История русского шансона
Шрифт:
«Мурка» от народных артистов
Легендарный советский актер и куплетист Бен Бенцианов вспоминал, как встречал в большой компании в одной из ленинградских квартир новый, 1953 год.
Расклад был такой — человек 15 со стороны актеров и их друзей, 15–20 человек из «Лениздата». За весь стол отвечали хозяева, а всю культурно-развлекательную часть взяли на себя мы… Мы — это Володя Татосов, Орест Кандат (саксофонист из джаз-оркестра Леонида Утесова)… и я.
…У нас с Володей было в числе прочих два шлягера. Один — песня вагонных «слепцов»-халтурщиков с очень смешным текстом, которая исполнялась на популярную тогда песенку «Как за Камой за рекой я оставил свой покой», и новый неожиданный текст очень известной песенки «На аллеях Центрального парка в каждой клумбе цветет резеда». И припев: «Потому что у нас каждый молод сейчас…» Мы же пели:
«На аллеях центрального парка С пионером гуляла вдова… И вдове вдруг его стало жалко, И вдова пионеру дала… КакНаелись, напились, отсмеялись, натанцевались… Разошлись.
Через день я уехал в гастрольную поездку. Вернулся в конце января. Вошел в квартиру, жена говорит: «Только что звонили из Смольного. Они знают, что ты сегодня прилетаешь, и просили сразу же ехать туда…»
Тут раздался телефонный звонок от друга нашей семьи, майора КГБ Виктора Прохорова.
— Я знаю, тебя вызвали в Смольный. Сделай все, чтобы тебя не исключили из партии, иначе после этого ты можешь оказаться у нас. Такие случаи мы достаточно хорошо знаем…
…Приняли меня в парткомиссии обкома. Партследователь — очень сосредоточенная, очень строгая, очень пожилая дама с очень ассоциативной фамилией Сталева: «Расскажите о встрече нового года».
Рассказал.
«А вот тут, — она цитирует какое-то письмо, — сказано, что вы танцевали фокстроты и танго… Что ваша жена пела песни на английском языке…Что играли на саксофоне…Что рассказывали непристойные басни о наших выдающихся деятелях…»
По каждому эпизоду я дал объяснение… Затем партследователь попросила меня написать текст обеих песенок, о которых говорилось в письме-доносе одного из гостей. Написал.
Меня попросили выйти из кабинета и через некоторое время пригласили вновь.
«После получения этого письма, — начала Сталева, — мы на комиссии решили вынести решение об исключении вас из партии. Но вот сейчас по телефону я посоветовалась с членами парткомиссии, изложила свое мнение и товарищи согласились со мной. Вам будет вынесен строгий выговор с занесением в личное дело… В будущем ведите себя осмотрительнее…»
Во второй половине 50-х в обиход стали входить магнитофоны.
Эти «чудо-машины» стали могильщиками «музыки на ребрах». Обыватели получили возможность самостоятельно записывать все, что душе угодно. Именно появлением этих технических новинок мы обязаны дальнейшему повсеместному распространению самодеятельных песен, развитию бардовского движения, широкой популярности Булата Окуджавы, Владимира Высоцкого, Александра Галича, Юрия Кукина…
Первое время магнитофоны недоступны простым смертным: они дорого стоят и практически отсутствуют в продаже.
Их покупка по карману только партработникам, крупным ученым, дипломатам, мастерам спорта и кинозвездам. Тут же среди элиты распространяется мода на домашние посиделки с гитарой под звук тихо шуршащей магнитофонной ленты.
Поют все подряд: от «Двух громил» и «Таганки» до «Сиреневого тумана» и «Мурки». В Ленинграде и Москве ходят слухи, что пленки с «запрещенными» песнями, которые стали из-под полы продаваться на толкучках, записывают популярные артисты Евгений Урбанский, Олег Стриженов и Николай Рыбников.
Не знаю на счет двух первых, но записи, приписываемые «монтажнику-высотнику», получили столь широкое распространение, что ими заинтересовались в КГБ.
