. д. Иногда, бывало, местные чиновники ставили палки в колеса — то концерт запретят, то вместо пяти встреч со зрителями разрешат лишь одну.
В 1991 году запреты окончательно сняли, и ушло это ощущение риска, драйва, я перестал работать с таким материалом, ушел в лирику и философию [67] .
67
Использованы цитаты из интервью А. Перфильева «Хулиган грешить устал», «Мегаполис-Экспрес» (1993 г.).
Никита Джигурда.
«Черный пиар»
(«Сельская молодежь», ок. 1987 г.)
По заданию редакции летом 1987 года я отправился в свой родной город Красноярск. Целью поездки стал репортаж о развитии кооперативного движения в СССР, одобренного постановлением Правительства, принятым в свете решения XXVII съезда КПСС. Выступивший перед делегатами Генеральный Секретарь ЦК КПСС товарищ М. С. Горбачев особо подчеркнул в докладе, что кооперативы должны действовать в рамках социалистической законности и морали, имея своей главной целью улучшение условий жизни советских граждан, удовлетворение их материальных и духовных нужд.
По-моему, КПСС определила ясно, как, а главное — для чего должно развиваться новое перспективное направление нашей социалистической экономики. Однако не все участники кооперативного движения смогли (или не захотели) правильно истолковать решения съезда.
Нашлись среди граждан и те, кто решил, что объявленный новый экономический курс обозначает прежде всего вседозволенность и призыв к личному обогащению, невзирая на методы, которыми данная цель будет достигнута.
Ярким примером этого оказалась безобидная на первый взгляд организация, укрывшаяся в стенах городского дома быта под вывеской «Студия звукозаписи». Казалось бы, что здесь плохого? Новый закон не только позволяет, но и поощряет прогрессивные формы хозяйственной деятельности.
На первый взгляд действительно хорошее, здоровое начинание — нести музыкальную культуру в массы. Но чем оборачивается оно на деле?
Ожидая встречи с директором этого кооператива, неким В. Медяником, я обнаружил каталог групп и исполнителей, предлагавшихся жителям Красноярска для приобретения. В тугих строчках многостраничных списков меня, как оказалось, поджидали поразительные открытия. Репертуар, прямо скажем, не баловал разнообразием песен советских композиторов и исполнителей, зато заокеанской заразы оказалось сколько угодно. На любой вкус. Гнусные западные группы типа «КИСС», «АС/DС», «МЕТАЛЛИКА», «ОЗЗИ ОСБОРН», исполняющие клеветнические тексты против нашей страны и дурманящие молодежь гитарным грохотом под кривляние на сцене, — пожалуйста. Предатели Родины — эмигранты, такие как Василий Токарев, Миша Шуфутинский или Люба Успенская, воспевающие в своих кабацких песенках «сладкую» жизнь за океаном, а на самом деле являющиеся скрытыми агентами ЦРУ, льющие своими «куплетами» воду на мельницу Запада, — без проблем. «Блатные» и тюремные песни уголовника Аркадия Северного или антисоветчика Новикова — к вашим услугам, только платите деньги. Видимо В. Медянику удалось завлечь в свои сети
А ведь В. Медянику нет еще и тридцати.
Какой пример подает он подрастающему поколению? Куда смотрят комсомольские и партийные организации, призванные осуществлять контроль за морально-этической стороной деятельности кооперативов, особенно тех, чья деятельность распространяется на духовную сферу воспитания нашей молодежи — будущих строителей коммунизма. Кто допустил, что на протяжение года какой-то заезжий деятель имел возможность навязывать красноярцам сомнительные музыкальные новинки, получая за это, вдобавок ко всему, явно нетрудовые деньги?
В. Медянику и его рассаднику идеологической заразы не место в нашем городе.
В таких кооператорах советская власть не нуждается, и песням, предлагаемым Медяником, не должно быть места в социалистическом обществе — их место на обочине жизни.
Данная газетная публикация, заклеймившая когда-то позором молодого кооператора Славу Медяника и стоившая ему немалых нервов, сыграла тем не менее и свою положительную роль в его судьбе. Знаете, как говорят, — «не было бы счастья, да несчастье помогло»? Это как раз тот случай. И случай уникальный в своем роде:
Медяник пострадал за распространение песен других жанровых артистов.
Вспомните историю с одесситом Еруслановым и пленками с балладами Галича.
Случись это лет на десять раньше — и поехал бы Слава за «антисоветскую агитацию и пропаганду» «достраивать канал» года на четыре.
Но, к счастью, это произошло позднее — и он отделался легким испугом.
Другой бы на месте Медяника ушел в другой бизнес (торговал бы, как все тогда, водкой или компьютерами), но не таков был наш герой. Он поступил против правил, оригинально, и утер нос советской власти крайне нестандартным для тех лет способом — использовал «черный пиар» в своих интересах.
Владислав Медяник. Фото Е. Гиршева.
О том, как это было, и дальнейших событиях, сделавших сегодня Владислава Васильевича Медяника (р.1957 г.) одним из лидеров современного «шансона по-русски», узнаем от самого маэстро.
