История рыцарства
Шрифт:
Вызванный, в свою очередь, с теми же церемониями подводился к алтарю и произносил почти такую же клятву; потом его отводили в его ставку.
Но этими двумя клятвами, сказанными каждым порознь, довольствовались. Было еще третье и последнее испытание, сопровождавшееся еще большей пышностью и торжественностью. Обоих противников заставляли произносить клятву вместе. Выходя из своих ставок в одно и то же время, они в сопровождении стражи медленно, шаг за шагом приближались к алтарю. Здесь они становились на колени перед распятием; маршал снимал перчатки с правой руки каждого и клал их по сторонам распятия. Тогда священник трогательным увещеванием напоминал им страдания Господа Иисуса Христа, Который, умирая, простил Своих мучителей, он указывал им на страшные последствия произнесенных ими клятв, постыдную смерть, ожидающую кого-либо из них, и что всего печальнее — погибель души клятвопреступника; он заключал поучение советом, лучше положиться на милость государя, чем навлекать на себя гнев Божий и отдавать себя вечным
Понятно, какое впечатление производили такие речи на людей, хотя и непросвещенных, хотя и подверженных страстям и предрассудкам, но зато людей верующих и верующих горячо и искренно. Лишь только священник оканчивал поучение, маршал спрашивал вызвавшего: «Хотите ли вы присягнуть, как вызывающий?» И случалось тогда, что совесть доброго рыцаря заставляла его отречься от вызова. Тогда государь миловал и налагал епитимью. Но если он соглашался присягнуть, то маршал заставлял его, а за ним и вызванного произносить клятву, почти совершенно подобную первым; он только прибавлял, что они клянутся раем, душой, жизнью и честью, что дело их святое и правое.
После этой клятвы, оба противника прикладывались к распятию, вставали с колен и возвращались в свои ставки. Священник тотчас же брал распятие и служебник и удалялся, а герольд в ту же минуту произносил прокламацию в третий и последний раз.
Глубокое молчание, молчание мертвое царило в собрании; каждый оставался неподвижным на указанном ему маршалом месте. Тогда на средину ристалища вступал герольдмейстер или герольд, который три раза выкрикивал: «Исполняйте ваши обязанности!» И эту минуту оба противника выезжали друг против друга в сопровождении своих приверженцев, а ставки их выносились за ристалище.
Затем маршал, заняв место на помосте среди поля битвы и держа в руке перчатку, кричал троекратно:
«Начинайте!», после чего бросал перчатку, и начиналась битва. Выше было уже сказано, как она оканчивалась для победителя и побежденного.
Таковы были вообще законы, по которым устраивались судебные поединки и обряды, их сопровождавшие. Легко понять, что благодаря подобным оковам, поединки не были слишком часты.
В заключение этой главы мы приведем рассказ о двух поединках, которые сохранились в истории; они дополнят сказанное о дуэлях.
Первый из этих поединков происходил в Париже в 1386 г., в царствование Карла II, между Жаном Каружем (Jean de Carouge), рыцарем и владельцем Аргентейля, и Жаком Легри (Jaques Legris), также рыцарем; оба — придворные Петра алансонского.
Супруга Каружа, по возвращении его из заграничного путешествия, объявила ему, что в его отсутствие она была недостойно оскорблена Жаком Легри. Жак Легри отрицал это. По жалобе сеньора Каружа дозволена была дуэль не с разрешения короля, обыкновенно изъявлявшего на это согласие, а по указу парламента. Муж был защитником жены против Жака Легри. Поле битвы устроено было на полях Св. Екатерины, где обыкновенно происходили военные игры. Сеньора Каружа сопровождал граф Сён-Поль, а Жака Легри — придворные герцога алансонского. Дуэль происходила в присутствии Карла II, всех принцев крови и баронов, как французских, так и иноземных, явившихся на это зрелище, объявленное задолго до срока.
Фруассар так рассказывает подробности этой дуэли:
«Перед началом боя Каруж подошел к своей супруте, сидевшей в траурной колеснице, и сказал ей:
— Сударыня, по вашему делу я иду жертвовать жизнью и биться с Жаком Легри; вам одной известно, право ли и честно ли мое дело.
— Да, монсеньор, — отвечала она, — вы убедитесь в этом; бейтесь с уверенностью, потому что дело правое.
Тогда рыцарь поцеловал супругу, пожал ей руку, перекрестился и вошел на поле битвы. Супруга же его оставалась в траурной колеснице, благоговейно молясь Богу и Богоматери о ниспослании ей в этот день победы в ее правом, деле. Она была чрезвычайно печальна и опасалась за свою жизнь, потому что ей угрожал костер, а мужу виселица, если бы он остался побежденным.
Messire Жан де Каруж бился так мужественно, что опрокинул своего врага на землю, пронзил его мечом и умертвил на поле битвы. После того, как на вопрос его, хорошо ли выполнил он свой долг, ему отвечали: „Да“, труп Жака Легри отдан был парижскому палачу, и тот поволок его на Монтфокон и там повесил.
Messire Жан де Каруж поблагодарил короля и всех сеньоров, помолился на коленях, подошел к супруге, обнял ее и потом вместе с ней отправился в церковь принести благодарственную молитву».
