История русского шансона
Шрифт:
Михаил Звездинский. Москва, 1989 г. Во время домашней записи на квартире коллекционера В. Я. Климачева.
О себе на официальном сайте и в многочисленных газетных публикациях артист рассказывает буквально следующее [53] .
Детские и юношеские годы я провел в подмосковной Малаховке. С моим отцом мать познакомилась, когда он вернулся из Испании. Он был героем. Дружил с Кольцовым. И оба погибли в сталинских лагерях. Потом посадили и мать, как «врага народа» по 58-й статье, когда она была беременна мною. Собственно, я родился в тюрьме. Но меня спас старенький тюремный доктор, который знал бабушку еще до революции. Он подменил меня на мертворожденного младенца и вынес меня в своем саквояже. Вот так. Так что я, можно сказать, из династии политзаключенных. От отца мне достался «летчиский» шлем и полевая сумка, так что я, как правило, и был командиром-заводилой.
Меня воспитала бабушка — выпускница Смольного института для благородных девиц. О смерти деда, расстрелянного в сталинских лагерях, она умудрилась рассказать мне так, что я долго еще считал его живым. Потому что мудрая бабушка понимала, что стоит мне выйти во двор и сболтнуть чего лишнего, мы все можем оказаться под 58-й статьей. Мы все — это бабушка, мама, мои брат и сестра, и я. Поэтому она и включила элемент секретности — «дедушка был жив, но злодеи не должны были о нем знать». Оглядываясь на свое прошлое, я понимаю, какой замечательной была моя бабушка. Как многие русские женщины времен революции и войны, она потеряла любимого, но не утратила способности любить, и любовь свою она подарила мне.
Она подарила мне и радость общения с великими русскими писателями и поэтами. С ней мы часто играли в буриме, так что еще в раннем детстве я научился стихосложению.
Сохранилось лишь несколько его фотографий. Остальные были изъяты при многочисленных обысках. А эти бабушка спрятала в коробку от конфет и зарыла во дворе. Одна пожелтевшая фотография хранит воспоминание о двух юных влюбленных. Они сфотографировались как раз после помолвки. Еще одна фотография — дед в госпитале после ранения в 1914 году. Все говорят, что я на него похож. Еще бабушка спрятала несколько писем своего мужа. Все остальные были тоже изъяты. Дело в том, что все свои письма дед подписывал так:
«Целую нежно Ваши ручки, всегда влюбленный в Вас Поручик». ГПУшник, проводивший обыск, и слушать не желал, что подпись «Поручик» — это шутливое прощание деда еще со времен, когда он был юнкером. Она пыталась объяснить, что это был их секретный код влюбленных. «В Красной армии поручиков нет», — сказал тот, как отрезал. Письма подшили к делу, и они исчезли навсегда.
Время моей юности совпало с периодом оттепели. Молодежные кафе, выступления поэтов, джаз-клубы и джем-сейшны. Я закончил музыкальное училище по классу ударных, играл на барабанах, и джазовые вечера были нашим самым любимым времяпрепровождением.
Это был период творческого фонтанирования. Будучи еще совсем юным, я окончательно влез в тему Белого движения, написал романсы, которые вошли в «Белогвардейский цикл». «Поручик Голицын» был написан именно тогда. Да, многие из нас тогда расслабились, стали дышать, мыслить и говорить свободно. Оказалось, что все мы, охмелевшие от вседозволенности, слегка заблуждались…
Ну, сами посудите, разве мог я предположить, что хорошенькая девчонка, с которой я познакомился после концерта в кафе «Аэлита», окажется провокатором КГБ?