…Мне было шестнадцать лет, и случайно я оказался в одной компании с Аркадием Северным. В те годы были распространены подпольные концерты шансонье.
Такие исполнители, как Звездинский, Беляев, даже Высоцкий, по приглашениям деловых людей того времени выступали, что называется, для узкого круга.
Северного в тот раз пригласили одесские моряки. Я набрался наглости и ради девушки, с которой пришел, спел одну песню из репертуара Челентано.
После этого Аркадий Дмитриевич подошел ко мне и как коллегу спросил: «А где ты поешь, сынок?»
Я отвечаю: «Я нигде не пою, я еще в школе учусь».
На что он произнес фразу, которая воодушевила меня на всю жизнь:
«Тебе надо петь. У тебя получается».
Ему было сильно за тридцать уже. Я запомнил его как человека с большим юмором. Он много шутил, рассказывал анекдоты, выпивал, но пьяным не был, в общем, создавал очень легкую атмосферу.
Хотя я с юности увлекался музыкой, коллекционировал записи, но большое внимание именно жанровой песне я стал уделять лишь после встречи с Аркадием Северным.
У меня была очень солидная коллекция эмигрантов, начиная с Александра Вертинского, Петра Лещенко, Ивана Реброва. Измаил, где я тогда жил, — портовый город, и моряки привозили пластинки и записи со всего мира. Северного я вообще переслушал, наверное, всего — на бобинах еще.
Во время работы в ресторане я пробовал перепевать некоторые песни из его репертуара, а также Высоцкого, Димитриевича.
Кстати, Высоцкий в начале 70-х был под большим запретом наравне с другими подпольными певцами. Помню, однажды на школьной перемене, в погожий день радист из радиорубки выставил «колокол» и включил Высоцкого. Больше я этого парня никогда не видел. Наверное, у него случились серьезные неприятности.
Каждая запись в те годы была событием, настроение повышалось, когда что-то новое попадало в руки. Я переписывал эти пленки, иногда за деньги, а когда переехал жить в Красноярск, открыл там кооперативную студию звукозаписи.
Времена настали другие, — вторая половина 80-х, — «потеплело» в стране, но советская власть еще была в силе. И как-то раз приехал московский журналист из какого-то журнала. У него было задание взять интервью у представителя набиравшего тогда обороты в СССР кооперативного движения. Он позвонил руководству дома быта, представился и думал, видимо, все сразу «падут ниц» перед московским гостем. Мне передали, что приехал репортер, но в тот день меня на месте не оказалось. Потом он позвонил еще пару раз, а у меня все не складывалось, в силу занятости, с ним увидеться. Тогда в очередной раз приехав, он посмотрел на вывешенные каталоги групп и артистов, узнал еще, что у меня новая машина недавно появилась, и, наверное, от злости написал разгромную статью «Песни с обочины», где заклеймил меня позором. Статья обошлась мне большими неприятностями, даже в КГБ вызывали. Но, с другой стороны, она и подтолкнула использовать этот «черный пиар» в своих целях. Под псевдонимом Владислав Фомин я записал первый магнитоальбом под названием… «Песни с обочины». Почему выбрал такой псевдоним? Это была фамилия одного моего дальнего родственника, кстати, партийного работника в то время. Подсознательно, наверное, лишнюю шпильку коммунистам вставить хотелось.
Записывал я дебютный альбом дома, проявляя необычайные чудеса изобретательности.
Хотелось сделать жанровый проект в современных аранжировках, с хорошим звуком.
А через год уже на профессиональной студии в Красноярске сделал второй альбом — «Песни с обочины 2», который потом вышел в Нью-Йорке на кассетах.
Хотя в ту пору я еще жил в Красноярске, а Токарева сам мечтал хотя бы увидеть.
В 1989 году я отдыхал в Туапсе, когда пришло известие о предстоящих в Москве концертах Вилли Токарева. Для меня это было огромное событие. Он был первым, чья «запрещенная» нога ступила на нашу советскую землю.
Я на машине с друзьями рванул в столицу. Приехали к Театру эстрады на Берсеневскую набережную, а там толпа неимоверная и нет билетов. Просто нет.
Ни за какие деньги. Но я же не мог не попасть туда. В одно время с Токаревым в Москву приехала группа «Pink Floyd», и как-то мы узнали, что можно поменяться билетами. Чудом мы смогли провернуть это дело и попали на концерт. Представляете себе уровень популярности эмигрантов в стране того времени? Полный зал народу, оркестр Анатолия Кролла и общее ощущение праздника. Было огромное количество охраны, и увидеться с Вилли поближе тогда не получилось. А где-то через полгода он приехал с гастролями в Красноярск и семь дней давал концерты на самой большой площадке города во Дворце спорта. Вся неделя — битком зал!
