История русской литературной критики. Советская и постсоветская эпохи
Шрифт:
Что же касается «пафоса границ», то критик призывал к тому, чтобы издания, отождествляющие себя с традиционной культурой, ввели на своих страницах эстетическую цензуру:
Традиционной культуре в самом широком смысле этого слова (то есть объединяющей всех здравомыслящих, нравственно и эстетически нормальных людей в России) для того, чтобы выжить, необходимо вспомнить о своем втором качестве, о котором сказано выше. Воля к границе. Это качество было ослаблено в нас за последние десять лет во многом благодаря либеральной шоковой терапии, внедрившей в сознание людей комплекс их «совковой» ограниченности по сравнению с остальным миром […] Культура в опасности! Еще несколько лет нашего безволия, апатической всеядности — и мы не сможем различать никакие границы, никакие внешние формы […] Когда мне говорят: а что же печатать, если традиционная литература в кризисе? — я не понимаю, о чем речь. Сначала решите, что вы не станете печатать никогда. Поставьте границы, барьеры. А затем печатайте плохую традиционную прозу. Если нет плохой, печатайте очень плохую или вовсе обойдитесь пока без прозы, не теряйте своего лица! [1786]
1786
Басинский П. Пафос границы // Новый мир. 1995. № 1. С. 223. См. также ст.: Он же. Ортодокс, или Новые пуритане // Новый мир. 1995. № 3.
Развиваясь в русле этой логики, в дальнейшем Басинский настаивал на необходимости оградить русскую культуру от постмодернизма полицейскими мерами. За два года до акций проправительственного молодежного движения «Идущие вместе», подавшего в суд на Владимира Сорокина за «пропаганду
Когда-нибудь, надеюсь, общество культурно дозреет и до того, чтобы навести в литературе нормальный полицейский порядок. Я подчеркиваю: полицейский. Потому что по высшим законам судить Сорокина и иже с ним — не наших соплей дело. По этим законам им в свое время и так мало не покажется. Наше дело куда более простое: как минимум пять-шесть общественных организаций подают на Сорокина и издательство «Ad Marginem», его издающее и рекламирующее, в суд по месту прописки автора или издательства. Как минимум два-три десятка особо сознательных граждан поступают аналогично. Суд они, разумеется, выигрывают, получают хорошие деньги за моральный ущерб и пускают автора и издательство по миру. Сажают их в долговую яму, наконец. Или просто сажают, что не исключаю [1787] .
1787
Он же. Авгиевы конюшни // Октябрь. 1999. № 11. С. 190.
Что же касается пропонентов постмодернизма, то их точки зрения были довольно противоречивы и еще не складывались в единый критический дискурс. Критики круга «Знамени», признавая постмодернизм как объективную реальность культуры, склонны были рассматривать его как кризисное явление и настойчиво искали симптомы преодоления этого состояния [1788] . Александр Генис, много писавший о постмодернистской литературе в те годы, предлагал не методологию, но ярко индивидуальные метафоры, сознательно уклоняясь от построения теоретического дискурса — его изображение постмодернизма было по методу скорее писательским [1789] . Эпштейн в своей философии постмодерна предлагал инверсию традиционной для России парадигмы литературы как поиска трансцендентального означаемого, но принципиально отказывался от методов деконструкции трансцендентального. По сути, Эпштейн пришел к своего рода апофатическому религиозному обоснованию современной эстетики [1790] .
1788
См.: Степанян К. Постмодернизм: боль и забота наша // Вопросы литературы. 1998. № 5; Он же. Кризис слова на пороге свободы // Знамя. 1999. № 8; Он же. Отношение бытия к небытию // Знамя. 2001. № 3; Иванова Н. Жизнь и смерть симулякра в России // Дружба народов. 2000. № 8.
