История русского шансона
Шрифт:
По статье «антисоветская деятельность» он получил четыре года колонии общего режима. Срок отбывал в Вологодской области, на Белом озере, где Шукшин снимал «Калину красную». Потом опять вернулся в Одессу. Увлечения своего не забросил, наоборот продолжал его до последних дней жизни.
«Интеллигенция поет блатные песни…»
В 1964 году в столицу СССР приехал с творческой командировкой молодой югославский писатель Михайло Михайлов. Он быстро вошел в круг богемной молодежи и, по собственному признанию, был до крайности удивлен тем, что в какой бы компании ни оказывался, повсюду звучали «лагерные» песни: веселые и грустные, смешные и трагичные, грубые и нежные… Вернувшись в Белград, Михайлов опубликовал в журнале «Дело» материал о «московском лете», где вспомнил «концлагерный фольклор», услышанный от новых друзей. Ознакомившись с публикацией, советский посол Пузанов
В конце 1965 года М. Михайлов получил двухлетний, кажется, срок «за оскорбление Советского Союза», а освободившись и заработав славу диссидента, вскоре эмигрировал в США.
Посиделки на кухне с гитарой были заметной приметой советского быта 60-х.
«Наступило время блатных песен, — напишет впоследствии Ю. Даниэль. — Медленно и постепенно они просачивались с Дальнего Востока и с Дальнего Севера, они вспыхивали в вокзальных буфетах узловых станций. Указ об амнистии напевал их сквозь зубы. Как пикеты наступающей армии, отдельные песни мотались вокруг больших городов, их такт отстукивали дачные электрички, наконец, на плечах реабилитированной 58-й они вошли в город. Их запела интеллигенция; была какая-то особая пикантность в том, что уютная беседа о „Комеди франсез“ прерывалась меланхолическим матом лагерного доходяги, в том, что бойкие мальчики с филфака толковали об аллитерациях и ассонансах окоянного жанра. Это превратилось в литературу».
Одними из таких «мальчиков с филфака» оказались бывший одессит Костя Беляев и москвич Игорь Эренбург.
Константин Николаевич Беляев (1934–2009) закончил в 1960 году Институт имени Мориса Тореза и по распределению попал в международный отдел аэропорта Шереметьево на должность диспетчера-переводчика, где молодому специалисту без проволочек предоставили место в общаге в придачу с веселыми соседями. Работа была непыльная — сутки через трое, — много времени, свободного через край, компания озорная. Именно в тот период он начал осваивать гитару, петь и сочинять первые песни.
«Началась моя популярность как исполнителя. Не проходило недели, чтобы меня не пригласили попеть на чей-то день рождения или просто на посиделки в интеллигентную компанию. Тогда появилось много интересных знакомств: общался с Аркадием Северным, Владимиром Высоцким, Михаилом Жванецким. Как ни странно, им тоже нравились мои песни», — делился воспоминаниями шансонье.
Несколько лет спустя Беляев уволился из Шереметьева и перешел на преподавательскую работу в Академию внешней торговли.
Столичный денди Костя Беляев. Москва, начало 70-х годов.
В конце 60-х жизнь столкнула Константина Беляева с подпольным устроителем концертов, исполнителей запрещенных песен Давидом Шендеровичем. Обладая исключительными организаторскими способностями, Шендерович принадлежал к категории «деловых», как в советское время называли ушлых, оборотистых парней, способных «не жить на одну зарплату». Именно он помог организовать первые записи Константина Беляева и его товарища, прекрасного певца и гитариста Юрия Миронова по кличке Нос, в Доме науки и техники, что на Волхонке. С подачи Шендеровича Беляев увлекся и коллекционированием фирменных пластинок, на жаргоне музыкального подполья того времени — «пластов». Это невинное, казалось бы, увлечение «модными дисками», с точки зрения дня сегодняшнего сыграет в итоге роковую роль в судьбе Константина Николаевича и станет поводом для его ареста и отправки по этапу… Но пока на дворе стоят «теплые» 60-е, и Беляев находится в самом центре бурного водоворота московской богемно-деловой тусовки: элитные рестораны типа Дома журналистов или ВТО — пожалуйста, билеты на закрытые показы западных картин — без проблем, съездить на отдых в Сочи, Гагры или Сухуми — все дороги открыты… Молодому, спортивному, интеллигентному красавцу рады были везде.
