История рыцарства
Шрифт:
Убитые в сражении на стороне побежденных изображались без полукафтанья, с препоясанным мечом в ножнах, с поднятым забралом, со сложенными на груди руками и с ногами, упертыми в спину поваленного и бездыханного льва.
Рыцари, умиравшие в плену до выкупа, изображались без шпор, шлема, полукафтанья, меча, но с ножнами на боку. [68]
Часто рыцарь, проведший жизнь в военных подвигах и презиравший смерть в битвах, вместо того, чтобы пользоваться заслуженными почестями, на старости лет удалялся в монастырь, чтобы кончить жизнь в покаянии. После смерти его изображали полностью вооруженным, с мечом при бедре, но под монашеской рясой того ордена, к которому он принадлежал, а в ногах рисовали щит в виде доски.
68
La Colombiere. Lacurne de Sainte Palaye. Grassier, Histoire de la chevalerie.
Когда рыцарь, одержав на судебном
Дуэли или судебные поединки
Варварский обычай смывать кровью обиду, иногда и ничтожную, или предоставлять судьбе решать оружием распрю, свойственен всем народам, бывшим в сношениях с дикими германскими племенами. Напрасно христианская религия, смягчая суровость нравов, силилась уничтожить этот вредный предрассудок, тщетно могущественнейшие монархи, с Карла Великого до Людовика XIV, содействовали в этом религии всеми своими силами. Безмерная страсть к дуэлям [70] одержала верх над всеми употреблявшимися к ее уничтожению средствами: пройдя века варварства, она существует и в наше просвещенное столетие. Сравнивая обе эпохи, приходишь к заключению, что в наше время дуэли бывают чаще, менее основательны и следовательно более варварские, чем дуэли древних и преимущественно дуэли рыцарства.
69
Lacurne de Saintr Palaye. La Colombiere.
70
В доказательство этой страсти считаем не лишним привести здесь рассказанный в Спб, Ведомостях (30 ноября 1858 г.) факт. «Один рыцарь, объявляя себя страстным почитателем Вергилия, провозглашал его первым поэтом всех веков и народов; а кто не согласен был с его мнением, того он вызывал на смертный бой. За охотниками подраться остановки не было: один предпочитал Гомера, другой Овидия, третий Горация — и поединки сменялись поединками; не одно копье было изломано в честь того или другого поэта, но почитатель певца „Энеиды“ и „Георгик“ постоянно оставался победителем. Семь рыцарей пали под его ударами; наконец явился восьмой противник, объявивший, что первый поэт — Тибулл. Они сразились, и поклонник Вергилия был поражен смертельным ударом. Перед кончиной, исповедуя свои грехи духовнику, рыцарь покаялся, что никогда не читал Вергилия.»
Когда законы, уничтожавшие дуэли, оказались несостоятельными, то постановлены были правила, ограничивавшие поводы к дуэлям. Только благородные рыцари и оруженосцы, имевшие право носить оружие могли выходить на дуэль, и то в одних лишь важных случаях, с согласия государя, назначавшего обыкновенно для этого отдаленный срок. Дуэли сопровождались такими торжественными приготовлениями, что поселяли страх в сердце того, кто чувствовал себя неправым; если побежденный не умирал в битве, его наказывали смертью. Таким образом большинство не могло драться на дуэли; те же, которым дано было это печальное преимущество, не могли пользоваться им произвольно, по какой-нибудь ничтожной причине или в пылу гнева. Назначенная отсрочка давала родственникам и друзьям соперников возможность восстановить между ними согласие. Оно без этого не могло бы последовать, точно также, как его не бывает обыкновенно и в наше время, когда дуэль следует тотчас за ссорой, когда оба противника находятся еще под влиянием вина и гнева. Наконец, дуэль происходила в старые времена при двух свидетелях, не в отдаленном месте: противники не прятались, как люди с нечистой совестью. Нет, дуэли происходили на обширном ристалище, при множестве зрителей, в присутствии короля и всего двора, при обнародовании причин боя, призывали Небо в свидетели правоты дела. В те невежественные времена говорили, что Бог не покинет невинного, если он выполнит все, что требовалось в такого рода поединках, сзывавшихся судом Божьим. Это заблуждение, остаток суеверий скандинавского или германского язычества, отвергается и религией, и разумом; но как скоро это заблуждение вошло в общественное верование, то прямым следствием его было наказание — смерть побежденному, ибо считалось, что сам Бог его судил. Не без основания заключали, что победитель прав, а побежденный действительно виноват. Конечно от этого страдал здравый смысл, но не правила тогдашней общественной нравственности. А ныне, что доказывает смерть убитого на дуэли? Только ловкость и удачу победителя. Общество не считает себя отмщенным, и только оплакивает новое преступление. Вина остается на той стороне, где была и прежде, а если к тому же одержит верх виновный, то она усугубляется. Итак, искать в дуэли удовлетворения за обиду — в наших нравах противоречие, несообразность, в которой по крайней мере нельзя упрекать предков. Посмотрим же на обрядность судебных поединков.
