История русской церкви (Том 10)
Шрифт:
Мы оставили царских посланцев, иеродиакона Мелетия и грека Стефана с бывшими при них, ровно год тому назад в Киеве, где они выжидали безопасного пути для своей дальнейшей поездки. Ближе других патриархов находился к ним Иерусалимский Нектарий, проживавший еще в Молдавии, - туда они и отправились. Но сам Мелетий не поехал к Нектарию, а послал Стефана с подьячим Оловенниковым. Это было в генваре 1665 г., когда Нектарию еще не было известно, как принято в Москве письмо его в защиту Никона. Явившись к Иерусалимскому святителю, Стефан и подьячий сказали: "Великий государь просит и молит тебя, чтоб ты изволил потрудиться для христианского дела, пошел в Московское государство". Нектарий отвечал: "Ко всем нам прежде прислан был от великого государя Мелетий грек, и он знает, что я затем и приехал в Молдавскую землю, чтобы отсюда идти в Москву, но за войною мне никак нельзя было тогда проехать. С Мелетием мы послали к великому государю правила (известный соборный свиток), и по ним почему до сих пор ничего не сделано?" Оловенников объяснил, что Афанасий, митрополит Иконийский, отвергал подлинность подписей под тем свитком и что хотя подлинность эта была потом засвидетельствована, но без Вселенского патриарха призывать на Собор Никона и на его место ставить другого невозможно, и прибавил: "Да у великого государя и другие дела есть, которые без вас никак устроить нельзя: весь церковный чин в несогласии, в церквах служит всяк по-своему, а пастыря нет". Нектарий сначала сказал решительно: "Пойду, хотя бы мне и смерть принять, потому что я считаю великого государя царем вселенским; он единственный царь христианский, единственная наша надежда и похвала". Но потом начал колебаться и то выражал согласие идти, то отказывался, и наконец, получив какие-то письма из Византии, объявил, что ему совсем не позволено ехать на север. После этого царская миссия на Восток разделилась: Стефан поехал к Цареградскому патриарху Дионисию, которого называл своим родственником, а Мелетий, которому наказано было государем пригласить в Москву во что бы то ни стало по крайней мере двух патриархов, отправился к Александрийскому и Антиохийскому. Прибыв в Константинополь, Стефан представился патриарху скрытно и подал ему царские грамоты. Патриарх приказал Стефану не являться лично в патриархию, а приходить в дом какой-то сиятельной Роксандры и чрез ее посредство иметь сношение с патриархом. В апреле 1665 г. Стефан отпущен был из Царьграда, и Дионисий отправил с Стефаном свои ответные грамоты к царю, в которых сильно порицал Иконийского митрополита Афанасия, смутившего своею ложью царя и весь его синклит, и рекомендовал Паисия Лигарида как человека разумного и сведущего в церковных делах, а вместе будто бы послал и к самому Паисию наказ быть представителем его, патриарха, в Москве и председательствовать на местных Соборах по делу Никона - так по крайней мере свидетельствует сам Лигарид, замечая, что этот патриарший наказ находится в царском казнохранилище. И действительно, в приказе Тайных дел сохранилась следующая грамота патриарха Дионисия к государю: "О Никоновом деле мы много потрудились с великим прилежанием и составили главы в двух свитках (списках), ни в чем между собою не разнствующих. Извещаю твоей пресветлости, что по тем главам ты имеешь власть обладать и патриархом, у вас поставленным, как и всеми синклитами, ибо в одном самодержавном государстве не должно быть двух начал, но один да будет старейшина. Проклятый тот Афанасий, движимый отцом лжи, без всякой нужды пришел к вам, лжесвидетельствуя на свитки и правильные главы. Он ложно говорил, будто послан от нас и единокровный нам. Знай, что он сосуд злосмрадный и много уже лет отлучен от Церкви, и потому да будет он сослан в какое-либо место,
Между тем Паисий торжествовал и спешил воспользоваться привезенными из Царяграда грамотами для публичного оправдания себя. В декабре, 17-го числа, он подал государю обширную челобитную, или докладную записку, в 8 статьях, из которых, к сожалению, первая и начало второй не сохранились. Здесь Паисий писал: "Когда по воле Вашего величества я был у Никона с боярином князем Никитою, с Астраханским архиепископом и другими, он прямо называл меня нехристианином и язычником, а в поучении своем - Каиафою и потом прислал свой свиток, скрепленный его подписью, изрыгающий на меня великие и мерзкие хулы, из которых самые важные состояли в том, будто я еретик и волхв. Теперь пришли грамоты, свидетельствующие о мне, что я архиерей, митрополит Газский, муж, украшенный учением и премудростию, почему и поставлен как судия именный и посол апостольского Константинопольского престола. Ничто теперь уже не препятствует к очищению моей славы, к объявлению моего архиерейского достоинства, к опровержению всех на меня хулений моего противника Никона. И я прошу Ваше царское величество, да объявятся эти патриаршие грамоты, свидетельствующие о моей невинности, всему синклиту, ибо пред всем синклитом я был обесчещен по внушению лукавого дьявола Агафангела, которому одному поверил Никон... Пришельцем и блуждающим архиереем зовет меня Никон, не имеющим никаких грамот. Но и святейший патриарх Иерусалимский, приславший сюда столько грамот, никогда не писал обо мне таких неистовств и не объявлял меня пред Вашим величеством таким человеком, хотя и знает, что я не расположен к Никону. Архидиакон патриарха Досифей хотя и говорит в своем листе, что я держусь боярской