1789
Цикл портретов Гениса под общим заголовком «Беседы о новой словесности» печатался в «Звезде» с февраля по декабрь 1997 года (републикован в его книге «Иван Петрович умер»). См. также: Генис А. Лук и капуста: Парадигмы современной культуры // Знамя. 1994. № 8; Он же. Виктор Пелевин. Границы и метаморфозы // Знамя. 1995. № 12; Он же. Хлеб и зрелище: О кулинарной прозе Вильяма Похлебкина // Звезда. 2000. № 1; Он же. Фотография души: В окрестностях филологического романа // Звезда. 2000. № 9; Он же. Модернизм как стиль XX века // Звезда. 2000. № 11.
1790
Работы Эпштейна о постмодернизме собраны в его книгах «Постмодерн в России» (М.: Изд-во Р. Элинина, 2000) и «Постмодерн в русской литературе» (М.: Высшая школа, 2005).
Аналогичную инверсию, только перенесенную в план моральных категорий, разрабатывал и Виктор Ерофеев — к тому же в эссеистической (т. е. тоже скорее в писательской, нежели собственно критической) «методологии». Если большинство русских литераторов классического периода русской прозы, т. е. второй половины XIX века, верили в то, что литература призвана искать земное «оправдание добра», то Ерофеев, развивая (и упрощая) идеи Жоржа Батая, выдвигает на первый план «литературу зла», к которой он относит таких разноплановых писателей, как Варлам Шаламов, Виктор Астафьев, Фридрих Горенштейн, Сергей Довлатов, Евгений Харитонов, Сорокин, Вячеслав Пьецух, Валерий Попов и Юлия Кисина [1791] . Борис Гройс в своих работах 1990-х годов по-прежнему ограничивается творчеством концептуалистов «первой волны» 1970-х, как и в своей пионерской работе «Московский романтический концептуализм» (1979), делая исключение лишь для Сорокина и некоторых последователей концептуализма в визуальном искусстве [1792] , но игнорируя по большей части опыт современной русской литературы. Показательно, что Вячеслав Курицын, один из самых пылких пропагандистов русского постмодернизма, в своей итоговой книге «Русский литературный постмодернизм» (2001), после обзора различных теорий постмодернизма и перечисления внешних признаков этой эстетики, основную аналитическую часть своей монографии построил как совокупность отдельных статей и рецензий, связанных скорее ассоциативной и субъективной, чем концептуальной логикой. Неслучайно завершалась книга рассуждениями о наступлении некого «постпостмодернизма», вызванного усталостью от «террора меньшинств» и предполагающего отказ от иронии, «деидеологизированное» восстановление «большого стиля» и ориентацию искусства на вкусы и интересы потребителя.
1791
См.: Ерофеев Вик. Русские цветы зла // Московские новости. 1993. 27 июня. С. 4–5.
1792
См.: Гройс Б. Утопия и обмен. М.: Знак, 1993; Он же. Искусство утопии. М.: Художественный журнал, 2003. См. также: Кабаков И., Гройс Б. Диалоги, 1990–1994 / Под общ. ред. Е. Петровской. М.: Ad Marginem, 1999.
Как видим, кризис либеральной критики был не только социальным — он имел и эстетическое, а вернее, методологическое измерение. Дискуссия о постмодернизме обнаружила конфликтное сосуществование в либеральном дискурсе двух трудно совместимых концепций культуры. Одной — иерархической, основанной на культе традиции; другой — неиерархической, подразумевающей постоянную борьбу различных, опровергающих друг друга иерархий и рефлексию самого дискурса дискуссии. Эта, секулярная в своей основе, концепция оказалась недостаточно проартикулирована, вернее, требовала для своей артикуляции иного языка, а точнее — языков, которые были бы свободны от ригидных идеологических коннотаций, привычных для советских литераторов 1970–1980-х годов [1793] .
1793
Весьма показательны противоречивые попытки С. Чупринина артикулировать «аксиомы» секулярного либерализма в статье «Выбор» (1993; републикована в его сборнике «Перемена участи»).