В документальной ленте об актере, снятой телеканалом ДТВ в серии «Так уходили кумиры», об этих музыкальных «опытах» говорится однозначно — не принадлежат они Рыбникову. В КГБ не ошибались: пригласили, дали гитару, «парень с Заречной улицы» спел — пленочку в лабораторию. Но находятся свидетели из старой гвардии меломанов, утверждающие, что не раз «присутствовали на домашних концертах Коли с его супругой Аллой Ларионовой». Кому верить? В 1961 году вышел фильм «Гибель империи», Рыбников играл там уголовника, который по ходу действия сидит в тюрьме и исполняет песню «Фонарики ночные» на стихи Глеба Горбовского. Этот факт стал поводом для некоторых молодых литераторов утверждать, что «Фонарики» «зажег» не Горбовский.
Дескать, написанные за десять лет до выхода на экран картины стихи просто не успели бы стать «народной» песней, а у самого Глеба Сергеевича связей для того, чтобы пропихнуть композицию в фильм, не было на тот момент абсолютно. Дескать, взял Горбовский эти «Фонарики» где-то в лиговских проходняках и парадных, когда много общался в юности со шпаной. Лично я не склонен этому верить: творчество мастера убедительно говорит о его мощном таланте. Но то, что его стихи корреспондируются с «судариками» Ивана Мятлева, написанными на 100 лет раньше, по-моему, бесспорно.
Возвращаясь к увлечению богемы 50–60-х гг. хулиганскими песенками, скажу, что в моей коллекции хранится запись матерных частушек, напетых Юрием Никулиным.
Юрий Владимирович страстно любил уличный и лагерный фольклор. В интервью «ЭГ», опубликованном 17.12.2003, он вспоминал:
На фронте, где-то в Латвии, в разбитом доме я нашел чистый альбомчик в твердом переплете. Стал записывать туда песни, которые слышал. Набралось около четырех сотен. Они в нашем доме до сих пор хранятся. Чего только там не было! А еще у нас, артиллеристов, в снарядном ящике всегда лежал патефон, обернутый телогрейкой. Естественно, пластинки того времени. Я был потрясен Вертинским. Так же, как и эмигрантом Петром Лещенко. Он был запрещен. Песни его у нас отбирали. Но мы слушали тайком. Я пел иногда песни Вертинского дома. Жена говорила: «Я тебя полюбила, когда ты запел: „В синем и далеком океане“…» Одной из моих любимых песен из альбомчика была «Споем, жиган, нам не гулять по воле…»
Оператор А. Петрицкий, вспоминая на страницах книги А. Иванова «Неизвестный Даль. Между жизнью и смертью» о съемках фильма «Мой младший брат» (1962 г.),
«…Олег Даль был заводила с гитарой. Играл на гитаре и пел какие-то там хулиганские песни. Песни такого, я бы сказал, романтически-уголовного характера. Может быть, там даже было что-то свое, но точно я не могу сказать. По-моему, он и тогда писал стихи, не скрывал этого, хотя и не показывал…»
Еще говорят, что известный актер Леонид Быков тоже пел и записывал «блатняк» под псевдонимом Ахтырский.
Говорят, немного «похулиганил» в этом направлении и Анатолий Папанов. Но, по-моему, многочисленные слухи об исполнении Папановым «махрового блатняка» появлялись из-за ряда концертов, напетых в 80-х одесским шансонье Владимиром Сорокиным, — талантливый импровизатор, он снимал голос Папанова просто «в ноль».