Как-то я решил спеть на публике «Поручика». Так было принято в молодежных кафе. Стоял микрофон, и кто хотел, тот и мог выступить. Вот и я взял гитару и спел свои первые романсы. Можете себе представить, как приятно было, что у тебя появились первые поклонники? Девчонка, как и я, обожала джаз. Она посещала все джем-сейшены. И как-то раз она предложила мне поехать в гости к ее друзьям, попеть под гитару. У выхода нас ждал «Зим», за рулем был ее брат. Не успели проехать и 500 метров, как раздался милицейский свисток, машина резко остановилась, вся компания дружно испарилась, и, пока я сообразил, в чем дело, было уже поздно. В угоне этой машины обвинили меня. Я пытался было объяснить, что, находясь на заднем сиденье, машину не угонишь, да еще с гитарой в руках, но мои объяснения их не интересовали. Их интересовал я, потому что «Поручик» не нравился властям. Так впервые мне дали понять, что я не то пою.
Мне бы усвоить этот первый урок, но молодость легкомысленна. И, став старше, я тоже не пытался быть осмотрительнее, пробовал стены на прочность собственной головой, но система оказалась прочнее.
Когда в первый раз оказался за решеткой, на стене камеры написал: «Тюрьма — продолжение жизни». Ясное дело, лучше не иметь этого печального опыта в своей жизни, но уж если от тюрьмы и от сумы никто не застрахован, то подобного рода опыт можно положить на стихи, что я и сделал. В итоге моя «Каторжанская тетрадь» очень часто пополнялась. Многое утрачено после обысков, но и того, что сохранилось, оказалось достаточным. Но и там я нередко улыбался. «Нэповский цикл», «Мадам», «Увяли розы» — все эти песни родились в «местах, не столь отдаленных». Без юмора было нельзя, пропадешь. А вот шуточную песню «Мальчики-налетчики» я написал к фильму «Республика ШКИД». Но цензура не пропустила, ведь я уже был «рецидивистом» (Песня «Мальчики-налетчики» звучит в фильме «На графских развалинах» (1957 г.), когда М. Звездинскому было 12 лет. — М.К.)
Так и бежал я по жизни, от остановки «Тюрьма» до следующей остановки «Зона». Четыре раза довелось мне путешествовать в «столыпинских» вагонах. И под стук колес родились многие песни, романсы и баллады.
В 70-е годы я устраивал в Москве «ночники» — собирал группу классных музыкантов, договаривался с директором ресторана и после закрытия заведения начинал эстрадную программу «для своих». На мои выступления собирались солидные люди, с деньгами, с положением в обществе: дипломаты, артисты. «Деловые», само собой, тоже заглядывали.
Где в СССР можно было потратить деньги? В ресторане только. Я же реагировал на спрос — предлагал шоу, сделанное на высоком профессиональном уровне, у меня даже варьете танцевало. Все были довольны.
В феврале 80-го года я записал две 90-минутные кассеты — «Свои любимые песни вам дарит Михаил Звездинский». Первую — с группой «Фавориты», вторую, с «Джокером», а буквально через месяц меня арестовали.
Столица же готовилась Олимпиаду встречать — чесали всех «частым гребнем», как говорится. Первый секретарь горкома партии Виктор Васильевич Гришин лично дал указание посадить меня. «Что это такое?! — орал. — По всем западным радиоголосам трубят — днем Москва коммунистическая, а ночью купеческая!» Органы выяснили, в каком кафе состоится очередной «ночник», блокировали все подходы к зданию и ждали начала операции. Карты спутал один из гостей. Подъезжая к ресторану, он засек милицейские машины и почувствовал засаду. Влетел в зал и предупредил меня. Я выскользнул из оцепления на машине, но меня все равно схватили. Судили по статье за частное предпринимательство. Следствие длилось почти год. Я за это время так надышался дымом! Хотелось провентилировать легкие. Поэтому, когда я прибыл в зону, решил позаниматься спортом. Нашел тихий уголок и начал разминаться — выполнять ката. Плавно, медленно… но одному побыть не удалось. Собралась толпа — глазеют, вопросы задают. Я объясняю — это атака слева. Блок — удар, блок — удар… А через три дня меня вдруг вызывают в оперчасть и предъявляют пачку доносов: так, мол, и так, пользуется авторитетом у заключенных, тренируется, готовится к перевороту на зоне. Еле отговорился, клятвенно пообещав начальству, что больше не сделаю ни одного движения.
