История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1

Святополк-Мирский Дмитрий Петрович

преображалось вослепительный поток слов. В его власти было

увидеть природу как оргию света и красок, и в этом он приближался

к Державину, но у него не было ни варварской шероховатости, ни

непосредственной и наивной человечности старшего барда. Поздние

его стихи в целом выше ранних. Его славянофильские реакционные

излияния малоинтересны (он был не слишком умен и не слишком

серьезен), но некоторые элегии, написанные в глубоком унынии во

время

болезни, передают истинное человеческое чувство, не теряя

прежнего словесного великолепия. Однако лучшие и самые

прекрасные его стихи надо принимать именно как чисто словесное

великолепие: таковы стансы к Т. Д.с их блистательным чувственным

зачином и не менее блистательным окончанием на ноте

бескорыстного восторга; причудливые строфы, сравнивающие вино

стариков – малагу – с шампанским; знаменитое Землетрясенье

(1844), где языковская избыточность, строго направляемая и

очищенная, достигает совершенно особого великолепия; и, может

быть, самые лучшие строки из всех ( К Рейну, 1840), где он

приветствует немецкую реку от имени Волги и всех ее притоков;

перечисление этих притоков, непрерывный каталог в пятьдесят

строчек – один из величайших триумфов русского словесного

искусства и непревзойденный рекорд длинного дыхания: чтение этих

стихов – самое трудное и, в случае удачи, самое славное достижение

декламатора.

8. ПОЭТЫ-МЕТАФИЗИКИ

Поэты двадцатых годов образовывали реальное и при всем его

разнообразии единое движение, которое можно назвать школой.

Обычно их называют «пушкинской плеядой». Но были и поэты,

находившиеся вне движения, почему современники их, можно

сказать, почти не признавали. Такими «непризнанными» были Федор

Глинка и Вильгельм Кюхельбекер, из которыхпервый был просто

крупным, а второй – если и не совершенным, то очень своеобразным

поэтом.

Федор Николаевич Глинка (1786–1880) был двоюродным братом

великого композитора. Он принадлежал к тем, очень немногим,

русским поэтам, которые почти исключительно посвятили себя

религиозной поэзии. Поразительна его оригинальность и

независимость от общепринятых образцов. Как и другие поэты того

времени, Глинка был сознательным и скрупулезным мастером. Но

поэзия его – мистическая, и хотя он и был строго православным, его

мистицизм по сути своей протестантского толка. Стиль его явно

родственен стилю великих англиканских мистиков Герберта и

Вогана. Он реалистичен и одновременно возвышен. Метафоры

обычно

реалистические, иной раз озадачивающие воинственностью.

В его стихах много движения и размаха, когда он говорит о

Страшном суде или перефразирует пророков. Его никогда не ценили

по заслугам, и в последние свои годы он стал любимой мишенью для

глумления молодых критиков. Его до сих пор не открыли по-

настоящему, но такое открытие стало бы показателем зрелости

русского литературного вкуса.

Другой поэт, не нашедший связи с временем, был лицейский

товарищ Пушкина Вильгельм Кюхельбекер (1797–1846). Несмотря на

немецкую кровь, он был самым горячим русским патриотом, и хотя в

действительности был совершенным романтиком, сам себя

настойчиво называл крайним литературным консерватором и

сторонником адмирала Шишкова. Он был идеалист-энтузиаст,

примкнувший к заговору 14 декабря, и последние двадцать лет жизни

провел в тюрьме и сибирской ссылке. Он напоминал дон Кихота

смешной внешностью и поведением, но все, его знавшие, его

любили, а Пушкин, больше всех его дразнивший, посвятил ему

лучшие и искреннейшие строки в своем стихотворении на лицейскую

годовщину 1825 года.

Несмотря на смешную внешность и комический энтузиазм,

Кюхельбекер был человеком немалого ума, и его недолгая

деятельность как литературного критика (1824–1825) ставит его,

вместе с Киреевским, на первое место среди критиков Золотого века.

Писать в 1825 году длинные и восторженные статьи о Шихматове

было бесспорной смелостью, а доказательством большого и трезвого

ума – то, что он одинаково ценил Шекспира и Расина, отказывая

Байрону в праве числиться на равных с ними. Как поэт Кюхельбекер

обладал тонким пантеистическим видением мира, но ему не

удавалось найти этому должное выражение – его поэзия, как и

большая часть поэзии второй половины века, была миром в

зачаточном состоянии, ожидавшим строителя. Только изредка

удавалось ему напасть на соответствующую форму, и тогда он

создавал стихи поистине прекрасные. Одно из таких стихотворений –

благородная элегия на смерть Пушкина, начинающаяся единственным

его стихом, знакомым большинству читателей:

Блажен, кто пал, как юноша Ахилл,

Прекрасный, мощный, смелый, величавый,

В средине поприща побед и славы,

Исполненный несокрушимых сил!