стороны и составляю от имени государя грамоты, которыми будто бы способствую к окончательному падению Восточной Церкви, но почему же не написал, что я еретик и блуждающий без грамот? Иерусалимскому архидиакону следовало бы написать это обо мне, так как я от области Иерусалимской. Прошу, да будет извещен Никон на основании настоящих грамот Дионисия, что я воистину имею апостольский престол св. Филимона, единого от семидесяти. Да и сам Никон прежде признавал меня в архиерейском достоинстве, когда прислал мне свою грамоту, а потом презрел меня и не признает за архиерея, говоря, будто я не имею ставленой грамоты, а грамота у меня есть от Иерусалимского патриарха, который постриг меня в монахи, поставил потом и митрополитом во святилище св. Гроба Господня... Если же Никон назовет ложными патриаршие грамоты по внушению Афанасия Иконийского, который прежде и соборный свиток патриархов подвергал сомнению, в таком случае и конца не будет подозрениям, и всякие грамоты, привозимые к нам с Востока, придется считать сомнительными... Правда, можно бы тайно спросить самого Дионисия, не чрез того же Стефана, который привез его листы, но чрез другого вернейшего мужа во избежание всякого подозрения... Но Дионисий явственно просит и молит, чтобы впредь грамоты по этому делу к нему не были присылаемы ради тиранства от турок и опасностей от татар". Последние слова заслуживают особенного внимания. Паисий, верно, знал или догадывался, что государь думает тайно послать другое лицо к Дионисию и спросить его про грамоты, привезенные Стефаном, и не без причины старался удержать государя от этого. Далее в той же своей докладной записке Паисий Лигарид объяснял царю, что лучше не приглашать в Москву на Собор бывших патриарха Цареградского Парфения и митрополита Адрианопольского Неофита, которые жили теперь в Букаресте и к которым по приказанию царя уже приготовлены были Паисием пригласительные грамоты. Отъезд и в Москву из Букареста не остался бы незаметным для турок, а это навело бы подозрение их на тамошнего воеводу Радула. Приглашение бывшего патриарха Парфения на Собор весьма не полюбилось бы настоящему патриарху Дионисию, да и на Соборе Парфению пришлось бы сидеть и подписаться не на своем месте, потому что истинный экзарх и представитель настоящего патриарха Дионисия (т. е. сам Паисий) не уступил бы Парфению председательства. Наконец, и подсудимый Никон может не признать авторитета бывшего патриарха, равно как и бывшего митрополита Адрианопольского Неофита и других архиереев, изгнанных от своих престолов. Бесполезно было бы приглашать на Собор таких архиереев. В заключение своей докладной записки, воспомянув слова святого Симеона Богоприимца: Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, Паисий писал: "Дерзаю и я, недостойный, сказать: ныне отпусти раба твоего, благочестивейший царь, прежде нежели собрался Собор Поместный, не говорю еще - Вселенский, на который ожидаются Вселенские патриархи. Поистине я пришел сюда не для прений и не для суда над Никоном, а только ради великого долга моей епархии и получил щедрую твою милостыню, половину которой украл у меня вор Агафангел... Отпусти меня, пока не съехался в царствующий град Москву Собор Вселенский, чтобы мне порадеть о душе своей. Если столько терплю еще до Собора, то что же буду терпеть после? Довольно уже, всемилостивейший государь, довольно! Не могу более служить твоей святой палате; отпусти раба твоего, отпусти. Как свободно и без зову пришел я сюда, так же вольно и свободно да отойду в свою митрополию радеть о душе моей и о людях, Богом мне врученных". Но царь, разумеется, не отпустил. С самого приезда Паисия в Москву, едва только он сделался известным государю, последний признал в нем для себя человека дорогого и незаменимого по делу Никона. По своему уму, образованию, знанию церковных канонов, находчивости Паисий скоро сделался главным советником и руководителем в этом деле и пред лицом государя, и в думе боярской, и в собраниях архиереев, а в сношениях и переписке государя с восточными иерархами - самым доверенным его лицом, как бы правою его рукою или домашним его секретарем. В то же время Паисий сумел привлечь к себе расположение государя своею ловкостию и угодливостию: представлял ему витиеватые приветствия во дни его рождения и именин и по случаю великих праздников, сообщал ему на бумаге даже политические известия о соседних государствах и тут же свои соображения и советы. За то и Паисию ни в чем не было отказа. Еще в сентябре 1662 г., спустя лишь несколько месяцев после своего прибытия в Москву, он просил для себя и для своей свиты о прибавке царского жалованья - и жалованье было увеличено. В сентябре 1665 г. снова просил о том же, а вместе и о царской милостыне для уплаты подати с его Газской епархии туркам и Иерусалимскому патриарху Нектарию за три истекшие года, всего в 1700 ефимков, и притом об отпуске этой суммы золотыми червонцами, - и эта просьба была исполнена. Паисий сделался главным ходатаем за греков, приходивших в Москву то за милостынею, то по делам торговым и нередко подвергавшихся здесь опале, и ходатайство его всегда имело силу. Царь видимо для всех дорожил этим человеком, хотя, вероятно, и знал его недостатки и слабости, о которых с такою резкостию и преувеличениями не раз доносил Никон. И Паисию, конечно, было даже приятно, когда царь не отпустил его, несмотря на его просьбу об отпуске, и тем вновь показал, как ценит его и считает для себя нужным.
