История русской литературной критики. Советская и постсоветская эпохи
Шрифт:
Противники постмодернизма возложили на «другую» литературу ответственность за происходящий в стране упадок культуры. Обосновывалось это тем, что постмодернизм сосредоточивает свое внимание на негативных явлениях, а значит, «другая» литература и есть главная виновница морального разложения и все более распространяющейся ценностной дезориентации населения. Так, Дмитрий Урнов, тогдашний главный редактор журнала «Вопросы литературы», в полемике на страницах «Литературной газеты» возражал С. Чупринину статьей, которую озаглавил: «Плохая проза» [1588] . «Другую» литературу он считал плохой, манерной и неоригинальной, а популярность ее объяснял лишь тем, что раньше она была запрещена или трудно доступна. Но в остальном это «выдохшийся модернизм […] тысячекратное эхо прозы Набокова», которое критик усматривал, например, в произведениях Саши Соколова. Повесть Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки» Д. Урнов называл «неумелой бессмыслицей».
1588
Урнов Д. Плохая проза // Литературная газета. 1989. 8 февраля.
Либеральные
Помочь людям жить — вот высшая цель для литератора. […] Между тем талантливый молодой литератор стремится передоверить свою прямую обязанность — отвечать на вопросы современников, своих сограждан, — «учителям и философам». […] Нежелание (или неумение) давать ответы порождает и такую характерную черту произведений молодых, как отсутствие цельности, завершенности. Произведение обрывается на полуслове, потому что нет общего замысла, идеи [1589] .
1589
Степанян К. Выпавшие из времени, или Чуть-чуть не считается // Дружба народов. 1988. № 11. С. 253.
Молодых поэтов-концептуалистов осуждали за то, что их поэзия, пренебрегающая традиционными средствами коммуникации, чужда читателям, элитарна. Л. Аннинский признавал, что таких авторов, как Татьяна Толстая и Валерия Нарбикова, и представителей соц-арта отличает тонкость психологического восприятия, однако критиковал их прозу за полное отсутствие морально-этических ориентиров. Культура для этих литераторов абсолютно нефункциональна, фантастика — лишь форма существования, условные правила игры служат заменой серьезной связи этой прозы с действительностью [1590] .
1590
См.: Аннинский Л. Шестидесятники, семидесятники.
В дискуссиях о «другой» литературе обращает на себя внимание причудливое совмещение в сознании критиков традиционно советских установок с недавно воспринятыми «антисоветскими» взглядами.
Аргументы сводились к тому, что постмодернизм «импортирован» с Запада и в ближайшем будущем обречен на неуспех, так как его представляет лишь жалкая горстка интеллектуалов; вообще же он русской культуре чужд [1591] . Типичный пример подобной аргументации, свойственной критикам-«фундаменталистам», — статья Александра Казина «Искусство и истина» [1592] . Ее автор описывал постмодернизм — под которым подразумевал весь литературный андеграунд — как антирусскую модель культуры. Критик не проводил различий между модернизмом, авангардизмом и постмодернизмом — для него все это течения, которые приносят с собой в Россию проблемы Запада и лишь создают иллюзию плюрализма. Поскольку в России отсутствуют условия для культурного плюрализма, литературные течения, подобные постмодернизму, удовлетворяют изощренному вкусу и отвечают уровню образования элитарного меньшинства. Для подобных продуктов западного индивидуализма в культуре России нет питательного субстрата. Казин считал постмодернизм безусловно большим злом в сравнении с пороками советской модели культуры. Утверждая, что постмодернизм — последняя стадия самоуничтожения культуры, автор статьи противопоставлял ему соцреализм, видя в нем, во всяком случае, серьезную и основанную на ценностях культурную модель. Перед лицом угрожающей культуре гибели критик призывал оберегать позитивные ценности русской культуры: коллективизм, готовность к самоотречению и самопожертвованию, религиозное сознание (причем религиозное сознание он обнаруживал в вековой культуре монашества и иконописи, учении Толстого и литературе соцреализма, без иронии приводя в качестве примера роман А. Фадеева «Молодая гвардия», и, наконец, даже в «природном духе советского мелкобуржуазного обывательского сознания»), В основе всех этих традиций, по Казину, лежат одни и те же черты: стремление к понятности для народа, высокие идеалы, аскетизм, жертвенность, пренебрежение материальными благами. Говоря о советском идеале единства государства, писателей и народа, Казин писал о «соборности», которая якобы существовала и в советскую эпоху, пусть лишь как рудимент и в искаженном виде. Некогда табуированные идеологемы, заимствованные из дореволюционного религиозно-философского наследия, соединились у критика с советским мышлением и породили новый, «православный марксизм» [1593] , на котором он призывал построить прочное здание национальной культуры, исключив из нее все «чуждое».
1591
См.: Роднянская И. Заживем без великого // Литературная газета. 1991. 29 мая; Золотусский И. Наши нигилисты // Литературная газета. 1992.23 июня; Машевский А. В ситуации сороконожки // Новый мир. 1992. № 7.