Сорокалетний юбилей я справлял на лесоповале в лагере строгого режима.
Там обычно все в грелках заносится — спирт, водка. А я крепких напитков не люблю. И вот со страшными трудностями мне в зону занесли бутылку шампанского и бутылку вина. Несколько близких друзей-каторжан поздравили меня, и мы выпили это вино. Так что никакой помпы не было. И перспектив тоже. Шестнадцать лет у меня просто отняли, вычеркнули из жизни. И здоровье подорвано очень. Я был полон сил, надежд, но восемь лет последнего срока у меня просто вырвали из жизни — до сорока трех я был на строгом режиме, плюс два года ссылки. В общей сложности я провел в лагерях 16 лет.
Сегодня я много выступаю, путешествую, сочиняю новые песни. Жизнь продолжается…
53
По материалам сайта www.zvezdinsky.ru
Так выглядит версия тех событий из уст самого маэстро. Но согласитесь — всегда интересно знать разные точки зрения. К тому же в рассказах о себе даже самый «матерый человечище» нет-нет, а норовит приукрасить где-то, туману подпустить или, скажем, забывает «неважные» детали.
Стал я искать, кто бы мне рассказал о молодых годах Михаила Звездинского, и нашел. Причем абсолютно случайно. И где? В книге мемуаров барабанщика «Машины времени», своего тезки Максима Капитановского. Очень смешная книжка, между прочим, рекомендую от души. «Во всем виноваты „Битлз“» называется.
Прочитал ее, захотелось что-нибудь еще такое же позитивное и веселое полистать. Прихожу в книжный, смотрю — на полке еще одного «машиниста» воспоминания лежат — Петр Подгородецкий, «Машина с евреями».
Я взял… и — вы не поверите! — тоже нашел там историю про героя этой главы. Сейчас хожу и удивляюсь, почему все музыканты из «Машины времени» вспомнили о Звездинском? Не иначе, они его скрытые поклонники. А еще говорят — рокеры не любят блатняк. Вон даже Гарик Сукачев в интервью выдал: «Весь русский рок вышел из блатной песни». Я лично согласен.
Максим Капитановский описывает в тексте период своей работы в ансамбле загородного ресторана «Старый замок» в первой половине 70-х годов. Итак, летний вечер, «на сцене музыканты, все в меру импозантны, лениво подтянулись, им время подошло…»
В половине первого в зал вошли трое молодых мужчин. Они заняли второй от сцены столик. Мужики как мужики, но что-то уж очень похожи на музыкантов. А ведь всем известно, что музыканты ночью по ресторанам не ходят.
— Звездинский, — тихо сказал Гриша (руководитель ансамбля), кивнув на черноволосого парня с цепким взглядом из-под темных очков.
Мы все подтянулись. Михаил Звездинский был широко известен в узких кругах как один из самых процветающих тогда ресторанных певцов. Он пел белогвардейщину, Аркадия Северного и тому подобный совершенно запрещенный, а значит, модный и желанный репертуар. У Михаила не было постоянного места работы, он кочевал по кабакам и кафе, где устраивал тайные «ночники» по четвертаку с носа.