В том же самом декабре месяце, когда Паисий Лигарид торжествовал в душе по случаю патриарших грамот, дававших ему такую высокую уполномоченность при решении дела о Никоне, сам Никон, ясно видя, что суда патриаршего уже не избежать, решился написать от себя грамоты к Восточным патриархам. В этих грамотах, переведенных на греческий язык и переписанных каким-то греком Димитрием Матвеевым, Никон изложил в общих чертах весь ход своего дела, стараясь представить себя во всем правым и во всем обвиняя царя, а также бояр, архиереев, в частности Питирима Крутицкого, и более всех Паисия Лигарида, причем с обычными своими преувеличениями выражался, будто Паисий выдавал себя "наместником от всех четырех патриархов" и председательствует на всех Соборах в Москве и будто царь, "аще что речет (Паисий), якоже от Божиих уст, слушает его во всем и, якоже пророка Божия, почитает его". Под конец своих грамот Никон говорил: "О сем молим пресвятость Вашу, за вся судите нас с царским величеством праведно, зане будете и Вы сами судитися в страшный день Второго пришествия Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа". Из этих грамот нам известна только одна, писанная к Цареградскому патриарху Дионисию. Передавать здесь подробно содержание ее было бы излишним - она будет читана во время суда над Никоном, и тогда мы более с нею познакомимся. Предстояло немалое затруднение Никону, как доставить свои грамоты патриархам. Он вручил их двоюродному своему племяннику, состоявшему в числе его боярских детей, Федоту Тимофееву Марисову, и послал его к находившемуся тогда в Москве запорожскому гетману Брюховецкому с просьбою, чтобы гетман взял его с собою в Малороссию и оттуда отпустил в Царьград. И когда гетман не согласился, то клирик Никонов Иван Шушерин подкупил (за 50 рублей и 50 золотых) одного из казаков, бывших при гетмане, Кирилла Давидовича, который и взял с собою Марисова, сказав, что это его племянник, приведенный в Москву прежде в числе пленных из города Львова. Скоро, однако ж, правда открылась, и в генваре 1666 г. из Москвы послан был Брюховецкому приказ схватить Марисова. И он был схвачен в черкасских городах и доставлен в Москву с порученными ему грамотами. Царь благодарил гетмана и велел произвесть расспросы Марисову и писавшему грамоты греку Димитрию Матвееву, а сам прочел грамоту Никона, адресованную к патриарху Дионисию, и даже сделал на ней свои пометки. Очень естественно, если грамота эта, наполненная страшными обвинениями против царя, произвела на него самое тяжелое впечатление.
Алексей Михайлович хотя не отпустил от себя Газского митрополита, но не послушал его совета не сноситься более с Цареградским патриархом по делу Никона. Нет, царь непременно хотел разрешить вкравшиеся в его душу сомнения. Он избрал надежнейшего человека, келаря Чудова монастыря Савву, и отправил его к патриарху Дионисию до того скрытно, что это отправление, по замечанию Лигарида, скорее походило на бегство, чем на посольство: о нем знали только трое. Из Москвы возвращался на Афон архимандрит тамошнего Павлова монастыря Иоанникий с царскою милостынею для всех афонских монастырей и с посланием к ним какого-то архиерея, писанным от 26 генваря 1666 г. С этим-то архимандритом и поехал келарь Савва и удобно прибыл в Фессалонику. Там оказался и патриарх Дионисий, внезапно оставивший свою кафедру и бежавший из Царьграда от турок. Савва тайно представился бывшему патриарху и говорил ему: "Святый владыко! Царь Алексей Михайлович молит тебя, приди в Москву, благослови дом его и разные нужные вещи исправь. Реши, что делать царю: умолять ли Никона патриарха, чтобы возвратился, или другого поставить? Иконийский митрополит Афанасий от тебя ли прислан, и родственник ли тебе, и