Более того, в 1990-х обнаруживается, что методы «реальной» критики, рассматривавшей литературу как отражение проблем общества, неприемлемы для интерпретации модернистской и постмодернистской литературы — как отечественной, выросшей в андеграунде, в эмиграции и/или создаваемой новым поколением писателей, так и переводной, занимающей все большее место на книжном рынке. В этой атмосфере, наряду с двумя критическими дискурсами, ставшими наиболее значимыми в 1990-х годах (идеологическим и импрессионистическим), окончательно оформляется и третья стратегия — ее можно обозначить как неоакадемическая. Отчасти наследуя филологической критике, связанной со структурализмом 1970–1980-х годов, критики этого типа находят источники символического капитала для своего высказывания в научном дискурсе — прежде всего в методологиях, связанных с неклассическими теориями, в диапазоне от фрейдизма до постструктурализма. Наиболее отчетливо этот тип критики представляют Михаил Эпштейн (синтезирующий постмодернистскую теорию с русской религиозной философией), Михаил Рыклин (пишущий о современных культурных феноменах — от Сорокина до Проханова — с точки зрения постструктуралистских теорий бессознательного, и прежде всего — шизоанализа Ж. Делеза и Ф. Гваттари [1794] ), Игорь П. Смирнов (писавший о Сорокине, Мамлееве, Пепперштейне и других современных авторах с использованием инструментария постмодернистской философии [1795] ), Михаил Золотоносов и Борис Парамонов (последовательно внедряющие методологию психоанализа в критические практики) [1796] , Михаил Берг (как автор книги «Литературократия», где современная литература рассматривается сквозь призму социоанализа Пьера Бурдье), Андрей Зорин (имплицитно применяющий теорию культуры Клиффорда Гирца к анализу концептуализма и постсоветских культурных практик [1797] ) и ряд других авторов. Большинство из них так или иначе сотрудничали с журналами «Новое литературное обозрение» (с 1992 года), «Новая русская книга» (2000–2002) и «Критическая масса» (с 2003 года) — кроме Золотоносова и Парамонова, которые, впрочем, тоже эпизодически печатались в «НЛО» в первые годы существования этого журнала. Еще одной площадкой, привлекающей более консервативно настроенных «неоакадемистов», стал в 1990–2000-х годах петербургский журнал «Звезда».
1794
См.: Рыклин М. Время диагноза. М.: Логос, 2003.
1795
См. заключительную часть кн.: Смирнов И. П. Психодиахронологика. М.: НЛО, 1995.
1796
Борис Парамонов также адаптировал для исследования русской литературы социальную критику в духе «франкфуртской школы» (М. Хоркхаймер, Т. Адорно, Г. Маркузе); очень интересна его «франкфуртская» интерпретация творчества позднего Горького в большой статье «Горький, белое пятно» (Октябрь. 1992. № 5). Статьи Бориса Парамонова (публиковавшиеся в основном в журнале «Звезда») собраны в книгах: Парамонов Б. Конец стиля. М.: Аграф, 1997; Он же. След. М.: Независимая газета, 2003. Характерно название последней книги, отсылающее к одному из ключевых терминов в философии Ж. Деррида. На протяжении многих лет Парамонов был и остается обозревателем радиостанции «Свобода».
1797
См.: Зорин А. Где сидит фазан. Очерки последних лет. М.: НЛО, 2003.
В конце 1990-х в печати и Интернете появилось новое поколение авторов с аналогичными стилистическими ориентирами. Михаил Эдельштейн предлагает называть это направление в критике «движущейся филологией» [1798] , а Сергей Чупринин язвительно называет его новых представителей «младофилологами» [1799] . Менее заметная — в силу ориентации на подготовленного читателя, — эта стратегия в критике существует на протяжении всего постсоветского периода и приобретает новое общественное значение в 2000-х годах.
1798
Эдельштейн М. P.S. // Русский журнал. 2004. 2 декабря. См.: http://www.litkartaru/dossier/lipovetsky-interview.
