История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

Петелин Виктор Васильевич

А. Луначарский называл повесть «Повольники» самым ярким из произведений А. Яковлева. Он отмечал, что оно, безусловно, ставит его в самые передние ряды современных писателей. Подчёркивал значительность поставленных писателем проблем, а также присущее ему знание народной жизни. А. Луначарский писал, что с замечательной глубиной показано, как слепые стихии бунтарской разбойничьей народной силы влились в революцию, какова была их вредная и в то же время горькая судьба… и как силы эти должны были прийти непременно в столкновение со всё более дисциплинированными, со всё более организованными силами.

Среди ранних рассказов особенно выделяется «Мужик», написанный в 1920 году и подвергшийся несправедливой критике со стороны рапповцев. Налитпостовцы обвинили Яковлева в том, что он проповедует абстрактный гуманизм, любовь к тому, что должно быть уничтожено. Разгорелась дискуссия. И, как часто бывало в те времена, много несправедливого было высказано по недоразумению: только из-за того, что не разобрались

в творческом замысле. Случай, о котором рассказывает А. Яковлев, действительно может показаться неправдоподобным. Русского солдата Никифора Пильщикова посылают в разведку. Осторожно пробираясь в темноте, он случайно натыкается на спящего «австрияка», забирает у него ранец, винтовку и возвращается в расположение своей части. Его командир сначала недоумевает, потом приходит в ярость, и всё кончается тем, что офицер «будто и не хочет, а смеётся». Пильщиков так и ушёл «полный недоумения». За что же офицер обругал солдата? За то, что русский солдат при виде спящего австрийца увидел в нём такого же, как и он сам, трудового человека. Не врага, а именно человека, сморённого усталостью, вечными переходами с места на место, бессмысленностью братоубийственной войны. Он мог бы убить, мог бы связать его. Но в душе Пильщикова, как и в характере русского человека вообще, издавна закрепился принцип: «Лежачего не бьют». Ему бы не воевать, а пахать, сеять пшеницу, обихаживать скотину. Все его мысли, чувства, действия связаны с землёй, с крестьянским трудом. Нужно бы ему пробираться по пшенице, но нет: и хоть разум подсказывал ему дорогу, душа крестьянская воспротивилась: «Только в неё шагнул, а она как зашумит сердито, словно живая: «Не топчи меня». Аж страшно стало. Да и жалко: хлеб на корню мять – нет дела злее». Так и пошёл искать межу. По своему характеру он доверчив, добр, совестлив, чуточку наивен. Он легко поверил в солдатскую болтовню, будто земля каждую ночь плачет, поверил просто потому, что и самому ему приходили в голову мысли самостоятельные, беспокойные, обжигающие, о земле, о родных Шиханах. Да и как земле не плакать. «Ведь в каждый бой тысячами гибнет крестьянский люд. Земля – всем им родная… каждого жалко… Вот кто его пожалеет. Вот кто с ним родной. Земля. Он посмелел. Показалось, – родное всё кругом, как в Шиханах. И земля, и запах травы, и звёзды на небе».

А. Яковлев с разной глубиной, разной степенью мастерства проникал в реальную действительность, открывая в ней явления реальной жизни.

Благодетелем, кормильцем называл простой люд фабриканта Каркунова («Жгель», 1924). Думали, что без него и дня не проживут. И когда шла Гражданская война и заводы встали, а люди остались без работы, он злорадствовал: не обойтись без него, Каркунова, пригласят, попросят. Завод, думалось ему, «не пустят никогда». Но новая власть уже думала о пуске заводов и фабрик. На завод прибыл Яков Сычёв, бывший конторщик Каркунова: «Поставим. Поведём. Спасём». И действительно, «к весне запыхтело в машинном отделении, и раз утром, без четверти семь, как бывало, затрубил над Жгелью знакомый басовитый гудок». Народ под руководством новой, революционной власти возродил завод к жизни.