«Где сегодня Звездинский?» — спрашивала где-нибудь в Интуристе друг у друга позолоченная фарцмолодежь и, получив, например, ответ — «в „Пилоте“», ехала после двенадцати на бульвар Яна Райниса в кафе «Пилот» — внешне темное и как будто вымершее еще год назад. На условный стук открывалась неприметная дверь со двора, и желающие через темный кухонный коридор попадали в ярко освещенный зал, наполненный блестящими молодцами и девушками в дорогих шубах, которые они по понятным причинам предпочитали не сдавать в гардероб. За двадцать пять входных рублей клиент имел право на бутылку шампанского (4 руб. 20 коп.) и шоколадку «Аленка» (1 руб. 10 коп.) На оставшиеся 19 руб. 70 коп можно было насладиться творчеством Звездинского и возможностью еще с недельку рассказывать, как Серега Киевский нажрался и как Любка-Шмель, жуя резинку и кутаясь в норку, ловко срезала мента во время облавы справкой о том, что она работает лифтером в Доме на
В последнее время поговаривали, что Звездинский подыскивает постоянную точку…
Троица озиралась по сторонам и не спешила делать заказ… Потом Звездинский шепнул что-то одному из своих спутников, тот подошел к нам и при помощи пятидесяти (!) рублей (обычно заказ стоил 10 рублей. — Прим. авт.) попросил сыграть композицию Джона Маклафина «Move on». Маклафин — один из самых техничных гитаристов мира — как-то рассказывал своим друзьям, что записал эту вещь экспромтом, под сильнейшим кайфом и ни за что на свете не смог бы повторить. Подобный заказ был издевательством, равносильным плевку в лицо.
Пришлось ощутимо ударить в грязь лицом. Под насмешливыми и преувеличенно осуждающими взглядами троицы мы униженно попросили обменять «Мувон» на три любые песни. Они кивнули: мол, лохи вы и есть лохи, и, даже не дослушав обновленную «Палому», прошли не к выходу, а за занавеску. В сторону директорского кабинета.
Минут через сорок они снова появились в зале, душевно попрощались с сопровождающим их директором и отбыли в теплую летнюю ночь.
На следующий день наш шикарный ансамбль уже работал в станционном буфете платформы Павшино. Попробуйте угадать, кто стал петь «Поручика Голицына» в раскрученном и модном ресторане «Старый замок»?
Теперь предоставим слово Петру Подгородецкому:
Ярким примером того, что в СССР подпольным музицированием можно было заработать много денег, являлась история Михаила Звездинского. Когда-то в конце 70-х один приятель пригласил меня «на Звездинского». Дело было на какой-то праздник, то ли Пасху, то ли Первое мая. Начиналось шоу, по-моему, в полночь. В ресторане были накрыты столы (бутылка водки, бутылка вина, салат, мясное и рыбное ассорти) и сидели люди в костюмах и галстуках. Многих сопровождали дамы. Некоторые в декольтированных платьях и даже с настоящими драгоценностями. Народ вел себя спокойно и солидно, тихо выпивал, закусывал, иногда что-то доказывал официантам. Потом на сцене появились музыканты. Из них я знал, насколько я помню, только Кузьмина. Играли и пели неплохо, причем частично на английском языке. Сам Звездинский появился часа через три. Тут я услышал всю «блатную» программу. Правда, кроме «Поручика Голицына» и «Сгорая, плачут свечи» он спел еще несколько западных хитов. Поскольку я не являюсь поклонником кабацкой музыки, мне это как-то не очень понравилось, а вскоре вообще забылось. Вспомнил я о Звездинском только тогда, когда его арестовали в 1980 году, — слухи об этом быстро распространились в музыкальной тусовке.
На самом деле Звездинским была выстроена замечательная система, которую он сам называл «семиразовый рабочий год». В то время было семь основных праздников: Рождество, Новый год, Восьмое марта, Первое мая, День Победы, Седьмое ноября. Естественно, это были праздники, которые отмечали и люди, интересовавшиеся песнями Звездинского. Михаил Михайлович Звездинский был довольно известным исполнителем, как тогда говорили, блатных песен. Пара-тройка судимостей только добавляла ему авторитета в глазах слушателей. А еще он был отменным организатором. Механика его шоу была такова: директору какого-нибудь ресторана давалась взятка за то, что он открывал ресторан на ночь. Оплачивался банкет человек на триста, но по минимальной программе: вино, водка, холодная закуска. В зале устанавливался хороший аппарат. Приглашались музыканты от Кузьмина до Серова и певицы от Долиной до Пугачевой. Сам же Звездинский доставал свою черную записную книжку необъятных размеров и обзванивал кредитоспособных клиентов. Когда набиралось человек сто пятьдесят — двести, готовых прийти на ночное шоу, иногда с дамой, и заплатить за это по сотне рублей с человека, обзвон прекращался. Общая сумма гонорара, скажем, в тридцать тысяч рублей, делилась примерно так: семь тысяч — взятка и банкет, три тысячи — аппаратура и музыканты, остальное — гонорар маэстро. То есть в год выходило примерно сто сорок тысяч рублей.