В родном городе всех знаешь, и встреча оказалась возможной. Я вычислил местного водителя, который его возил, он оказался знакомым моих знакомых, и я сначала передал через него кассету со своими песнями. Водитель ее Токареву отдал, тот послушал, и ему понравилось. Несколько дней спустя тот же шофер добыл мне служебный пропуск, и я прошел в гримерку к Токареву. Вилли очень по-дружески встретил меня. Я его назвал на вы, а он мне:
— Старик, я что — дедушка? Ты музыкант, и я музыкант. Давай, на ты.
Я пригласил его в свою студию.
Он говорит:
— Не думаю, что получится, меня здесь буквально разрывают на части.
Но я на всякий случай дал ему телефон, а он оставил мне свой и через два дня неожиданно сам звонит. Представляешь, сам Токарев звонит мне! Эти волнение и радость может понять только человек, который помнит то время и его атмосферу. Его опекали как суперзвезду все представители местной верхушки, жил он под охраной на крайкомовской даче. И вдруг звонит: «Надоели мне все эти коммунисты! Приезжай после концерта». Я, окрыленный, встретил его на своей «Волге». На студию мы не попали (не оказалось ключа), а поехали ко мне домой. Когда отъезжали, я сдавал назад и сильно въехал в столб. Но я был так рад, что даже не вышел взглянуть на след удара, а вмятина оказалась очень серьезная. Дома накрыли стол и так душевно посидели. А через некоторое время я получил письмо от Вилли, где он писал, что внимательно послушал мою кассету, и звал приезжать, выражал готовность помочь. Морально в творческом плане он меня очень поддержал.
А в 90-м году в Сочи я попал на концерт Шуфутинского. Подступиться к нему было так же нереально. И тогда я попросил знакомую девушку, когда она будет дарить на сцене цветы, передать мою кассету. Потом я узнал, где Миша остановился, и позвонил ему в номер. Дело в том, что Шуфутинский пел в концерте не один.
Это была целая программа под общим названием «Черная роза». На моем втором альбоме как раз была песня с таким названием, которую я спел в дуэте с Натальей Брейдер. Я спросил Мишу, могу ли я там выступить? Он отказал, сослался на менеджеров-организаторов. Но, видимо, материал мой ему понравился, потому что, когда я сказал ему, что собираюсь в Нью-Йорк, он ответил, что теперь живет в Лос-Анджелесе, но предложил записать телефон известного в эмиграции человека, большого поклонника хорошей песни, Сани Местмана. Действительно, в дальнейшем мне это помогло, и я связался с ним по приезде в Штаты.
…В Америке меня никто не встречал. Я летел и даже не думал об этом.
Тысяча долларов в кармане, телефон Местмана — весь джентльменский набор.
Я рассчитал: 700 баксов на гостиницу за неделю, 300 — на еду должно хватить, и назад. А звезды так легли, что задержался на полтора месяца.
На второй день я гулял по Брайтону и увидел в витрине маленький плакатик:
«Миша Гулько поет здесь!» Я пришел чуть пораньше, осмотрелся: маленькая сцена, зал мест на сто, не больше. Сижу, думаю: «Как же так? Ведь Успенская пела „У нас на Брайтоне отличные дела…“» Я представлял себе Брайтон-Бич минимум как Бродвей. С роскошными заведениями, длиннобородыми швейцарами в униформе, а тут такое… Народу было мало, Гулько после выступления подошел ко мне, разговорились. Оказалось, он первый мой альбом уже слышал, и ему понравилось. В конце вечера Миша даже не дал мне рассчитаться за ужин, сам заплатил.
В первую поездку мне встретились удивительные люди, я не потратил практически ни копейки, да еще и заработал. Меня окружили таким вниманием, как будто я настоящая звезда.
В 1995-м, когда у меня уже был свой ресторан «Северный», Люба Успенская выступала в каком-то зале, а потом был банкет в ресторане «Националь», но мои клиенты утащили ее ко мне в клуб. Представь себе, я на сцене, стою, пою. Вдруг открывается дверь и входит Успенская. Я тут же бросил микрофон и пошел через зал к ней. Мы обнялись, и как-то быстро вспыхнула искра дружбы. Она провела тогда неделю в Нью-Йорке, и мы встречались почти каждый день в общих компаниях.
А годом позже мы записали дуэтную песню «Я сам по себе, ты сама по себе».
В итоге жизнь меня свела со всеми, кого поначалу я знал лишь по голосам с пленок…
Мало того что свела, мы еще и дружим, и работаем иногда вместе. Смотри, с Успенской я сделал несколько потрясающих дуэтов.
Она моя любимая певица, мы тембрально очень подходим. И она так считает.
С Мишей Гулько в одном из концертов я спел «Журавлей», но это был, скорее, экспромт. Мог я двадцать пять лет назад представить, читая ту статью, чем все обернется?
Владислав Медяник в своей студии звукозаписи. Красноярск, 1987 г.
Сегодня Владислав Медяник в Штатах бывает наездами, слишком много забот в Москве: концерты, работа в студии, а главное — ресторан «Медяник клаб», где каждый уик-энд можно услышать и самого Славу, и его друзей, звезд русского шансона.
Часть XVI. Дети перестройки