История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2
Шрифт:
Забавный и свирепый Буренин выродился в профессионального Зоила,
специализировавшегося на травле каждого молодого писателя и на осмеянии
каждого нового направления. Лучшим критиком, выступившим в 80-х гг., был
С. А. Андреевский, чья книга Литературные чтениястала важной вехой в
освобождении русского читателя от чисто общественных мерок в литературе.
Но не так-то легко было освободить русскую литературную критику от
внелитературной
критики метафизической. Первым, применившим метафизический метод
интерпретации, был Владимир Соловьев. Этот писатель, вдобавок к прочим
своим достоинствам, обладал еще и острым, хотя и ограниченным
критическим чутьем, и его заметки о русских «викторианских» поэтах (в
энциклопедии Брокгауза) всегда интересны. Но самая выдающаяся из его
критических работ – статья Поэзия Тютчева(1896), которая, вероятно, есть
высшее достижение метафизического метода в критике, поскольку здесь
концепция крепко посажена на факты и развивается с убедительной
логичностью. Соловьевская интерпретация поэзии Тютчева перевернула
представление об этом поэте и глубоко запечатлелась в умах мыслящей России.
Метафизическая критика процвела в руках «религиозных философов» и
кое-кого из символистов. Первым выдвинул ее теории Волынский. В своей
книге о русских критиках (1896) он осудил их за отсутствие философского
взгляда и осуществил свою теорию на практике в книгах о Лескове и о Бесах
Достоевского ( Книга великого гнева). Великими мастерами метафизической
критики были Розанов, Мережковский, Гершензон и Вячеслав Иванов. Розанов,
без сомнения, был величайшим. Его интуитивный гений даже в самых своих
заблуждениях с невероятной остротой видел то, что было скрыто от прочих, и
некоторые его страницы, особенно о Гоголе, принадлежат к высочайшим
достижениям высокой критики. Но он никогда не бывает заинтересован в
первую очередь в литературных ценностях, и его книги – философия, а не
критика. Ценные главы и страницы можно найти у Мережковского (особенно в
первой части Толстого и Достоевского), у Гершензона ( Мудрость Пушкина) и у
Иванова (статьи о Достоевском и о пушкинских Цыганах), но в целом метод
этот совершенно неудовлетворителен, потому что подчиняет критикуемого
писателя метафизическим воззрениям критика. Работы критиков-метафизиков
могут быть (и часто бывают) великолепной литературой и первоклассной
философией, но это не критика.
Метафизический
в десятилетие после первой революции и существует и сейчас, хотя мода на
него миновала. Плодовитым критиком этой школы был рано начавший свою
деятельность несчастный Александр Закржевский (1889–1918), чьи
многочисленные книги, выходившие перед революцией, хотя и не отличались
пониманием разбираемых авторов, характерны для того образа мыслей,
198
который напоминает «подпольного человека» Достоевского и был в то время
очень распространен среди интеллигенции.
Символисты не основали собственной критической школы, как не
основали и прозаической. Из поэтов, занимавшихся критикой, Иванов был
чистым метафизиком. Бальмонт и Анненский писали лирические рапсодии в
импрессионистском духе – Бальмонт пресно-риторические, Анненский
агрессивно-капризные. Критические работы Блока чрезвычайно субъективны:
произведения других людей были для него поводом для уяснения и выражения
собственных взглядов. Когда писатель, о котором он пишет, ему близок,
критика получается необычайно интересная, глубокая и художественная в
лучшем смысле этого слова. Такова его известная статья об Аполлоне
Григорьеве. Зинаида Гиппиус (подписывавшая свои критические статьи
псевдонимом «Антон Крайний») и Брюсов выносили критические приговоры:
они были судьями, а не истолкователями. Их оценки всегда интересны, а у
Гиппиус к тому же прекрасно написаны. Однако Брюсов во всяком случае один
раз написал критическую работу, которая поднимается над обычным уровнем.
Это статья о Гоголе ( Испепеленный, 1909) – самая, после розановской,
интересная, где содержатся ценнейшие мысли об этом великом писателе.
Самый замечательный из критиков-символистов – Андрей Белый.
Критические его статьи, как и почти все, что он писал, полны вспышек
гениальности и удивительных интуитивных прозрений. Но он соединяет ярко
выраженную метафизическую тенденцию с таким путаным, истерическим
стилем, без малейшей сдержанности, а иной раз и без малейшей логики, что в
литературном отношении его статьи нельзя поставить рядом с его же поэзией
или художественной прозой. С точки зрения критики его статьи, не считая
частых вспышек прозрения, слишком субъективны, слишком личностны, из-за
чего имеют только относительную ценность. Последнее его критическое
выступление (критические главы в Воспоминаниях о Блоке) непонятно никому,