А через месяц умер Каркунов, который сразу сломился, как только пустили завод. У него теплилась надежда, что без него не обойдутся. Но обошлись. И те, кто пришёл проводить его в последний путь, заворожённые ещё былой его славой, с грустной тоской констатируют реальные перемены в жизни: «Ты гляди, какой властный был, а тут в ничтожность какую произошёл… И никому невдомёк, что хозяин помер. Другой народ пошёл…»

Другой народ пошёл и на селе. В родные места потянуло бывшего графа («В родных местах», 1924). Поселился он с семьёй на лето у мужика Перепёлкина. Не то удивление, не то радость испытывал мужик Перепёлкин. «И в самом деле, чудно ему было, что вот у этого самого графа было пятнадцать тысяч десятин, а теперь он сидит седенький да оборванный и на носу жилки синенькие, как у самых простых стариков, и просится на квартиру к нему, мужику Перепёлкину». Целое лето дивились мужики и бабы на житьё графской семьи. Делать ничего не умеют, работать не хотят, а спеси хоть отбавляй. И если в начале их пребывания в деревне было хоть какое-то почтение к графу, то в конце лета, когда граф уезжал из деревни, все вздохнули с облегчением. Крестьяне увидели, «как господа живут, да как с чёрным народом обращаются». «Будто не люди жили» – вот вывод, к которому приходят Перепёлкины, так почтительно и радостно встретившие графа и его семью.

На своём собственном опыте рабочие и крестьяне убеждаются, что возврата к старому не может быть. Старое отжило, прогнило.

А. Яковлев все свои произведения начинает как бы издалека, словно давая возможность читателю сравнить жизнь своих героев до революции и после революции. Такова композиция и рассказа «Дикой».

Обычная, тяжёлая и унылая, тянется жизнь лесника, прозванного Диким за огромную силу и мрачный характер. Сызмальства в нём вырабатывались понятия о чести, совести, о выполнении своего долга. Лес он берёг не только по службе, но и по совести. Он знает, когда и где можно рубить. Он не допускал неразумного истребления леса. Жестоко карал порубщиков. Мужики «во всех окрестных деревушках диву давались, когда

спит Дикой. Ночь-вполночь поезжай в лес – прямо ему в лапы угодишь. И тогда не моги, не проси – прямым путём в лесную контору и к уряднику». Спокойно отнёсся Дикой к тому, что царя скинули с престола. Но мужики по-своему истолковали это: конец войне, земли дадут, лесу дадут. Да и дожидаться не стали, начали самовольно рубить. И тут же, как водится, стали рубить «неразумно, весной, в пору роста, когда никто, даже воры не рубят леса».

Дикой за много лет работы в лесу хорошо изучил психологию порубщиков. Если дать волю мужикам, то сразу же могут свести весь строевой лес. Вот о чём задумывался Дикой. Совесть человеческая мешает быть равнодушным к тому неразумному отношению к лесу, которое сразу же пробилось наружу у некоторых мужиков, прослышавших о свободе. Он, как и раньше, привёл порубщиков в село. Но в селе уже хозяйничали сами мужики, «мир». И не только в селе, но и в лесу. Между Февральской и Октябрьской революциями мужики бесконтрольно хозяиновали в лесу. Дикой пытался образумить их по-своему, «делал густые завалы, словно хотел построить стену, чтобы за стеной спрятать лес». И в самом деле, мужики натыкались на завалы, сворачивали в сторону и вязли в снегах. Но разве с «миром» сладишь. «И Дикой метался угрюмый, злой, бессильный». Такие, как Дикой, немного спустя стали опорой советской власти на местах. В образе этого хранителя леса Яковлев видит хранителя и высшей правды, воплощение разума, совести, в этом мужике ему удаётся воплотить лучшие черты народного характера: доброту, бескорыстие, простоту, уважение к людям, к правде, справедливости.