В советские времена, скажу я вам, это было более чем достаточно. Столько, скажем, мог заработать в 1980 году Юрий Антонов с его безумными авторскими гонорарами. Но он зарабатывал так лишь год-два, а Звездинский «стриг поляну» лет шесть-семь. Так что кабаки, ковры, золото, хрусталь, импортные сигареты, коньяки и длинноногие модели были ему обеспечены. К тому же он чувствовал себя довольно уверенно, поскольку имел солидную «крышу». При этом он никаким бандитам ничего не платил, поскольку выше «крыши» найти было трудно. Просто Звездинский, а вернее, его пение нравилось Галине Брежневой. Он частенько бывал у нее дома, на Большой Бронной. Говорят, что когда поздно вечером возвращался домой муж Галины и замминистра внутренних дел Юрий Чурбанов, она говорила ему: «Целуй Мишеньке руки, он великий артист, а таких генералов, как ты, я могу наделать сколько угодно!» В чем, кстати, была неправа. Но несколько лет крыша работала как часы.
Сгубило Звездинского то же самое, что его и покрывало. Когда было принято решение очистить Москву от всякой нечисти к Олимпиаде-80, генерал Чурбанов подсунул министру Щелокову папочку с «делом Звездинского». Сам маэстро утверждает, что видел на ней написанные рукой Щелокова слова: «Выяснить, что это за ночные концерты, кто такой Звездинский, и наказать». Ну, а дальше система начала работать и сработала без сбоев. В ночь с 7 на 8 марта 1980 года более пятиста сотрудников МВД в форме и штатском окружили ресторан «Азов», где выступал Звездинский. Был дан приказ: «Никого не выпускать!» Милиция зашла в зал и начала «зачистку». У присутствующих проверяли документы, а затем их всех препровождали на Петровку. Легенда гласит, что Звездинского долго не могли отыскать и обнаружили только часа через два на кухне, где он скрывался в огромной суповой кастрюле, держа крышку изнутри. Извлекли его и отправили во внутреннюю тюрьму ГУВД Москвы. Всех остальных наутро отпустили. Говорят, что в салатах и прочих блюдах было найдено около двух килограммов золотых изделий, в том числе и с драгоценными камнями, сброшенных туда зрителями, а в туалетах и урнах обнаружили почти полмиллиона.
Что касается Звездинского, то приговор по его делу был быстр и суров. За взятку и незаконное предпринимательство его осудили к восьми годам лишения свободы, которые он отбыл полностью, и вышел только в 1988 году.
Путевку в новую жизнь ему дал наш общий друг Алексей, который, познакомившись с нами на «Музыкальном ринге», не только запустил в ротацию его песни, но и организовал первую статью в «Московском комсомольце», а также придумал ему творческую биографию, с которой Звездинский сейчас уже сжился. Еще друг Леша объяснил артисту некоторые необходимые вещи. Например, что Звездинский никак не мог написать песню «Драгоценная ты моя женщина» «в соавторстве с Николаем Заболоцким», как он любил объявить на концертах. Вежливо, но твердо он вычеркнул эту реплику из сценария шоу, объяснив, что Заболоцкий умер, когда Мише было лет 5–7.
С тех пор Миша Звездинский работает легально, хотя и не очень часто, и, говорят, зарабатывает до 10 000 — за концерт.