приказывал ли ты ему словесно, чтобы умолять Никона о возвращении? С Мелетием дьяконом сколько грамот прислал ты? Стефан грек был ли у тебя и послал ли ты с ним грамоту, чтобы митрополиту Газскому быть экзархом?" Дионисий отвечал: "Ехать в Москву никак не могу. Благословляю государя, чтоб или он простил Никона, или другого поставил, смиренного и кроткого; если он боится другого поставить, то мы принимаем грех на свои головы; царь - самодержец: все ему возможно. Мелетий приезжал сюда несмирно - все турки об нем узнали - и сделал мне убытку на двести мешков. Иконийский митрополит Афанасий мне не родня. На нем был турецкий долг, он выпросил себе отсрочку на неделю, да и ушел. А я с ним ни одного слова не приказывал: пусть держат его крепко и отнюдь не отпускают. Если царь его отпустит, то большую беду Церкви сделает. Как Мелетий дьякон приходил, то мы с Нектарием патриархом написали две грамоты слово в слово, и руки свои приложили, и одну послали с Мелетием в Александрию, а другую Нектарий послал с своим калугером в Антиохию. Стефан грек у меня не бывал; только хартофилакс (секретарь патриарха) докучал мне, чтоб я написал в грамоте быть Газскому экзархом. Но я ему этого не позволил, и если такая грамота объявилась у царя, то это плевелы, посеянные хартофилаксом. А Паисий Лигарид - лоза не Константинопольского престола; я его православным не называю, ибо слышу от многих, что он папежник, лукавый человек. Стефана грека не отпускайте ж, потому что и он великое разорение Церкви православной сделал, как и Афанасий Иконийский". Из этого ответа Дионисиева, который келарь Савва представил в своей сказке государю, последний должен был убедиться не только в подлинности свитка четырех патриархов, принесенного Мелетием, и в лживости Иконийского митрополита Афанасия, но и в том, что Стефан грек - обманщик, вовсе не был у Дионисия, а сносился только с секретарем его и привез грамоту об экзаршестве Паисия Лигарида подложную, которую, вероятно, купил у патриаршего секретаря за деньги или даже составил сам, и что этот Стефан, судя по жесткому о нем отзыву Дионисия, вовсе не племянник его и не родственник. Конечно, ловкий Паисий мог и теперь извернуться и всю вину свалить на одного Стефана, мог уверять и даже уверить царя, что Стефан обманул и его, Паисия, верно рассчитывая подслужиться и угодить ему в чаянии больших милостей. Но об экзаршестве своем Паисий больше уже и не заикался и не только, как увидим, не председательствовал вместо Цареградского патриарха на последующих Соборах в Москве, но подписывался ниже других митрополитов, русских и греческих. В своем историческом сказании Лигарид об этом свидании Саввы с патриархом Дионисием выражается глухо и именно говорит: "Когда Савва был принят Дионисием и принял от него благословение, то объяснил ему причину своего пришествия (спор Афанасия Иконийского с Стефаном греком о подложности принесенных последним грамот). Дионисий назвал все достоверным, в особенности утвердил подлинность свитка четырех патриархов и подписей их, и отпустил Савву, не наделив его никаким письмом ввиду опасностей пути". Затем Лигарид продолжает: "Заезжал Савва и ко Вселенскому патриарху Парфению (вновь вступившему на кафедру по удалении Дионисия), но этот и ухом не повел на просьбы Саввы, оставаясь верным обязательству, которое дал константинопольскому эпарху Кипурхию, не писать ничего к русским и не принимать от них никаких грамот без ведома и позволения султана. Таким образом, Савва возвратился без результатов, не получив успеха в своих огромных надеждах; предполагал воздвигнуть трофеи выше всех, а вышел ничем, ни третьим, ни четвертым мегарцем по лжи". Очевидно, что тайное посольство келаря Саввы было не по душе Лигариду.
