История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1
Шрифт:
единственный, сумевший сделать из мыслей материал для поэзии.
Это отчуждало его от молодых современников, да и от их потомков
во второй половине столетия, для которых поэзия и чувство были
едины. Поэзия Баратынского была как бы мостом между остроумием
поэтов XVIII века и метафизическими устремлениями поэтов ХХ (в
терминах английской поэзии «от Попа к Т. С. Элиоту»).
Подобнотому, как он блистал умом в легких стихах начала своей
поэтической деятельности,
в другом, высшем смысле, умом, который, может быть, Поп и Донн
назвали бы другим словом, но который непременно был бы включен в
любое определение поэтического ума, достаточно широкое, чтобы
включить и Попа, и Донна. Поэзия Баратынского интеллектуальна по
содержанию, но это интеллектуальное содержание поэтически
переработано и действительно превращено в поэзию. Стиль его
классичен. Он всегда оставался в основе своей
восемнадцативековым, значительно более, чем Пушкин. Но стараясь
придать своей мысли наиболее сжатое и концентрированное
выражение, он иной раз становится темен – просто от силы сжатия.
Особенно это сказалось в его поздних творениях: он любил доводить
очищение от неглавного до предела, и перескакивал звенья своего
хода мысли, как и звенья своей поэтической фразы. У него не было
той божественной моцартианской легкости, которая производит
впечатление (ложное), что Пушкин писал без всякого труда, – труд
Баратынского всегда ясно виден читателю; от этого стих
Баратынского кажется хрупким – прямая противоположность
эластичности пушкинского стиха. Но для настоящего любителя
поэзии в этом и заключается особое очарование Баратынского,
потому что он, читатель, постоянно присутствует при трудной, но
всегда полной победе мастера над сопротивляющимся материалом.
Помимо всего прочего, Баратынский принадлежит к немногим
русским поэтам – мастерам стихотворных сложных предложений, с
подчиненными придаточными и скобками.
Баратынский был классиком по манере, но по мировоззрению он
был если не романтик, то, во всяком случае, полуромантик. Это был
мыслитель, ставший жертвой ума, жертвой аналитического знания.
Он мечтал о слиянии с природой, о первобытной непосредственности
духовной жизни. Он видел постоянный, неумолимый уход
человечества от природы. Устремленность в более органичное и
естественное прошлое – один из главных мотивов его поэзии.
Символом этого был у него растущий разлад между сыном природы –
поэтом – и человеческим стадом, которое с каждым поколением все
более погружается в промышленные интересы. И потому растет
изоляция поэта
которым встречали его высокие вдохновения «на стогнах греческих
недавних городов». Единственный ответ современного мира
современному поэту – его собственные рифмы ( Рифма, 1841). И поэт
оставляет поэзию и ищет отклика у природы, сажая деревья ( На
посев леса, 1843). Будущее индустриализированного и
механизированного человечества станет блестящим и славным в
близком будущем, но общее довольство и покой будут куплены ценою
утраты всех высших ценностей поэзии ( Последний поэт). И после
эпохи интеллектуальной утонченности человечество неизбежно
утратит свои жизненные соки и умрет от полового бессилия. После
этого земля будет восстановлена в своем первобытном величии
( Последняя смерть, 1827). Эта философия, соединяясь с его
меланхолическим темпераментом, создала стихи необычайной
величественности, с которыми ничто в пессимистической поэзии не
может выдержать сравнения, кроме Леопарди. Такова величественная
ода к унынию ( 0сень, 1838). 3десь, как и в других стихах (например,
в знаменитом стих. Смерть, 1833), Баратынский блистательно, в
высокой классической манере риторичен, хотя и с отчетливой личной
интонацией. Но он всегда мыслитель, и сила ума и воображения в
этих высоких одах не позволяют им стать банальными общими
местами. В других стихах он демонстрирует почти спинозовскую
силу рассуждения, как, например, в стихотворении На смерть Гете
(1832), построенном как силлогизм, но с таким богатством поэзии,
что даже девятнадцатый векне мог пройти мимо него и включил его
во все антологии. Поскольку поэзия Баратынского в Англии
совершенно неизвестна и поскольку, будучи мыслителем, он не так
безнадежно не поддается переводу, я рискну дать в прозаическом
переводе три его стихотворения последних лет. Все они взяты из его
последнего сборника Сумерки.
* * *
На что вы, дни! Юдольный мир явленья
Свои не изменит!
Все ведомы, и только повторенья
Грядущее сулит.