Единственная композиция, которую можно отнести в разряд жанровых, известна мне именно в исполнении Анатолия Дмитриевича — это песня нищего пьяницы из какого-то советского фильма:
«Люди добрые, посочувствуйте, инвалид обращается к вам, вы подайте на помин души, ну а проще всего на сто грамм…»
И еще занятный факт, опосредованно связанный с именем артиста: в 1993 году В. Котеночкин снял 18-ю серию знаменитого мультсериала «Ну, погоди!», которую посвятил скончавшемуся в 1987 году Папанову, чьим голосом долгие годы «говорил» Волк. Так вот, в одной из сцен детского мультфильма звучит… «Таганка»! [37]
Между прочим, изначально планировалось, что озвучивать Волка будет Владимир Высоцкий, но после разгромной статьи в «Советской России» [38] чиновники отклонили кандидатуру «неблагонадежного» актера.
37
Что касается «Таганки», то есть версия, она написана сто лет назад народовольцем Иваном Ивановичем Гольц-Миллером (1842–1871). К сожалению, документально ни подтвердить, ни опровергнуть эту версию нельзя. В единственном поэтическом сборнике «Поэт-революционер И. И. Гольц-Миллер», изданном Всесоюзным обществом политкаторжан и ссыльно-поселенцев в 1930 году, эта песня отсутствует, что, однако, не является абсолютным доказательством того, что она Гольц-Миллеру не принадлежит, ибо содержание ее вовсе не революционно, а цензура в СССР не дремала. Первоосновой «Таганки» была «Централка», потому что «централкой» можно назвать любую тюрьму. Один из вариантов звучал так:
Цыганка с картами гадала правильно: «Дорога дальняя в Сибирь ведет…» Быть может, старая тюрьма Центральная Меня, преступничка, по-новой ждет. Централка! О, ночи, полные огня! Централка! За что сгубила ты меня? Централка! Я твой бессменный арестант, Погибли юность и талант в твоих стенах Сижу я в камере, все в той же камере, Где, может быть, еще сидел мой дед, И жду этапа я, этапа дальнего, Как ждал отец его в семнадцать лет. Опять по пятницам пойдут свидания И слезы горькие моей жены Дорога дальняя, тюрьма центральная, За что загублены тобою мы? Централка! Мир строго форменных одежд. Централка! Страна фантазий и надежд Централка! Ты нас от солнца хоронишь И скоро всех нас превратишь в живой скелет!М. З. Шуфутинский, записавший «Таганку» на пластинке «Побег» (Нью-Йорк, 1982 г.), в интервью, данном автору, вспоминал: «В 1990 году я был в Риге на гастролях. Ко мне пришел пожилой человек и принес истлевшую тетрадку, где были собраны разные песни и указан автор. Человек, ее написавший, сидел в 30-х годах в Рижском централе. Я помнил его имя, а со временем забыл.
Меня все дергали, надо было ехать во Дворец спорта на выступление. Купить бы ее у него за любые деньги тогда, но…»
38
Имеется в виду статья «О чем поет Высоцкий» — «Советская Россия», 1968 г. (См. ниже). — М.К.
Зачем советские актеры и другие успешные в различных областях граждане исполняли «запрещенные песни»? Нервы хотели пощекотать? Стремились следовать модным течениям? Просто «оттягивались» на капустниках?
Нобелевский лауреат Иосиф Бродский, например, получал кайф от емкого и образного языка «одесских песен», разительно отличающегося от казенных штампов газетных передовиц. Владимир Фрумкин в книге «Певцы и вожди» приводит потрясающее свидетельство:
«Осенью 1963 года 23-летнего Иосифа Бродского пригласили на ужин с тайным намерением записать стихи молодого поэта. Когда все было выпито и съедено, а магнитофон включен, Бродский читать наотрез отказался, но выразил желание спеть и, усадив меня за пианино, неожиданно начал:
„Я и Рабинович раз пошли на дело…“После „Мурки“, спетой с необычайным напором и страстью, хотя и не без иронии, Иосиф переключился на песни своего друга Глеба Горбовского (автора известных стихов „Когда фонарики качаются ночные“, „У павильона Пиво-Воды“, „Он вез директора из треста“, „На диване“ и т. д.)
Пел Бродский как-то по-особенному: он шел за словами, смаковал их, выделяя удачные поэтические находки, радовался отступлениям от осточертевшего официального языка».