Если один из посланных царем в сентябре 1664 г. для приглашения патриархов в Москву, Стефан грек, ездивший к патриархам Иерусалимскому (в Молдавию) и потом Константинопольскому, не достиг своей цели, то усилия другого посланца, иеродиакона Мелетия, отправившегося к патриархам Александрийскому и Антиохийскому, увенчались полным успехом. Мелетий сначала прибыл в Египет и после продолжительных собеседований с патриархом Александрийским Паисием убедил его ехать в Россию. Из Египта отправился на Синайскую гору для поклонения святыне и склонил тамошнего архиепископа Ананию области Иерусалимского патриарха явиться также в Москву на предполагаемый Собор. Антиохийский патриарх Макарий находился в Грузии для собирания милостыни (кстати, заметим, что вся богатая царская милостыня, какую он вывез в 1656 г. из России, была отобрана у него турками, укорявшими его в измене за долгое пребывание у московского государя). Мелетий переехал в Грузию и убедил здесь патриарха Макария снова посетить Москву, где оказано было ему прежде столько гостеприимства, а на пути склонил к такой же поездке и бывшего Трапезундского митрополита Филофея из церковной области Цареградского патриарха. Убедивши патриархов ехать в Москву, Мелетий сопровождал их на всем пути. Путь был весьма трудный и тяжелый, особенно для таких старцев, каковы были патриархи, совершался чрез крутые горы и по местам непроходимым. Когда Паисий Александрийский прибыл в Тифлис, то Макарий Антиохийский, странствовавший по Мингрелии, снесся с ним и просил его ехать в Шемаху и там пождать его, Макария. В 4-й день апреля 1666 г. Макарий отправился также в Шемаху и в самый праздник Воскресения Христова соединился здесь с Паисием, чтобы продолжать путь вместе Каспийским морем на Астрахань. С патриархами находились кроме их свит и два другие приглашенные Мелетием иерарха. Синайский и Трапезундский. В Шемахе они пробыли недолго, потому что в Москве давно уже знали о приближении их к границам России и оттуда заблаговременно сделаны были распоряжения как о приеме дорогих гостей, так и о путешествии их по самой России. Еще от 11 марта послана была из Москвы Собором русских святителей Астраханскому архиепископу Иосифу грамота, чтобы он встретил святейших патриархов в Астрахани и проводил в Москву с подобающею честию; если будут спрашивать, для каких дел зовут их, то отвечал бы, что по отдаленности Астрахани от Москвы не знает, но думает, что для дела по отшествию патриарха Никона с престола и для иных великих церковных дел, а о том, что сам был у Никона с князем Никитою Ивановичем Одоевским, отнюдь не сказывал бы, и во всем был бы как можно осторожен, и своим духовным и мирским людям приказал бы ничего не говорить о том с людьми патриаршими, а как придут в Москву, тогда и объявлено будет им все по делу Никона. В то же время и царь послал грамоту такого же содержания Астраханскому архиепископу и приказы астраханскому воеводе. Из Астрахани своевременно послан был корабль к Шемахе для приема патриархов. Выждав попутного ветра, они сели на корабль и поплыли Каспийским морем; на средине пути к ним подошел другой царский корабль, больший по размеру, и принял на себя значительную часть пассажиров с первого корабля. Чрез несколько дней патриархи вошли в реку Волгу и по ней прибыли в Астрахань. Здесь встретили их торжественно Астраханский архиепископ и все духовенство, в блестящих облачениях, с богато украшенными хоругвями и иконами, и астраханский воевода с свитою бояр при бесчисленном стечении народа и при звоне колоколов во всех церквах, как в светлый праздник, при громе пушек и мортир повели патриархов в приготовленное для них пристанище. Из Астрахани они отправились в Симбирск, а отсюда ехали уже сухим путем. Для подъема патриархов и всех их спутников выставлялось по 500 лошадей. Дороги были исправлены и по местам устроены новые мосты. Между тем патриархи, окруженные такими необычайными почестями, скоро позволили себе выйти из пределов принадлежащей им власти. Сопровождавшие их царские приставы доносили в Москву, что патриархи, подвигаясь вперед, принимают по городам и селам челобитные и даже творят суд и расправу: в Симбирске расстригли и засадили в тюрьму протопопа Никифора за то, что он не хотел креститься тремя перстами и употреблять новоисправленные Служебники, т. е. за приверженность к расколу, и там же расстригли дьякона женского монастыря за связь с монахинею, а в городке Черне расстригли попа по жалобе на него духовной дочери и по сыску нескольких священников и мирских людей. Этого мало. Государю было донесено, что патриархи взяли с собою из Астрахани бывшего наборщика Печатного двора Ивана Лаврентьева, сосланного по царскому указу на Терек за то, что завел в Москве латинское согласие к соблазну православных; везут также с собою слугу гостя Шорина, Ивана Туркина, сосланного за то, что извещал воровских казаков своими грамотками, по которым они грабили царский насад, торговые суда и многих людей убили. Государь счел нужным написать от 5 сентября иеродиакону Мелетию, сопровождавшему патриархов, называя его "многострадальным", чтобы он, соблюдая полное уважение к ним, вежливо объяснил им, пусть бы не огорчали великого государя и воров в Москву не привозили, а отдали воеводам.