Считавший себя вправе требовать судебного поединка обращался к королю с такими словами:
«Государь, я утверждаю, что такой-то (называли имя) коварно и предательски умертвил
Если король соглашался, то он назначал место поединка, день и оружие. Кто поднимал перчатку, тот значит принимал вызов; в свою очередь и он бросал перчатку, а вызвавший ее поднимал. Оба они обещали явиться для боя в назначенный королем день и место. Дамы, обвиняемые или обвинявшие рыцаря, предлагали вместо себя защитников.
Поединкам насмерть предшествовали разные церемонии.
Противники выезжали из своих жилищ вполне вооруженные, с поднятым забралом. Перед ними несли их щиты, мечи и другое оружие, назначенное для боя. В доказательство своей правоты они дорогой время от времени осеняли себя крестом или держали распятие и небольшие хоругви с изображением Господа, Богородицы, ангелов и святых.
До прибытия вызвавшего герольдмейстер или герольд подъезжал верхом к воротам ристалища и в первый раз провозглашал следующее:
«Теперь слушайте, теперь слушайте, теперь слушайте, сеньоры, рыцари, оруженосцы и вообще все, что наш государь, король Франции, повелевает под страхом лишения жизни и имущества.
Чтобы все были без оружия, без меча и кинжала, без брони, какова бы она ни была, за исключением только стражи и тех, кому король прикажет.
Потом король, наш государь, запрещает всем, под каким бы то ни было предлогом, быть на коне, под опасением дворянину потерять коня, а служителю лишиться уха; а те, которые введут противников, сойдя с коней у ворот, должны там остаться, а коней тотчас отослать, под страхом тех же наказаний.
Потом король, наш государь, воспрещает кому бы то ни было говорить, подавать знаки, кашлять, кричать или делать что-либо подобное, под опасением лишиться жизни и имущества».
Все это считалось необходимым для того, чтобы противники не отвлекались чем-нибудь посторонним. По всему видно, что иногда и присутствовать на поединках было опасно.
Вызвавший обязан был явиться прежде, за час до полудня, а принявший вызов — до девятого часа; не являвшийся в урочный час считался побежденным.
По въезде на ристалище вызвавший обращался к коннетаблю или маршалу ристалища со следующими словами:
«Многоуважаемый сеньор, по повелению нашего государя короля, я, такой-то, являюсь к вам в том сооружении, какое прилично дворянину, обязанному ступить в бой по такой-то распре, с таким-то дворянином, злодеем, предателем или убийцей, что, при помощи Божьей, Пресвятой Богоматери и св. Победоносца Георгия, я берусь доказать сегодня, по назначению короля, нашего государя. А чтобы исполнить это, я явился и представляюсь вам по долгу своему и требую, чтобы вы мне уделили поля, воздуху, света и все, что в подобном случае необходимо и полезно. Когда вы это учините, я исполню свой долг при помощи Бога, Богоматери и св. Победоносца Георгия».
Ристалища для дуэли строились сорок шагов в ширину и восемьдесят в длину. Палатка вызвавшего вскидывалась по правую сторону короля или судьи, палатка вызванного — по левую. Высказав свои желания, противники въезжали на поле битвы с опущенным забралом, знаменуясь крестом; потом, приблизясь к шатру короля или судьи, поднимали забрало и говорили пред королем: «Всемилостивейший и державнейший король, наш государь, я, такой-то, предстаю вам, как правосудному монарху и судье, в назначенные для этого вами день и час, чтобы порешить с таким-то, за убийство или предательство, в чем клянусь Богом, который да будет сегодня мне в помощь». Затем он подавал маршалу поля бумагу, содержащую в себе все им сказанное. В это же время герольд вторично провозглашал приведенные выше речи.
Потом вызвавший, с открытым забралом, становился на колени перед богато убранным столом, заменявшим алтарь; на столе лежала подушка и служебник, на подушке распятие; подле стоял священник, говоривший в таких случаях:
«Итак рыцарь, или оруженосец, или такой-то владетель, вызвавший, вы видите здесь истинное воспоминание Спасителя нашего, Бога истинного, Иисуса Христа, волей за нас пострадавшего и спасения нашего ради умершего; молите Его о милости, молите Его, да благословит Он вас в сей день на ваше правое дело, ибо Он Верховный Судья. Вспомните, какую клятву вы принесете, ибо в противном случае душа ваша, честь ваша и вы сами будете в великой опасности.» После этих слов маршал брал вызвавшего за обе руки, на которых были перчатки; правую его руку клал на распятие, а левую на служебник, открытый на каноне, начинающемся словами Te igitur, потом предлагал ему произнести следующую клятву:
«Я, такой-то, вызвавший, клянусь этим воспоминанием нашего Спасителя Бога Иисуса Христа, и Св. Евангелием, и верой истинного христианина, и святым крещением, полученным мной от Бога, что я, бросая перчатку, имею доброе, правое святое дело, имею право вызвать такого-то, как злодея, предателя и убийцу (смотря по свойству преступления), который защищает неправое и дурное дело, что я сегодня докажу ему в бою грудь с грудью, при помощи Бога, Богородицы и св. Победоносца Георгия».
После этой клятвы вызвавший возвращался со своими приверженцами и приводившей его стражей в свою ставку.