История руссов. Варяги и русская государственность
Шрифт:
Фотий говорит: «незначительный, но получивший значение» — это о норманнах? «Смиренный и бедный» — это о норманнах? «Без военного искусства» — это о норманнах? Словом, свидетельство Фотия решительно и безоговорочно опровергает все домыслы норманистов.
Продолжим, однако, цитату. «Чего не видели мы? Младенцы лишались сосцов, молока и самой жизни, и нерукотворенными гробами им служили те камни, о которые они были разможжаемы. А матери их жалостно рыдали, и зарезываемые, или разрываемые, в истоме умирали подле малюток своих. Жалко слушать это, более жалко видеть. О таком зрелище лучше молчать, нежели говорить. Не знаешь, на кого тут смотреть, на губителей, или на страдальцев.
Лютость губила не одних
Речные струи превращались в кровь. Некоторых колодезей и водоемов нельзя было распознать, потому что они через верх наполнены были телами, а другие едва заметны были, и то потому, что трупы были бросаемы в ближайшие к ним водохранилища. Мертвые тела загноили нивы и завалили дороги. Рощи сделались непроходимы более от трупов, чем от поростков и чащи. Пещеры наполнены были мертвецами. Горы и холмы, лощины и долины ничем не отличались от городских кладбищ. Так велико было поражение. Вдобавок губительная язва от войны, носимая на крыльях грехов наших, перелетала с места на место, заражая что попадется».
Последнее обстоятельство указывает на то, что пребывание руссов не было слишком кратковременным, если успела распространиться даже и зараза.
В четвертом разделе мы между прочим находим: «Как все тогда смешалось, и как город едва не был поднят на копье! Когда легко было взять его, а трудно защитить, тогда по крайней мере от воли неприятелей зависело — пострадать ему или не пострадать; когда же спасение его зависело уже от расчетов их по пальцам и сохранение его — от их великодушия, тогда не много было разницы, лучше сказать, было гораздо лучше сдаться городу скорее, чем не сдаваться долго».
В этих словах Фотия видна ясно психология византийца, видевшего беспомощность пассивного сопротивления и надежду на то, что с городом, сдавшимся сразу, поступят не так жестоко, как после долгой осады.
В пятом разделе мы находим: «Помните тот трепет, те слезы и рыдания, кои тогда были во всем городе, впавшем в крайнее отчаяние? Помните ту мрачную и страшную ночь, когда жизнь наша догорала с последними лучами солнца, и заря бытия нашего поглощалась глубоким мраком смерти?
Помните тот час, несносный и горький, когда в виду нашем плыли варварские корабли, навевавшие что-то свирепое, и дикое и убийственное? Когда это море, утихнув, трепетно расстилало хребет свой, соделывая плавание их приятным и тихим, а на нас воздымало шумящие волны брани? Когда они проходили перед городом и угрожали ему, простерши свои мечи? Когда вся человеческая надежда убыла из человеков, и единственное убежище оставалось только у Бога? Когда мрак объял трепетные умы, и слух отверзался лишь для одной вести: “варвары уже перелезли через стены: город уже взят неприятелем”?»
Этот отрывок интересен, главным образом, описанием настроения в Царьграде в момент появления руссов; так как в истории играют большую роль и эмоции, то этот отрывок долженствует быть включенным в каждый курс русской истории.
В отделе шестом мы находим: «…когда Ее ризу носили все до одного вместе со мною для отражения осаждающих… тогда… гнев Его утих и помиловал Господь достояние свое, поистине, эта досточтимая одежда есть риза Богоматери. Носилась она вокруг этих стен: и неприятели, непостижимо как, обращали тыл свой. Покрывала она город: и насыпь их рассыпалась, как по данному знаку. Приосеняла она осажденных: и осада неприятелей не удавалась сверх чаяния, которым они окрылялись. Ибо, как только девственная риза эта обнесена была по оной стене, и — варвары сняли осаду города, — и мы избавились от ожидаемого плеча, и сподобились нечаянного спасения».
Из отрывка ясно, что омочение ризы Богоматери в море — либо вообще фантазия греческого хрониста, либо заимствовано из событий 626 года. Сам Фотий, несший ризу, не говорит об омочении ни слова, не говорит он и о буре. Интересно явное указание на насыпь, насыпавшуюся руссами для проникновения в город.
«Неожиданно было нашествие врагов, но нечаянно и удаление их; чрезмерно негодование, но неизреченна и милость; невыразимо устрашение их, но посрамительно и бегство. Их привел к нам гнев их: но за ними, как мы видели, следовала Божья милость и отвратила их набег».
Здесь Фотий снова совершенно ясно указывает, что причиной появления руссов был «гнев их», значит, не грабеж, а месть привлекла руссов к Царьграду.
В седьмом отделе, исключительно назидательном, есть одно замечательное место: «Как отважился бы кто одолеть врагов, когда у себя питает разрушительные раздоры и вражды, когда неразумная ярость овладевает самодержавным умом и склоняет убить ближнего, который, быть может, не сделал никакой неправды?»
И в дальнейшем есть прямой намек на недостатки самодержца, по приказанию которого, очевидно, должники-руссы и были убиты.
Восьмой отдел заключает в себе исключительно религиозную риторику.
Таково содержание двух бесед патриарха Фотия о нашествии руссов на Царьград. Огромный интерес их для русской истории очевиден, однако беседы до сих пор не переведены как следует на русский язык.
Несмотря на огромную пользу перевода Успенского, перевод его не может считаться удовлетворительным. Он сделан таким «богобоязненным» языком, что многие выражения совершенно непонятны обыкновенному культурному читателю. В сущности, беседы переведены на особый духовный жаргон, которого, увы, мы уверены, с точностью не понимают и духовные лица. Что значат, например, выражения: «благословно требовали», «пристанищные моря», «разжидили землю», «от музыкальных разжиганий», «со-рабы», «народ варварский, неукоризненный» и т. д.?
Есть в переводе места, которые являются «личными чтениями» П. Успенского, т. е. его толкованиями; в одних местах с ним можно согласиться, в других нельзя. В переводе огромного количества слов имеется уклонение от совершенно точного значения греческого подлинника. Отмечая это, мы не берем на себя задачи исправлять перевод, — это надлежит сделать другим, более компетентным лицам.
Не можем мы остановиться и на комментариях Успенского, которые в общем дельны, зато заключают в себе отражение довольно нелепых общих представлений Успенского. Он, например, считает, что руссы не были ни славянами, ни скандинавами, а яфетидами (очевидно, Успенский был предтечею академика Н. Я. Марра), даже в самом слове «славяне» он усматривает составное: «слав» и «ионы» и т. д.
Эти недостатки, однако, касаются рассуждений самого Успенского, самый же костяк бесед Фотия разбивает в пух и прах все построения норманистов, как в целом, так и в деталях.
Попытаемся теперь подвести итоги и сделать выводы из сообщения Фотия.
1. Версия русской летописи, заимствованная из хроники продолжателя Георгия Амартола (или общего источника), что Русь потерпела поражение под Царьградом из-за разразившейся бури, — совершенно ложна. В действительности не только Фотий, но и многие другие греческие и западноевропейские источники говорят о том, что Русь вернулась с триумфом (в дальнейших очерках читатель найдет документальные свидетельства этого). Хотя наши историки (только некоторые!) об этом и пописывали, но в курсах русской истории ошибочность сведения русской летописи осталась неподчеркнутой. Именно огромная победа дала основание руссам всплыть на поверхность мировой истории. Таким образом, было не поражение, а победа.