Навстречу патриархам для приветствования их государь послал двух бояр с своими письмами к тому и другому от 14 сентября, где и как происходила эта встреча, неизвестно. Вторая почетная встреча патриархам сделана была от лица освященного Собора верст за пятьсот от Москвы. Архимандрит суздальского Спасо-Евфимиева монастыря Павел встретил их 11 октября в арзамасском лесу за сорок верст, не доезжая до Арзамаса, и объявил, что прислан по указу государя от всего освященного Собора с грамотами, которые подписаны были архиереями 18 сентября. Оба патриарха вместе с Трапезундским митрополитом, Синайским архиепископом и иными властями вышли из экипажей. Тогда Павел сначала приветствовал Александрийского патриарха от имени русских владык, спросил о его здоровье, просил им его благословения и подал ему соборную грамоту; потом точно так же поступил по отношению к Антиохийскому патриарху. Патриархи спросили о здоровье государя, его семейства и всех русских архиереев и велели Павлу ехать с ними в Муром. Здесь, написав ответные грамоты, вручили их (13 октября) Павлу и послали с ним мир и благословение государю и всему освященному Собору. Затем для приветствования патриархов царь послал от себя своего ближнего боярина, сановитого мужа Артемона Сергеевича Матвеева, с царскими гостинцами и письмом от 15 октября. За сорок верст от Москвы, в селе Рогоже, 29 октября встретил патриархов от имени царя и всех архиереев архимандрит владимирского Рождественского монастыря Филарет и приветствовал подобно тому, как прежде приветствовал архимандрит Павел. Когда патриархи приблизились к столице, начался новый ряд встреч, гораздо более торжественных. Еще за городом встретил их архиепископ Рязанский Иларион, который как человек ученый сказал им речь. У земляной городской ограды, или вала, встретил митрополит Крутицкий Павел с крестами, иконами и многочисленным духовенством и также сказал речь, которую тут же переводил по статьям на греческий язык никольский архимандрит Дионисий святогорец. Патриархи были в омофорах, епитрахилях и митрах, с посохами в руках и, приложившись к святым иконам, благословив духовенство и весь народ на все четыре стороны осенением креста, отправились со всем крестным ходом в город. У каменной городской ограды встретил митрополит Ростовский Иона с несколькими архиереями и архимандритами, и затем на Лобном месте митрополит Казанский Лаврентий, сказавший также речь, которую переводил для патриархов иеродиакон Мелетий. Наконец, пред вступлением их в Успенский собор встретил их митрополит Новгородский Питирим с знатнейшим духовенством и приветствовал речью, которая переводима была тем же иеродиаконом. Приложившись в церкви к святым иконам и выслушав краткое молебствие, утомленные патриархи отправились в приготовленное для них помещение на Кирилловском подворье. Через два дня, 4 ноября, в воскресенье, патриархи представлялись царю, поднесли ему свои дары и сказали речь, в которой, призывая на него Божие благословение, выражали желание, да "даст ему Царь Христос благоденственное житие на укрепление тверди церковной, на радость их (греческого) рода и на славу бессмертную русского народа". Царь отвечал также речью, в которой благодарил Бога, подвигшего их предпринять такое дальнее путешествие в Россию для избавления ее Церкви от бедствий, благодарил и их самих, перенесших все трудности пути, и пожелал им щедрого за то воздаяния в настоящей жизни и в будущей. В тот же день у государя для патриархов был стол. В понедельник присланы были царские дары патриархам, а в следующий день представлялись им все архиереи, кто с раззолоченными иконами, кто с серебряными чашами и кубками, затем архимандриты и игумены и после всех Паисий, Газский митрополит, приветствовавший патриархов витиеватою речью, за которую они выразили ему свою признательность. Когда все приветствия окончились и патриархи несколько освоились с новым своим положением, начались приготовления к Собору.
Но здесь мы должны на время остановиться. Нам нужно предварительно ознакомиться с тогдашним состоянием Киевской митрополии, начавшей воссоединяться со всею Русской Церковию, и с состоянием вновь возникшего тогда русского раскола, так как в этом Соборе принимали участие вместе с архиереями Московского патриархата и архиереи Киевской митрополии и Собор рассуждал и постановил свое решение не только о патриархе Никоне, но и о русском расколе.
II
Киевский митрополит Сильвестр Коссов скончался в такое время (13 апреля 1657 г.), когда Никон еще занимал Московскую кафедру и управлял Русскою Церковию. Но Никон, хотя назывался патриархом и Малой России и по известному царскому указу в статьях, данных малороссийскому народу, считал Киевскую митрополию под своим благословением, не мог вступаться в ее внутренние дела. Соответственно духу этого указа и происходило избрание нового Киевского митрополита.
В Малороссии избрание для себя архипастыря признавали своим как бы домашним делом и своим неотъемлемым правом, издавна избрание это совершалось там местным духовенством и мирянами в лице их представителей. И потому, как только скончался Сильвестр Коссов, гетман Малороссии Богдан Хмельницкий, во-первых, поручил на время заведовать митрополиею Черниговскому епископу Лазарю Барановичу, едва только рукоположенному (8 марта 1657 г.), который оставался тогда единственным архиереем во всей Малороссии, и, во-вторых, послал ко всем прочим епископам Киевской митрополии, Львовскому, Луцкому, Перемышльскому, находившимся с своими паствами под властию польского короля, приглашение приехать в Киев "на обранье митрополита по стародавним правам, как искони вечных лет бывало". А в Москву ни к царю, ни к патриарху не послал даже никакого известия. Чрез несколько дней по смерти Коссова Хмельницкий отправлял к царю грамоту (от 23 апреля) с Федором Коробкою, уведомлял в ней о враждебных замыслах соседних государей и о том, что сам с соизволения всех полковников вручил гетманство сыну своему Юрию, но ни о смерти Киевского митрополита, ни об избрании нового в грамоте вовсе не упомянул. Только посланец Хмельницкого Коробка на словах заявил в Посольском приказе: "Гетман и все войско запорожское от мала до велика желают того, чтобы изволил приехать в Киев великий государь святейший Никон патриарх и там бы митрополита на митрополию, а гетманского сына на гетманство благословил, а они-де его, государеву патриаршему, пришествию рады". Но и в этом заявлении, если допустить, что оно сделано Коробкою не лично от себя, выражается желание, чтобы Никон только благословил на митрополию митрополита, уже избранного, а о каком-либо участии Никона в самом избрании митрополита нет ни слова. Равно и в Москве отнеслись к этому избранию, по-видимому, совершенно безучастно. Правда, если верить словам Никона в оправдательном письме его к Цареградскому патриарху Дионисию, царь много раз говорил Никону, чтобы он хиротонисал в Киев митрополита, но Никон на то не согласился, уважая права Цареградского патриарха. И из Москвы не прислано было ни к гетману, ни к киевскому духовенству относительно выбора митрополита никаких приказаний.