«Я весело пожил: гулял, веселился, зимой катался на горных лыжах, летом на юга ездил, объездил вообще массу мест — везде с гитарой, веселил народ… На пляжах собирал огромные толпы — и даже из-за этого погорел — меня выгнали из Академии внешней торговли. Это случилось, кажется, в Гурзуфе. Однажды на пляж явился отдыхавший неподалеку сам ректор академии. Каково же было его удивление, когда, вернувшись в сентябре в Москву, он встретил меня в коридорах вуза и признал в мужчине с гитарой своего сотрудника.
В тот период Константин познакомился и подружился с легендарной в кругах столичного полусвета личностью, поэтом Игорем Эренбургом. Автор ярких, искрометных юмористических стихов, многие из которых стали песнями и поются, по сей день, как народные, Эренбург так и остался непризнанным гением советского творческого подполья.
Я позволю себе отклониться от главной персоналии этой главы и сказать несколько слов о неординарном писателе.
Я все прошел, я был когда-то вором. И пьяным я валялся под забором. Все говорят, что парень я отличный. Но только вот немного эксцентричный. Я не люблю работой утомляться. Люблю поесть, а после поваляться. Люблю Москву и шум ее столичный. Все потому, что я немного эксцентричный. Мечтаю с детства я до сумасшествия Отправиться в морское путешествие. Хочу иметь большой корабль личный — Все потому, что я немного эксцентричный. Имея страсть к красивому тюрнюру, Я, например, могу влюбиться в дуру. Мне просто скучно с женщиной приличной — Все потому, что я немного эксцентричный.Это стихотворение открывает крошечный сборник произведений поэта, изданный тысячным тиражом в 1992 году, через несколько лет после смерти автора. Кем же был и как жил этот многогранно одаренный человек?
Поэт и бард Игорь Эренбург.
Игорь Иннокентьевич Эренбург (1930–1989) вырос в семье столичных интеллигентов. По окончании средней школы он долгое время работал художественным оформителем при различных советских учреждениях средней руки. По-видимому, особо не стремясь к «покорению вершин».
«Музыкант, бард и художник, которому время и обстоятельства не дали возможности в полной мере раскрыть талант, — пишет Н. Б. Старинская во вступительной статье к единственной книге стихов Эренбурга. — Обаятельный и коммуникабельный человек, он был от природы наделен душой эпикурейца. Для него жизнь — это радость общения с друзьями, вино, гитара и внимательный, благодарный, восхищенный круг слушателей его песен. Стихийной жизненной установкой Игоря Эренбурга был экзистенциализм. Ему близок был позитивный призыв этой философии — отдаться своей сущности, своему внутреннему бытию. Песни и стихи для него были преобладающей ценностью его жизни. Может быть, поэтому он не избежал участи Иосифа Бродского и был сослан в конце 50-х в Сибирь как тунеядец…
Стихи Эренбурга автобиографичны, часто исповедальны, остроумны. Его поэтический мир — это мир повседневности, это мозаичная картина окружающей его действительности и ничего элитарного. Как и многие барды того времени, он не издавался при жизни. Значительная часть его песен относилась к неофициальной субкультуре, а именно, к барковщине — поэтической продукции с соленым, крепким словцом. Но, в отличие от стихов Баркова, песни Эренбурга деликатны, комичны, ироничны. В них нет цинизма, и лишь изредка проскальзывает непечатное слово… Слушать его было большим удовольствием. Тембр голоса, интонации, паузы, акценты, жесты — все оставляло высокохудожественное впечатление…»
Константин Беляев вспоминал о друге:
«Когда я вернулся из мест заключения и вновь прописывался в свою квартиру (а это продолжалось 2 или 3 месяца), меня приютил Игорь. У него была комнатка в коммуналке на Ленинском проспекте, где раньше жила его покойная мама. И он поселил меня там, естественно, что никаких денег с меня не брал. Часто заваливался туда сам, иногда пьяный в умат, у него запои были страшные… Хороший он был мужик, жалко, что рано умер… Водка никого до добра не доводит… Интересно, что когда мы оказывались с Игорем в компаниях, он при мне никогда не пел, даже свои вещи. Говорил: „У Кости гораздо лучше получается“».