Роман «Человек и пустыня» (первая часть) впервые был опубликован в сборнике «Свиток» (М., 1926. № 4). В дневнике А. Яковлева осталось несколько записей о работе над первой частью романа: «22. III. Сегодня кончил первую часть. Нет ритма. Некоторые главы – провал в скуку. Что надо – всё время держать один ритм. Стили разные. В одном месте – масса мелких подробностей. В другом – скачущие схемы. Разумеется, это дерзость – взяться за роман, изображающий целую эпоху. Вот отсюда и неудача. Но важен опыт. Ещё поглядим. Переделаю. Дерзай». Интересно, что уже по первой части романа критики заметили сходство в замыслах А. Яковлева с «Делом Артамоновых» А.М. Горького.

После публикации первой части А. Яковлев ещё целых три года шлифовал первую часть, дорабатывал две последние. В архиве М.А. Яковлевой сохранились ценные записи, раскрывающие творческий замысел, основные задачи и идеи автора романа «Человек и пустыня»: «Всё ещё работаю над романом «Человек и пустыня». Два года назад довёл роман до конца, а всё не могу доделать, опять и опять возвращаюсь, не верю себе, боюсь неправильного тона, боюсь фальши. Не нравится то, что нравилось вчера… На месяцы прячу рукопись в стол, чтобы немного опомниться. Множество лет мучают меня мои Андроновы и Зеленовы, мужики и господа, солдаты и офицеры, атеисты, скитники. Русь – Россию – Расею хочу поднять во всех её трех лицах, – и чувствую: спина трещит. Самая большая моя ошибка, три года назад опубликовал первую часть романа. Странное чувство вызвала печать – будто оторвала, отодвинула первую часть и тем разорвала гармонию между ею и двумя ненапечатанными… Но, конечно, главная трудность – изобразить положительных людей, строителей жизни, изобразить так, чтобы они были совсем живыми и убедительными. Как легко осмеять, освистать человека. Легко нарисовать его слабости и изъяны. Гоголь перед глазами, Щедрин перед глазами, множество больших и малых писателей перед глазами, – сколько их, выезжавших на резвых конях насмешки над человеком? А где положительные типы?

Если бы жили и действовали только они, над кем надо смеяться, – вся жизнь пошла бы вспять. (Какой же он строитель, если он дурак или подлец.) Между тем, жизнь-то двигается вперед, культура-то растёт, – значит, есть в ней те, кто действительно строят.

А строить у нас, в России, значит бороться с Пустыней. Всё у нас не возделано и при громадности и богатстве – совсем ничтожный и беднейший труд. И вот борцов с этой Пустыней мне хочется изобразить (я знал их и знаю). Сильный человек – строитель – мой герой».

Судьба трёх поколений купцов Андроновых прослежена в романе Александра Яковлева «Человек и пустыня».

После «Дела Артамоновых» М. Горького никому из русских писателей не удалось создать столь яркого произведения, в котором с такой правдивостью и искренностью говорилось бы о роли купечества в освоении новых русских земель и в то же время о растлевающей душу власти денег, о закономерном крушении всесильного купеческого рода, о трагическом расколе некогда единой семьи.

Действие романа происходит в одном из городов на берегу Волги. Здесь, в этих местах, исстари живет легенда: давным-давно на берегу Волги поселился змей, «большущий был змей, сорок вёрст длины, так врастяжку и лежал вдоль самой Волги». «Пустыня-матушка прислала змея свой покой стеречь, никого не пускать с полуночной стороны», потому что «предсказано было ей: завоюет тебя человек, что придёт от полуночи… Вот в этих местах вся Волга пустой стала, века целые пустой лежала. Ну, потом пробил час: пришёл богатырь русский и отрубил змею голову». Эту легенду рассказывает старый Андронов своему внуку, восьмилетнему Витьке, одному из главных персонажей романа «Человек и пустыня».