Июля 27-го гетман Богдан Хмельницкий скончался, оставив начатое им весьма важное для всей Малороссии дело избрания Киевского митрополита неоконченным. В начале августа блюститель митрополии Лазарь Баранович явился к царскому воеводе в Киев Бутурлину с товарищи и сказал: епископы Львовский, Луцкий и Перемышльский, которых гетман приглашал в Киев на избрание митрополита, спрашивали польского короля Яна Казимира, ехать ли им в Киев или не ехать, и король позволил ехать, но велел им также, чтобы они подговаривали там гетмана и казаков снова отдаться под королевскую власть. А 4 августа тот же Баранович снова был у Бутурлина и заявил: ныне писал ко мне из Чигирина писарь Иван Выговский, чтобы мы сами выбирали митрополита промеж себя, кого излюбим, а им-де ныне, по смерти гетмановой, до того дела нет. Тогда Бутурлин начал говорить Барановичу и находившимся с ним духовным лицам, чтобы они поискали милости великого государя, показали ему прямую свою правду и были под послушанием и благословением Московского патриарха Никона, чтобы без указа государева по епископов не посылали и без благословения патриарха не избирали митрополита, а написали бы о том и послали к царю и патриарху кого-либо из своего духовного чина. Баранович отвечал, что он милости государя и благословению патриарха рад, но ему нужно подумать о том с архимандритами и игуменами, и, что придумают, он объявит. Через три дня он действительно, посетив Бутурлина, сказал ему, что он, епископ, и архимандриты с игуменами приговорили быть всем нам под послушанием и паствою Московского патриарха Никона, но что теперь они едут в Чигирин на погребение гетмана, а как возвратятся, то, договорясь между собою, пошлют из среды своей нарочного к государю. Достигнув такого ответа со стороны духовенства, воевода Бутурлин написал 12 августа к писарю Ивану Выговскому: "Нам сделалось известно, что по гетманскому письму в Киев едут для избрания митрополита епископы Перемышльский, Львовский и Луцкий, но о приезде их просил ли покойный гетман указа у великого государя? Если государева указа нет об избрании митрополита, то ты уведомил бы тех епископов, чтобы они сами писали о том к царю и патриарху Никону, а без государева указа и патриаршего благословения в Киев не ездили и митрополита не избирали". Выговский отвечал воеводе 23 августа, т. е. в самый день погребения Хмельницкого: "Славной памяти гетман писал к тем епископам, чтобы они приезжали для выбора митрополита по давним правам, как прежде искони бывало, о чем к царскому величеству еще не писал. Но по отправлении погребения мы тотчас будем держать совет и, что положено будет на совете, чрез послов наших известим его царское величество. Для епископов же ныне довольно и того, что права и давний обычай повелевают им приезжать по гетманскому письму на избрание митрополита, чтобы в духовном чине без пастыря не умножилось своеволия и беспорядка. А когда те епископы приедут на избрание митрополита, на которое посланы будут особы и от войска, то, думаю, о новоизбранном напишут и его царскому величеству". Этот ответ Выговского в подлиннике вместе с своими известиями об ответе киевского духовенства Бутурлин отправил к государю. В то же время находился в Чигирине по указу государеву стольник Василий Кикин, и он в своем статейном списке записал: "В 26-й день августа приходили к нему, стольнику, от Черниговского епископа архимандрит Овручского монастыря да игумен Киево-Михайловского Златоверхого монастыря и говорили, что епископ и все духовенство желают избрать митрополитом в Киев печерского архимандрита Иннокентия Гизеля, а о поставлении его в митрополита послать челобитную к царю государю и к патриарху Никону, но только не знаем, как похотят войском, изберут ли его, печерского архимандрита, или кого иного. Об этом у нас, духовных, скоро будет рада с гетманом и с начальными людьми". Гетманом здесь назван Выговский, который в этот самый день, 26 августа, избран был в гетманы впредь до возмужалости Юрия Хмельницкого, и в этот же день, принимая у себя сотника Кикина, также говорил ему, между прочим: "Будет у него, гетмана, в Киеве со всем народом и духовенством рада и избрание митрополита, и кого изберет Дух Святой и Церковь на Киевскую митрополию, мы о том известим царское величество немедленно". Все - обещания и обещания, но гетман обещал лишь известить государя о новоизбранном митрополите, а духовенство обещало не только известить о том государя, но и просить Никона о поставлении новоизбранного митрополита и потом быть под послушанием и паствою Московского патриарха.