1592
Козин А. Искусство и истина // Новый мир. 1989. № 12.
1593
Так Ирина Роднянская в критическом комментарии к этой статье обозначила концепцию А. Казина. См.: Роднянская И. Заметки к спору // Новый мир. 1989. № 12. С. 227.
Другие участники
Еще одним примером, иллюстрирующим стиль, в каком вели полемику фундаменталисты, может служить доклад Ренаты Гальцевой, сделанный ею на конференции «Литература и религия» в сентябре 1991 года и опубликованный в «Литературной газете» под заглавием «Семь злейших духов». Для Гальцевой литература постмодернизма — «сатанинский абсурд», исходящий от «новых пришельцев», которые специализируются на «криминальных отклонениях», «измышляют страх и продают его как товар, однако сами страха не ведают». Главным объектом уничтожающей критики стала В. Нарбикова; ее тексты были названы «евангелием для извращенцев». Подобной разновидности реализма никогда не удавалось утвердиться в русской литературе, заявляли критики:
1594
Малухин В. Пост без модернизма // Известия. 1991. 8 мая.
Литература всегда стремилась к чему-то большему, чем простое отображение жизни; русская традиция всегда стремилась нести в жизнь правду, чтобы приумножать добро и красоту [1595] .
Р. Гальцева сурово осудила и литературных критиков, защищающих постмодернистов.
Многие критики умеренно-либерального направления считали совершенно неприемлемым сам термин «постмодернизм». В новаторских художественных произведениях «другой» литературы, утверждали они, всего лишь наверстывается упущенное — возрождаются и развиваются далее традиции модернизма, и ничего действительно нового в ней нет. А если и можно говорить о самостоятельном постмодернистском течении, как, например, в случае московских концептуалистов, то их поэзия представляет собой не более чем воспроизведение идеологии соцреализма. С. Рассадин даже предложил взамен «постмодернизма» термин «постсекретарская литература» [1596] .
1595
Гальцева Р. Семь злейших духов // Литературная газета. 1992. 15 января. Не только И. Роднянская, но и другие критики резко выступили против В. Нарбиковой и прочих авторов, у которых находили откровенные эротические описания, см., например: Прокофьева А. Два мнения об одной проблеме // Литературная газета. 1989. 8 февраля; Василевский А. Беспредел // Литературная газета. 1990. 12 сентября.
1596
Рассадин Ст. Голос из арьергарда// Знамя. 1991. № 11; Славецкий В. После постмодернизма. Аналогичную аргументацию находим у Александра Архангельского в рецензии на В. Сорокина: Архангельский А. А тумбочка не виновата // Общая газета. 1993. 18–25 июня.
Как бы то ни было, будущее литературы большинству критиков виделось только в обновлении старого реализма. Даже М. Липовецкий указывал на продуктивность постмодернизма для русской реалистической традиции и, подобно другим критикам, утверждал, что продуктивное развитие литературы в дальнейшем возможно лишь при возвращении к ее жизнеутверждающему, дающему надежду истоку, то есть в русло расширенного реализма — литературы, у которой есть сюжет и персонажи [1597] :
1597
Славецкий («После постмодернизма») призывал вернуться к культовым истокам искусства, как их понимал философ-эмигрант В. Вейдле; С. Носов описывал современный постмодернизм как лишенную идеи и даже лишенную бога, враждебную не только читателю, но и человеку литературу (см.: Вселенная безыдейности // Новый мир. 1992. № 7). С. Рассадин в конце своей статьи «Голос из арьергарда» (С. 218) высказывал мнение, что постмодернисты окажутся неправы перед лицом великой традиции нашей литературы, которая никогда не отказывалась от надежды найти человеческое в человеке.
Релятивистское сознание, ставшее нормой, создает всеобщую постмодернистскую ситуацию, в которой «чистые» реалисты — вроде В. Маканина, Л. Петрушевской, Ф. Горенштейна — в принципе не могут обходиться без эстетических красок из постмодернистской палитры […] Убежден, что наиболее интересные находки русской литературы ближайшего будущего следует ждать именно от реализма, от обновленной, унавоженной постмодернистским опытом, но в фундаментальных своих качествах традиционной поэтики психологического реализма [1598] .
1598
Липовецкий М. Патогенез и лечение глухонемоты // Новый мир. 1992. № 7. С. 215.
Одним из самых ярких сторонников радикального разрыва с традицией и отмены любого рода табу как в модернизме, так и постмодернизме выступил Виктор Ерофеев. И при отборе тем для критических статей, и в своем литературном творчестве В. Ерофеев сосредоточен на аномальном и негативном. Но в отходной, которую он поет не только советской, но и вообще всей «великой литературе» России [1599] , в его граничащей с обсессией склонности к кощунственным провокациям внятно слышен голос разочаровавшегося романтика, сожалеющего не в последнюю очередь и об утрате литературой гуманистических ценностей или, шире, функций метафизической инстанции.
1599
Ерофеев В. Крушение гуманизма № 2 // Московские новости. 1991. 22 декабря.