1799
Чупринин так характеризует импульсы, определяющие эту тенденцию в критике (к которой он в целом относится весьма негативно): «Первый — это демонстративное отталкивание от всего, что критиками маркируется как советское или специфически русское, — то есть и от литературы, под гуманистическим знаком создающейся в реалистической традиции […] Второй импульс — это принципиальный отказ от органического для русской мысли включения идеологических и моральных компонентов в эстетическую оценку […] И, наконец, третья базовая установка — это позиция „иностранцев в своей стране“, жесткая ориентация на язык и методики новейшей западной культурологии и филологии» (Чупринин С. Перемена участи. С. 345). Оговорим, что оценки Чупринина относятся в первую очередь к журналам «Новое литературное обозрение» и «Критическая масса».
Другая проблема критики 1990-х оказалась связана с бурным ростом массовой литературы: она тоже обычно не входит в поле рассмотрения критики, чаще всего квалифицирующей такую словесность как низкопробную и недостаточно «литературную». Впрочем, Наталья Иванова, Борис Дубин и Лев Гудков, Роман Арбитман [1800] , Елена и Надежда Иваницкие [1801] , Ольга Славникова [1802] и Татьяна Чередниченко [1803] проницательно анализируют массовую культуру как социальный симптом и именно в массовой литературе находят объяснения для неоконсервативного поворота в культуре второй половины 1990-х.
1800
См.: Арбитман Р. Мы одни плюс разбитое зеркало (Фантастика сегодня: Воспоминания о будущем и предсказания назад) // Дружба народов. 1994. № 9; Он же. Принцесса на бобах: Полемические заметки о российской фантастике на грани веков // Урал. 2000. № 12; Он же. Золушка в отсутствие принца: Отечественная научная фантастика в ее привычном воплощении умерла с наступлением свободы // Итоги. 2000. 19 сентября; Он же. Крошка сын, папа Сэм и ржавые грабли: Российская фантастика как Неуловимый Мститель // Новое литературное обозрение. 2009. № 95. Критические статьи Арбитмана собраны в книге «Поединок крысы с мечтой: О книгах, людях и около того» (М.: Время, 2007). См. также его многочисленные рецензии в газете «Сегодня» 1993–1995 годов, а также пародийную псевдодокументальную книгу, опубликованную под впоследствии раскрытым псевдонимом: Кац Р. С. История советской фантастики. Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 1993.
1801
Иваницкая Е., Иваницкая Н. Masslit // Дружба народов. 2003. № 6.
1802
См.: Славникова О. Супергерой нашего времени // Знамя. 1998. № 12; Она же. «Я люблю тебя, империя» // Знамя. 2000. № 12.
1803
См., например: Чередниченко Т. Силовики // Новый мир. 2002. № 9.
Так, Наталья Иванова в статьях, вошедших в ее книгу «Ностальящее» (М., 2002), а также в целом ряде журнальных и интернетских публикаций [1804] анализирует широкий спектр культурных явлений: от детективных романов Александры Марининой до телевизионных сериалов, от символических структур старых и новых праздников до модных тенденций в строительстве, от политической публицистики до колебаний книгоиздательской политики. Этот анализ позволяет ей констатировать формирование в постсоветской культуре нового культурно-политического мейнстрима:
1804
См.: Иванова Н. Почему Россия выбрала Путина: Александра Маринина в контексте современной не только литературной ситуации // Знамя. 2002. № 2; Она же. Новый агитпроп: В «правом» интерьере и «левом» пейзаже // Знамя. 2003. № 10; Она же. Клюквенная поляна. О телесериале «Московская сага» и не только о нем; Профиль Сталина // Иванова Н. Невеста Букера; Она же. Сморкающийся день, или Литературу на мыло: Об эстетической реабилитации прошлого // Сайт «Полит. ру». 2006.6 февраля .
…Стилевой гибрид эстетики советского прошлого и постсоветского настоящего — ностальящее. Этот стилевой гибрид или, лучше сказать, стилевой кентавр оказался на удивление жизнеспособным, но год за годом, месяц за месяцем из него выпаривался стёб, — оставалась радость беспримесного погружения в коллективный советский стиль, как бы лишенный идеологии [1805] .
Далее, следуя принципам социологической — иначе, «реальной» — критики, Иванова выделяет идеологические составляющие этого нового культурного мейнстрима:
1805
Иванова Н. Невеста Букера. С. 34.