Вторая дуэль, которую мы хотим рассказать, происходила между Жарнаком и Шатеньере, дуэль знаменитая.
Память о ней сохраняется в словах: coup de Jarnac.
Этими словами означают внезапный неизбежный удар.
Франсуа Вивон де ля Шатеньере и Гюи Шабо, sire де Монлье, носивший позже имя Жарнака, были оруженосцы-земляки и пажи Франциска I. Оба прославились в боях. В мирное время Вивон упражнялся только в искусстве владеть оружием достиг такого совершенства, что никто не решался вступать с ним в состязание. [71] Монлье имел миролюбивые наклонности: отличался обходительностью, вежливостью и деликатностью и скорее был любезный придворный, чем неустрашимый воин. Вивон, может быть, из зависти к Монлье за внимание к нему двора,
71
Lacretelle, Histoire des guerres de religion.
День назначен. Варварский обычай постарались окружить всевозможным великолепием. Оба противника не жалеют денег на вооружение и свиту. Образуются партии: если много придворных на стороне королевского любимца, то еще более на стороне того, чье положение интересует дам. С той и другой стороны призывают Бога на помощь. Во время религиозных приготовлений Вивон не так набожен, как Монлье, и это единственное благоприятное предзнаменование в пользу последнего.
Поле битвы открывается в Сен Жермене 10 июля 1547 года. Дворянство самых отдаленных провинций выезжает из своих донжонов на это милое зрелище их праотцев, которое, по их мнению, слишком редко бывает. Балконы полны дам, живо сочувствующих оскорблению баронессы Жарнак. Для Генриха II и принцев воздвигнут великолепный помост. Коннетабль Монморанси — судья поля. Герцог Омальский, впоследствии знаменитый герцог Гиз — секундант Шатеньере.
Барабанный бой и трубный звук, смешавшись со звоном колоколов, объявляет судебный поединок. Вивон приближается надменно, Монлье — скромно. Оба клянутся, что их дело право, что с ними нет запрещенного оружия, что они не прибегали к помощи чар. Они бьются; сила Шатеньере не одолевает ловкости Монлье; наконец кажется, что последний гнется под ударами противника; он прикрывает голову щитом и дважды ранит Вивона острием меча в левое колено. Вивон, рассчитывавший на верную победу, падает, жизнь его в руках победителя, но победителю стыдно пользоваться этим варварским правом: «Возврати мне мою честь, — кричит он сопернику, — и моли Бога и государя о пощаде». Вивон хранит суровое молчание. Монлье припадает к стопам Генриха: «Государь, предаю вам моего соперника, — говорит он ему, — удостойте меня имени честного человека, простите ошибку нашей молодости. Примите его, государь, из уважения к памяти вашего славного отца, нас обоих воспитавшего». Король молчит. Монлье возвращается к Вивону, не угрожает мечом, а становится на колени и ударяя себя в грудь стальной печаткой, трижды повторяет: Domine, nоn sum dignus. Пока он молится, Вивон с усилием схватывает меч, поднимается на колени и ползет к сопернику. «Не трогайся с места, или я тебя умерщвлю», — говорит Монлье. «Умертви же», — отвечает Вивон. Монлье смотрит на него с состраданием, роняет свой кинжал, возвращается к королю и говорит: «Примите его, государь; он ваш, вам дарю я его жизнь и молю Бога, чтобы довелось этому храброму рыцарю сослужить вам такую службу в день сражения, какую хотел бы сам сослужить». Генрих все молчит. Этот второй отказ не умаляет великодушия Монлье. «Вивон, мой старый товарищ, — говорит он сопернику, — Вивон, молись Создателю, и останемся друзьями». И на это нет ответа. Не умилостивится ли король? Монлье снова от всего сердца обращается к нему. Король уступает, принимает Вивона к себе. Коннетабль и маршалы хотят по обычаю провозгласить победителя, но Монлье противится. Тогда Генрих, обнимая его говорит: «Вы бились, как Цезарь, и говорили, как Аристотель». Герцог омальский спешит к побежденному и не может унять его ярости. Все удаляются. Тогда толпа бросается к шатру, в котором Вивон приготовлял своим друзьям великолепный пир, и расхищает посуду. В надежде на победу, он приглашал, говорит Брантом, своих друзей посмотреть на поединок так: «Приглашаю вас тогда-то на мою свадьбу». Теперь же, стыдясь своего поражения и чувствуя, что жизнью своей обязан состраданию врага, он срывает повязки и через три дня умирает, а между тем рана не была смертельная. Герцог омальский соорудил ему памятник.
Поединок Жарнака и Шатеньере был последним во Франции с разрешения короля, но в Англии последний такой поединок происходил гораздо позже, в царствование Карла I, между лордом Дональдом Реем и оруженосцем Давидом Рамзеем.
Уверенность, что судебные поединки были действительным судом Божьим, некогда было в таком ходу, что даже в гражданских делах, когда противники не могли согласиться, или когда судьи находили закон неясным, или расходились в его истолковании, то решали вопрос поединком.