Избрание митрополита последовало, однако ж, нескоро. Новый гетман поручил блюстителю митрополии Барановичу назначить для того удобное время и пригласить коронных епископов отнюдь не позже 1 октября. Это именно число Баранович и назначил последним сроком для съезда избирателей и приглашал в Киев к этому числу самого гетмана. Но съезд не состоялся. Действительная попытка к выбору митрополита произошла 18 октября, кажется, случайно. Гетман прибыл в Киев 13 октября собственно на погребение своей сестры, бывшей за полковником Павлом Тетерею, вместе с отцом своим и братьями, с несколькими полковниками и многими начальными людьми. Октября 17-го гетман приехал в Братский монастырь, куда епископ Лазарь Баранович пригласил на акафист и царских воевод. После акафиста отслужил он обедню и молебен, потом прочел молитвы над гетманскою булавою, саблею и бунчуком, которые пожалованы были царем Алексеем Михайловичем гетману Хмельницкому, окропил их святою водою, подал новому гетману и сказал ему речь, чтобы он служил верою и правдою великому государю. А на следующий день гетман пришел со всею своею свитою в Софийский собор для избрания митрополита. Приглашаемы были туда и царские воеводы, но они не осмелились ехать, не имея государева указа. Из духовных лиц тут были, по свидетельству воевод, епископ Лазарь Баранович, архимандриты: виленский Иосиф Тукальский и черниговский Иосиф Мещеринов (родственник гетмана Выговского), недавно прибывший из Львова и поставленный архимандритом, да наместники епископов Львовского и Перемышльского. А киевских архимандритов и игуменов, начиная с печерского архимандрита Иннокентия Гизеля, которых всего удобнее можно было пригласить, не было. Что бы это значило? Киевское духовенство, как мы видели, еще прежде заявило царским воеводам, что оно желало бы избрать на митрополию Иннокентия Гизеля, потом просить о рукоположении его Московским патриархом и состоять под властию последнего. Это желание, которого духовенство, вероятно, не скрывало и от других, вовсе не соответствовало намерениям Выговского. Он, едва сделался гетманом, начал замышлять, как бы удобнее изменить Москве и со всею Малороссиею вновь отдаться Польше, и для его цели было весьма важно, чтобы на Киевскую кафедру избран был не кто-либо из преданных Москве и желающих единения с нею, а человек, преданный Польше, который мог бы содействовать ему в его намерениях своим духовным влиянием на народ, т. е. кто-либо из духовных лиц, подданных польского короля. И вот для избрания митрополита не были приглашены главные представители киевского духовенства, и кандидатами на митрополию избирались все из коронного духовенства. Чрез три дня (21 октября) сам гетман сказывал киевским воеводам: "Мы выбирали на Киевскую митрополию Луцкого епископа Балабана или виленского архимандрита Иосифа Тукальского, а иные Львовского епископа Арсения Желиборского, но ни на ком окончательно не остановились и отложили выборы до Николина дня осеннего (6 декабря)". Об этом известил Баранович епископа Львовского Желиборского и, называя его "первым сыном Церкви", разумеется Киевской, как старейшего епископа Киевской митрополии, усердно просил его прибыть в Киев к назначенному времени, а также известил, конечно, и прочих епископов и вообще духовенство. Теперь действительно съезд избирателей состоялся. Луцкий епископ Дионисий Балабан, как писали в Москву киевские воеводы (от 3 декабря), приехал в Киев еще 1 декабря и, "не обослався" с ними, остановился в Софийском монастыре, а два другие епископа, Львовский Арсений Желиборский и Перемышльский Антоний Винницкий, вскоре ожидались. Воеводы, не зная, как им поступить в настоящем случае и выговаривать ли тем епископам, что они без государева указа и без благословения Московского патриарха избирают митрополита, просили государя прислать им свой указ. Но указ к 6 декабря и не мог поспеть, и, без сомнения, не был прислан. Сколько собралось духовенства и мирских людей на выборы митрополита, был ли в собрании сам гетман и как происходило избрание, неизвестно. Известно только, что избран был один из тех кандидатов, которые намечены были еще 18 октября в присутствии гетмана Выговского, именно Дионисий Балабан, а не тот кандидат, которого желало киевское духовенство, что Дионисий Балабан давал тогда киевскому и всему малороссийскому духовенству обещание "великому государю яко природному своему царю всякого добра хотеть" и что вскоре затем Дионисий принял от Лазаря Барановича управление митрополией и поселился в киево-софийском митрополичьем доме. Таким образом, акт избрания Киевского митрополита совершился без всякого участия московского правительства, несмотря на все радение царских воевод в Киеве, может быть действовавших только от себя лично.