Так что все сегодня у Михаила Михайловича в порядке. Уверен на 1000 %! Несколько лет назад, зимой, я шел по улице Пречистенке — и вдруг вижу афишу:
«15 декабря, 19.00. Концерт народного артиста России Михаила Звездинского… в Зале церковных соборов храма Христа Спасителя».
Наибольшие споры вызывает авторство главного шлягера Звездинского — «Поручика Голицына». Далеко не все шансонье и исследователи русской песни согласны с тем, что именно Михаил Михайлович написал эту вещь. Сомнений добавляют многочисленные проколы с претензиями на создание им других известных композиций: «Мальчики-налетчики», «Сгорая плачут свечи» (музыка и слова А. Лобановского), «Очарована, околдована» (музыка А. Лобановского), «Сотник смелый» (слова и музыка А. Никольского), «Дорогая графиня» (слова и музыка Т. Лебединской).
В 1990 году по инициативе М. Шуфутинского и А. Бойко (представителя студии «Ленфильм») ленинградский бард Александр Лобановский обратился в ВААП с просьбой судебного подтверждения его авторства песен «Баллада о свечах», «Сенокос», «Очарована, околдована» (на стихи Н. Заболоцкого), «Уронила руки в море», «Шел я в ночь», «Проститутка Буреломова», присвоенного Звездинским.
Суд встал на сторону Лобановского.
Еще один пострадавший от амбиций Михаила Михайловича народный артист России Андрей Никольский рассказал в интервью для книги такой случай:
«В начале 90-х мне сказали, что мою песню „Сотник“ исполняет в концертах Звездинский.
Я купил цветы, поехал на его выступление, хотел поблагодарить его, а он спел „Сотника“ и ни словом про автора не обмолвился. Я обалдел!
Миша Шуфутинский, наоборот, и на кассетах указал мое имя и, если я бывал в зале во время исполнения им моего произведения, всегда говорил — здесь присутствует Андрей Никольский — автор этой песни. А тут такое бесстыдство.
Я рассказал об этом моим друзьям, у нас нашлись общие знакомые со Звездинским в музыкальных и иных кругах, он сказал, что ни на что не претендует — это, мол, переписчик ошибся… В ответ я лишь саркастически усмехнулся. С тех пор я все свои произведения (а их уже несколько сотен) регистрирую в РАО. До этого случая я ничего не регистрировал. Так что нет худа без добра!».
В интервью С. Мирову, опубликованному в «Новой газете» (от 26.10.2000 г.), Михаил Шуфутинский на вопрос, что ему известно об авторстве «Поручика Голицына», привел такой факт:
«Песня, конечно, старая. Чтобы так все изложить, нужно поближе к этому быть, чем он (Звездинский)… Я однажды занятную историю наблюдал. В Сочи, на пляже среди картежников, подходит к нему один такой уже пожилой авторитет и говорит: „Мишаня, что ты поешь, что это твоя песня, я-то ее знаю уже лет сорок, ты тогда еще под стол ходил!“ А он ему ответил: „Так это же я обработку сделал, это моя версия такая!“ В общем, не растерялся».
Финал смотра ансамблей треста ресторанов и столовых Магадана, крайний слева Михаил Шуфутинский, третий слева — Анатолий Мезенцев. Начало 70-х годов.
Я не ставлю задач выводить кого бы то ни было на чистую воду. Сам не без греха. Но если сильно заинтересуетесь творчеством Звездинского, сходите в Ленинскую библиотеку и возьмите подшивку газет «Мегаполис-экспресс», «Социалистическая индустрия» и «АиФ» за 1991–1993, кажется, годы. Была там занятная статейка — «Михаил не ЗВЕЗДИ(нский)!» и «Миша, не ЗВЕЗДИ(нский)!», где много говорилось о «Поручике» и других известных хитах; приводились статьи УК, по которым был судим Звездинский, и другие факты его авантюрной биографии.